— Я не знаю.
— Как? Не знаете?
— Нет.
— Ни малейшего понятия?
— Нет. (Это «нет» прозвучало слабее.)
— Вы где-нибудь будете скрываться?
Тот промолчал. Кинэт задумался, потом произнес:
— Слушайте. Я принимаю в вас участие. Я не хочу вас мучить теперь. Но желаю с вами свидеться.
«Желаю с вами свидеться» он проговорил с таким выражением спокойной воли, что тот опять уронил тряпку. Кинэт продолжал твердым тоном:
— Сегодня же. Где хотите.
Тот изобразил на лице глупую покорность; затем пробормотал:
— Да… но я не знаю где.
— Я не требую свидания в том месте, где вы спрячетесь. Нет. За городом, если хотите. Или еще дальше. Это мне все равно.
— Я не знаю… не могу знать…
Кинэт стал суше.
— Можете. Вам известно какое-нибудь спокойное маленькое кафе? После пяти часов, чтобы стемнело. Скажем — в шесть. Ну?
Человек смотрел на него с испугом, искал какой-нибудь лазейки.
— Вы ведь понимаете, — объяснил ему переплетчик, — не может быть и речи о том, чтобы меня надуть. Вы думаете: только бы мне выбраться отсюда… Да… Но допустите, что вы сегодня не придете на свидание, — не так ли? — и что я непременно желаю вас разыскать. Полагаю, что мне удалось бы описать приметы в не слишком общей форме и сообщить вдобавок некоторые другие подробности.
Глаза человека вдруг загорелись дико.
— Вы, пожалуйста, перестаньте гримасничать, — сказал Кинэт, — если не хотите, чтобы я позвал людей на помощь. Я окружен соседями.
Тот впал опять в смиренно-беспомощное состояние. Спросил совсем тихо:
— Вы служите в полиции?
— Я? Вот так шутки! Я — переплетчик. Переплетаю книги. Вы могли заметить их в моей лавке… В полиции?
— Вы не назначаете мне свидания, чтобы выдать меня?
— Почему бы я не мог это сделать теперь же?
— Вы один. Вы, может быть, боитесь.
— Хо! Будь это моя профессия, у меня были бы, конечно, средства не выпустить растяпу, бросившегося прямо в лапы ко мне. Но я не профессионал. Упокойтесь.
— Так зачем же вам свидание со мною?
— Потому, что вы меня интересуете и нам надо спокойно побеседовать. Теперь это невозможно, согласитесь. Вы слишком взволнованы. И к тому же я совсем не хочу, чтобы вы тут засиживались. Вы подумали, какому риску я подвергаюсь? А? Вы мне обязаны некоторой благодарностью.
Пораздумав, человек сказал, все еще вполголоса:
— Не предпочтете ли вы деньги?
— Нет, спасибо. Вы очень любезны. Но я в этом деле бескорыстен. Это-то вас и удивляет. Я вам даже больше скажу. Мне всего лишь хочется содействовать вам и впредь. Разумеется, при отсутствии риска.
Он придал тону жесткость:
— Ну живо, говорите, где вы будете в шесть часов.
Тот ответил, поколебавшись:
— Вы знаете улицу Сент-Антуан?
— Улицу? Не предместье?
— Улицу.
— Да. Разумеется. Ну?
— Представляете вы себе тротуар слева, по направлению к Бастилии, между… скажем, улицами Малэр и Тюрэн?
— Постойте… Так хорошо я не знаю этого квартала… Погодите. Да, более или менее представляю себе.
— Это близ церкви св. Павла.
— Да. Помню. И зная названия улиц, я это место найду. Итак?
— Итак, ходите по этому тротуару, начиная с… шести часов без десяти, например.
— Так.
— Между обеими улицами. Взад и вперед, если нужно. Как на прогулке.
— Так.
— Я улучу момент и устрою так, что вы меня заметите. Вам придется только последовать за мной.
— Куда?
— Не знаю. В какое-нибудь кафе… или другое место. Посмотрим.
— Вы уверены, что заметите меня в толпе?
— Рано или поздно — уверен.
— Вы знаете, что в этот час будет темно?
— Знаю. Но там много магазинов. Освещение будет вполне достаточное.
— Хорошо. Вы говорите — тротуар слева между…?
— Улицами Малэр и Тюрен. Вам надо только помнить, что это против церкви.
— Отлично.
Человек испустил скорбный вздох. Затем обнаружил желание уйти.
