Нас тотчас охватило приятным, бодрящим холодом морозной, зимней ночи. Звёздное небо особенно ярко сияло. Луна не показывалась, но не было темно, потому что всё на земле как-то само собой светилось… Мне очень нравилось такое необыкновенное освещение. Я шла под-руку с мужем и радовалась, что ему пришла благая мысль пройтись пешком, в такой чудесный вечер. Это с ним бывало редко, а я любила ходить и шла так легко, что не отставала ни мало от него, хотя он шёл очень скоро, большими шагами…
– Куда ж это ты, Юрий? – спросила я, заметив, что мы миновали церковь.
– А разве ты не рада пройтись? – отвечал он. – Ночь так хороша!.. Мы обойдём через сад, так будет гораздо лучше.
«Не пропустить бы всенощной!» – хотела я сказать, но не успела…
Не успела от изумления.
Мы входили в тёмный, городской сад. Таинственная тишь стояла под сводами аллей. Могучие ветви деревьев сплетались над нашими головами, еле вздрагивая от ночного ветерка и перешёптываясь листвой, сквозь которую кое-где проглядывали, ласково мигая нам, звёзды…
Я бывала днём в этом саду, но никогда не замечала, как чудно он хорош… Правда, тогда была зима… А теперь какие чудные, развесистые деревья! Какою свежестью, каким таинственным спокойствием весь он переполнен!
Мы шли молча, долго шли… Казалось этим аллеям, с лучистыми просветами, конца не будет, а я не чувствовала усталости. Во мне словно разлилась удвоенная сила. Эта живительная ночь и воздух действовали на меня возбудительно.
– Знаешь ли ты, куда я веду тебя? – вдруг спросил меня муж.
– Не знаю, но здесь чудо как хорошо!.. Какой большой сад!.. Какая густая, чудная зелень!
– Сад хорош, но не в нём дело. Сейчас мы выйдем из него, и ты увидишь свой бывший дом… Тогда ты не имела времени хорошо осмотреть его; так полюбуйся им теперь. Погляди, как он ярко сияет.
В самом деле, я увидала, что мы подошли к ограде сада, а за нею, прямо против ворот, за площадью, светился всеми окнами наш бывший, старый дом.
Что это значит?..
«Ах, да!.. Это наверное приехали хозяева! – вспомнились мне слова сторожа. – Но зачем такое яркое освещение, и все окна открыты, так что всё внутри дома светится как в фонаре?»
– Разве им не холодно? – спросила я мужа. – Ведь, кажется, теперь зима?
– Какая зима, Бог с тобою! Разве не видишь ты, как всё здесь цветёт и сияет?..
И он влёк меня через пустую, тёмную площадь, всё скорее и скорее, туда, – к моему дому.
Тут я сообразила, какой я говорю вздор. Что такое: лето, зима?.. Там, где мы находились, нет и быть не может никаких времён года.
Вот уж мы у самого дома… Он выходил на площадь углом. Всё, что происходило в угловой комнате, было насквозь видимо всем прохожим; но на площади, кроме нас, не было ни души.
Мы подошли к самому окну той комнаты. Я тотчас её узнала: в ней я недавно любовалась старинною мебелью. Но теперь мебель эта была не сложена в груду, а чинно, в порядке расставлена в просторной комнате, по старинному освещённой, не лампами, а тяжеловесными бронзовыми подсвечниками и бра. И всё в этом старом кабинете смотрело как-то официально, богато, – но не по нашему. В высшей степени заинтересованная, я внимательно рассматривала убранство, гравюры по стенам, тяжёлые кресла и столы с золочёнными арфами, с львиными ножками, – и вдруг чуть не вскрикнула от удивления. Кушетка!.. Моя кушетка! Та самая, которую я накануне купила в мебельном складе Барского. Она или двойник её стоял у стенки, против громадного письменного стола, рядом с дверями.
– Посмотри, – сказала я мужу, – вот пара моей кушетке. И обивка такая же, только новее…
Я не успела договорить. Дверь отворилась, и в комнату вошла молодая женщина.
Она поразила меня своим странным нарядом, а ещё более сосредоточенным, злым выражением своего красивого лица.
Точно будто она целиком сошла со старинного портрета, со своим высоко поднятым шиньоном, короткою, перетянутою под грудью талией и лёгким голубым шарфом… Позвольте!.. Ну, да, точно. Я видела такой портрет… Я знаю эту молодую, сердитую даму. Но… что ж это она делает?
Она быстро подошла к письменному столу; украдкой оглянулась, словно боясь, что за нею подсматривают; наклонилась к лежавшим на виду бумагам и письмам, и быстрыми, кошачьими движениями перебрав их, схватила одно и, ещё сердитее нахмурив брови, гневным, порывистым движением сорвала с него конверт.
