Они вчетвером повернули к дому. Ксавье по-прежнему держал Ролана за руку, женщины шли следом. На каменном крыльце в плетеном кресле восседала закутанная в большую шаль Бригитта Пиан; глаза ее, как всегда, были скрыты темными очками, на ногах лежал плед; возле нее стоял Жан де Мирбель.
— Сколько раз мне повторять, моя милая Доминика, — воскликнула она, — что я вас вызвала в Ларжюзон не для того, чтобы вы возились с этим ребенком. Мадам де Мирбель взяла его на свою ответственность. И нечего спихивать его на других.
— На этот раз я займусь им, мадам. — И Ксавье рассмеялся.
Доминика сказала:
— Я пройду вперед.
Они не закрыли за собой двери прихожей. Мирбель посмотрел им вслед.
— Куда они отправились? — спросила старуха.
— К Доминике, — сказала Мишель. — Я слышу их голоса.
— Надеюсь, — проворчала Бригитта Пиан, — что у него все же не хватит нахальства зайти к ней в комнату... Это было бы постыдно.
— Не волнуйтесь, — сказал Мирбель, — с ними Ролан.
— А я ни на что не намекала, — заверила Бригитта Пиан и тяжело откинулась в кресле. — Они оба, как он, так и она, не способны...
— Уж она-то, во всяком случае, только об этом и думает, если хотите знать, — сказала Мишель. Глаза ее пылали гневом.
— Доминика? Да ты с ума сошла, детка!
— Можете не сомневаться, что у нее есть виды на Ксавье. И меня нисколько не удивило бы, если бы я узнала, что вчера она уже начала к нему подкатываться. Но я наведу порядок, поверьте мне.
— Нет, не ходи к ним, а то дело кончится скандалом. Уж лучше я пойду, — сказал Жан.
Она помедлила, потом села.
— Ты мне расскажешь, что ты там увидишь. Наблюдай за ними внимательно.
Бригитта Пиан пожала плечами.
— Бедняжка, о чем ты говоришь! Что он увидит! Увидит, что они моют коленки Ролана и переобувают его!
— Ну знаете! — воскликнула Мишель. — В конце концов мне вообще на это плевать!
Но она все же подняла голову и стала прислушиваться.
Мирбель остановился у дверей комнаты Доминики. В тишине был слышен только приглушенный голос Ксавье. Мирбель заглянул в замочную скважину, ничего не увидел, но разобрал обрывки фраз:
— И тогда братья сказали друг другу: «Вот идет сновидец, в этой красивой разноцветной одежде он похож на разодетую обезьяну. Давайте избавимся от него...»
— Они его убили? — взволнованно спросил Ролан.
— Нет, сейчас узнаешь, не перебивай, — сказала Доминика.
— Сперва они решили бросить его в ров — там как раз был ров, и он умер бы в нем от голода.
— Они его не бросили?
Жан де Мирбель постоял еще у двери: он тоже слушал рассказ Ксавье. Потом ушел, думая о том, что почувствовал старый Иаков, когда сыновья принесли окровавленную одежду Иосифа. Мирбель удивился: прошло столько лет, а он еще помнит про детскую одежду, замаранную кровью козла.
Когда он вернулся на крыльцо, Бригитта Пиан по-прежнему сидела в кресле. Мишель стояла подле нее.
— Вы не поверите! Он рассказывает мальчишке историю... историю Иосифа и его братьев.
— В самом деле? — удивилась Мишель. — И Доминика тоже слушает? Она не того ожидала. Представляю, какой у нее вид! Пойду-ка сама погляжу, — вдруг решила она.
Мирбель ринулся за ней, умоляя идти на цыпочках. Они стояли очень тихо; долгие минуты из-за двери доносилось лишь неразборчивое бормотание, но вдруг голос Ксавье окреп:
— Это были его братья, он узнал их, но они... разве они могли узнать в этом молодом господине ненавистного им когда-то мальчика? Сдерживая слезы, он стал расспрашивать об их дряхлом отце, который был еще жив. Сердце у него разрывалось от нежности...
— А ведь они хотели его убить, они продали его в рабство!
— Это правда, Ролан, и все же, как видишь, несмотря на это, он их любил. Он был полон любви и к ним, его убийцам, и этим он походил на Иисуса, приход которого он предвосхитил на семнадцать веков. А главное, запомни: там был и Вениамин, мальчик твоего возраста, волосы у него были еще темнее твоих, а глаза такого же цвета, как у тебя. Но он оказался счастливей тебя, потому что у него были отец и братья...
— Но ведь братья были злые?
— Никто не бывает совсем злым: они любили отца, любили Вениамина и даже Иосифа, вот увидишь...