— Послушайте, — сказал Кинэт, — я не думаю, чтобы кто-нибудь видел, как вы сюда вошли. Но осторожность вам не повредит. Я приготовлю вам довольно толстый сверток, куда положу все равно что… Вы постараетесь иметь такой вид, словно идете по делу. Даже вот что: нельзя знать, на случай, если бы вас кто-нибудь остановил…
Он повел его в лавку; продолжал, шаря вокруг себя:
— Это вам помогло бы отвести подозрения… Да, но я собирался положить туда старые куски картона… Это не годится… Надо сделать так, чтобы никаких не возникло сомнений, если бы вам пришлось развернуть пакет. Я вам заверну настоящие книжки, поврежденные экземпляры, которые у меня там и сям лежат в шкафу. Вы видите, что я вам доверяю. Они все же представляют собой некоторую ценность. Дайте подумать. Вы мне их принесите сегодня вечером.
— Вы думаете?
— Вы боитесь, что они вас будут стеснять?
Он собирал книги, составлял из них правильной формы пакет.
— А пусть бы и стесняли немного! Зато человек с таким пакетом, в руках имеет вид занятого делом прохожего… Никто не обращает на него внимания, напротив. Да и для меня это лучше. Если бы меня сегодня вечером увидели с вами, я все же мог бы затем утверждать, что лично вас не знаю, а купил у вас книги, которые вы собрали у букинистов или на ярмарке, и что я намерен был их переплести, а потом перепродать заказчикам или кабинетам для чтения. Вам только пришлось бы не опровергать моих показаний.
Книги завернуты были в зеленую бумагу и перевязаны.
— Держите их под мышкой.
Человек взял сверток, направился к двери и чуть было не протянул переплетчику свободную руку, но опомнился.
— Итак, до вечера, бесповоротно, — сказал ему Кинэт с ударением. — Принесите пакет. Он прежде всего поможет мне вас узнать. И вообще это будет лучше со всех точек зрения… Идите уверенным шагом.
Закрыв дверь и оставшись один, переплетчик почувствовал себя так, словно до этой минуты вся его жизнь была не в счет. Все в ней было пошло и скучно. Даже его изобретения показались ему серыми. Однорельсовая железная дорога? Нечто вроде забавы тюремного узника. Существовали, несомненно, другие занятия для духа изобретательности, для творческой фантазии. Они ему еще только мерещились, но в богатой посулами, ослепительной перспективе.
Он пошел в кухню. Дверь в нее оставалась открытой. Следы крови все еще виднелись на ее фарфоровой ручке.
В кухне первой вещью, бросившейся ему в глаза, была лежавшая в углу стола тряпка, которой пользовался незнакомец, замывая пятна на одежде. Цвет ее сделался грязно-серым, чуть рыжеватым, грязь и мыло пропитали ее гораздо больше крови.
Кинэт растопил кухонную печь поленьями, газетной бумагой, щепками. Когда пламя разгорелось, он бросил в него развернутую тряпку, и она горела медленно и трудно, шипя парами.
Между тем, как огонь догорал, Кинэт приготовил в горшке раствор жавелевой воды; затем принялся тщательно мыть кран, раковину, угол стола, где лежала тряпка, и те места на полу, которые она, упав, могла запачкать.
Работа эта не только не раздражала Кинэта, но в сильнейшей степени возбуждала его. Он смотрел на нее, как на задачу. Искал в ней трудностей, а в ее решении — совершенства. Представлял себе, как входят в кухню чины прокуратуры, производят дознание, пуская в ход все свои методы, все свои средства. «Какой еще может оставаться след?» Он под разными углами рассматривал поверхность мебели, пола, искал подозрительных отсветов. Взвешивал, какое ничтожное количество крови, после разбавления ее таким количеством воды, могло еще остаться где-нибудь в ямке каменной раковины, на волоске щетки. Он подложил полено, чтобы сжечь тряпку, которой пользовался.
Оставались еще два кровяных пятнышка на дверной ручке. Кинэт их не трогал до этой минуты. Они отметили белизну фарфора своего рода знаком, магическим и скорбным. Переплетчик взял чистую тряпочку, чтобы их стереть. Вдруг он переменил решение. Поднялся к себе в комнату, во второй этаж, за кусочком ваты; увлажнил его слегка, прежде чем стереть высохшую и прилипшую к фарфору кровь. Потом сложил ватку, чтобы внутри оказались те места, которые пропитались кровью. Наконец, засунул тампон в пустую спичечную коробку и спрятал ее в отдаленном углу выдвижного ящика своей кассы.
«Тридцать три минуты двенадцатого. У меня в самом деле нет времени. Но это ничего».
Кланрикар находится на тротуаре улицы Сент-Изор. Он поторопился уйти из школы, осторожно отталкивая своих учеников, некоторые из которых ловили его руку, дергали его за рукав. Но он думает, что не успеет, пожалуй, позавтракать у родителей, как обычно, если пойдет к Сампэйру. Этот семейный завтрак, правда, не всегда доставляет ему удовольствие; и он всякий раз радуется, избегнув его. Но ему неприятно было бы не предупредить об этом свою мать, которая в таких случаях беспокоится, как в ту пору, когда ему было десять лет.