Сама не знаю, как это сталось, но я следила за движением её глаз по строкам, и вместе с нею читала письмо… И по мере того как я читала, и смысл его мне уяснялся, я чувствовала, что сердце моё сжимается, и холодный пот проступает на лбу…
Ведь вот оно!.. Именно оно, нужное мне необходимое письмо!.. Я хотела закричать, отнять письмо, – но не могла ни шелохнуться, ни пошевелить языком. Я точно окаменела и смотрела с тоскливым ожиданием: что будет!
Молодая женщина прочла и гневно подумала, – да, подумала. Я читала и письмо, которое она держала в руках, и мысли, пробегавшие в её голове…
Она подумала:
«Отнять у детей моих состояние?.. Я не позволю!.. Чтоб этот выживший из ума старик оставил нас, своих законных наследников, ни с чем, в пользу этих вновь проявившихся внуков, заморских князей Рамзаевых?.. Не бывать тому!»
И она поднесла было письмо к горевшей свече, но в эту минуту раздались шаги. Сжечь письма молодая женщина не успела, а только нервно сжала его, скомкала в руке и быстрым движением сунула его в карман.
Но она так спешила, что промахнулась: в карман оно не попало. Я видела, что оно скользнуло на пол и осталось на ковре…
Тогда произошло нечто смутное, в чём я впоследствии никогда не могла отдать себе ясного отчёта.
В комнату вошли новые лица. Старушка, бодрая ещё, высокая и красивая женщина, с умным, открытым лицом и старец, согбенный годами и болезнью, опиравшийся на её руку.
Я всматривалась в них с усиленным сосредоточенным вниманием и вместе со смутным чувством не то страха, не то печали. Это странное чувство заставляло сердце моё неровно биться, сжиматься и тоскливо замирать… Мне казалось, я была уверена, что я знаю людей этих, что они мне милы, близки… Но в то же время я не могла бы их назвать, и мне чувствовалось, что неизмеримая бездна отделяет их от меня – в силу этого я не шевелилась. Я не пыталась ни окликнуть их, ни указать на комок бумаги, лежавший у их ног; хотя прекрасно сознавала, что это и есть тот важный документ, в котором заключался вопрос жизни и смерти для детей и внуков моего исчезнувшего когда-то дяди.
Моё смутное состояние сказывалось всё сильнее.
Я напрягала всю силу своей воли, чтобы смотреть на них, всё видеть и слышать, что они говорят между собою… Неопределённое сознание говорило мне, что я напрасно любопытствую, – что оживлённый разговор странных лиц, действовавших предо мною, не касается интересующего меня предмета, что мне излишне его слышать; но я всё-таки напрягала слух и зрение…
Напрасно!.. С каждой секундой они или я отдалялись, на меня словно нисходили туманные покровы. Сладкая истома, тихое пение и звон окружали меня. Мне казалось, что я отделяюсь от земли, что я становлюсь легче воздуха, что неодолимая сила уносит меня за собою куда-то в даль, в высь, в пространство, – всё дальше и дальше от старого дома, от этих необыкновенных людей, столь мне близких и вместе от меня далёких.
Последними лицами, виденными мною в угловой комнате нашего дома – были двое детей и молодой человек.
Девочка лет пяти, с красивым, капризным личиком, похожим на лицо молодой женщины, желавшей сжечь письмо, – вбежала и бросилась к ней с просьбой или жалобой, которых я не слыхала; крошечный мальчик, заливавшийся смехом сидя на плече высокого господина, который внёс его, широко распахнув дверь…
Но при взгляде на этого красивого, стройного молодого человека, я громко закричала. Хотя между нами уж расстилался туманный покров, я мигом узнала в нём своего отца…
Вскрикнув, я свалилась с ужасной высоты.
– Что ты?.. Господь с тобой, Елена! – услышала я встревоженный голос мужа. – Вот уж пять минут я стою над тобой и напрасно стараюсь разбудить!.. Ты во сне стонешь, кричишь и не можешь проснуться…
Я приподнялась и вопросительно смотрела на мужа.
Так вот в чём дело… Я спала!.. Всё это мне приснилось… Но с какой поразительной ясностью!
Мне и теперь решительно казалось, что я видела не сон, а живых людей. Я ещё чувствовала их близость, полную реальность их существования, как бы их невидимое присутствие возле себя.
Я не могла опомниться от яркости впечатления и только что собралась с мыслями, хотела было прервать восклицания всё ещё дивившегося надо мною мужа, рассказать ему своё видение, как сам Юрий Александрович заговорил последовательнее, с усмешкой очень неопределённою.
– Скажи пожалуйста, уж не сны ли какие-нибудь вещие тебя тревожили на этом допотопном ложе? – спросил он, вынув изо рта сигару и глядя не на меня, а в сторону. – Так мы с тобою и проспали всенощную-то?.. Досадно!