Вдруг Жан и Мишель услышали тяжелые, шаркающие шаги Бригитты Пиан по лестнице и содрогнулись от ужаса. Она держалась за перила и останавливалась на каждой ступеньке, чтобы отдышаться. Она добралась до них в тот момент, когда Ролан прервал рассказ Ксавье вопросами. Доминика рассердилась. Потом Ксавье продолжил свой рассказ, и мрачная группа за дверью вся превратилась в слух.
— Положить эту чашу в мешок Вениамина было гадко!
— Нет, ты увидишь... — сказала Доминика.
Теперь Ксавье снова говорил глухо. В коридоре стало трудно разбирать его слова. И вдруг раздался крик:
— «Я Иосиф, брат ваш, которого вы продали в Египет. Но теперь не печальтесь и не жалейте о том, что вы продали меня сюда; потому что Бог послал меня перед вами для сохранения вашей жизни». И пал он на шею Вениамину, брату своему, и плакал. И Вениамин плакал на шее его, и целовал всех братьев своих, и плакал, обнимая их...
— Ой, вы тоже плачете, у вас текут настоящие слезы! — воскликнул Ролан.
Он сидел на коленях у Ксавье и пальчиком трогал его лицо.
— У вас совсем мокрые щеки, — не унимался он, пораженный тем, что такой большой парень может плакать.
Ксавье, не стыдясь, утер слезы тыльной стороной ладони.
— Да, это глупо: когда мне было столько лет, сколько тебе, в этом месте: «Я Иосиф, брат ваш», — я всегда плакал.
— Я не помнила, что это такая прекрасная история, — сказала Доминика.
— А потом? — нетерпеливо сказал Ролан.
Голос Ксавье снова стал глухим, и стоявшие за дверью ничего уже не слышали, пока Ксавье весело не проскандировал: «Вот и сказка вся, дальше сказывать нельзя».
— Расскажите другую! — взмолился Ролан.
— Не надо приставать, это невежливо, — сказала Доминика.
— Нет, тебе наверняка хочется побегать. Да и мне тоже. Уверен, что в парке есть места, которых никто, кроме тебя, не знает...
— Ты показал бы ему свой остров, — сказала Доминика. — Во всем мире только мы трое будем про него знать.
Ролан вскочил, побежал к двери, распахнул ее и вскрикнул: мрачная тройка шарахнулась от него и кинулась к лестнице. Но Жан и Мишель тут же одумались.
— Мы пошли поглядеть, что вы тут так долго делаете.
— Я рассказывал ему одну историю.
— Историю про Иосифа и его злых братьев, — сказал Ролан, глаза его горели.
— Насколько я помню, в этой истории участвует мадам Потифар[5], — сказал Мирбель.
— Нет, — возразил Ролан. — Потифар там есть, но никакой мадам Потифар нету...
— Ясно, он выпустил самое интересное, — настаивал Мирбель. — А ведь это место он должен был бы помнить лучше всего.
— Вы напрасно теряете время, — сказал Ксавье, — у вас нет власти над мальчиком. Ангел-хранитель оградит его.
Мирбель схватил Ролана за плечо и выставил его из комнаты, потом подошел к Ксавье и спросил, не соблаговолит ли он дать ему наконец аудиенцию.
— Я полагаю, что дождался своей очереди?
Ксавье заметил, что Мирбель в бешенстве, но его это не трогало: он сам был спокоен, счастье переполняло его. Он не сводил глаз с Доминики, а она нарочно смотрела в сторону, чтобы он мог не смущаясь любоваться ее лицом, шеей, худенькими, еще полудетскими руками. Сейчас они расстанутся. У них еще не возникло желание быть вместе, каждому хотелось побыть одному, чтобы думать о другом. Она взглянула на него лишь в тот момент, когда он вслед за Мирбелем выходил из комнаты, и шепнула:
— Значит, в четыре часа перед домом...
В парке Ксавье словно впервые увидел огромные сосны, и ему показалось, что они мрачным кольцом охватили переполнявшее его счастье. Как все-таки удачно, что Жан рядом с ним и что он сможет хоть с кем-то поговорить об этом удивительном повороте в его жизни. Краем уха он слышал, как монотонно и ворчливо гудит голос Жана. Он должен был хоть что-то сказать и поэтому спросил:
— Чего вы все тревожитесь понапрасну? Почему вы хотите быть несчастным? Почему вы нарочно причиняете себе боль?
— Это ты причиняешь мне боль, — сказал Мирбель. — Я не искал тебя, не вызывал на разговор. Ведь в поезде не я кинулся к тебе, а ты ко мне! Не вздумай отрицать!
Он не мог продолжать. Тогда Ксавье сказал:
— Вы мой друг. Никогда еще мне так не хотелось иметь друга, как сегодня.
— Значит, ты меня больше не боишься?
Ксавье покачал головой. Ветер нес дым от костра, который жгли на убранном поле, граничащем на востоке с парком. Они уселись на поросшем травой склоне, прогретом южным солнцем.
— Я обязан вам таким счастьем, — в волнении продолжал Ксавье. — Без вас...
