поводу.
Валтазар схватил его руку и воскликнул в восторге:
— Ведь и твоя, брат, душа наполнилась радостью, ведь и ты тоже постиг теперь блаженную тайну лесного уединения?
— Я не совсем тебя понимаю, брат мой, — отвечал Фабиан, — но если ты считаешь, что прогулка по этому лесу идет тебе на пользу, то я целиком разделяю твое мнение. Разве и я не охотник до прогулок, особенно в хорошей компании, где можно вести разумную, содержательную беседу?.. Сущее удовольствие, например, бродить по окрестностям с нашим профессором Мошем Терпином. Он знает каждое растеньице, каждую травинку, знает, как они называются и к какому они относятся классу, и разбирается в погоде и ветрах...
— Перестань, — воскликнул Валтазар, — прошу тебя, перестань!.. Ты касаешься того, от чего я сбесился бы, если бы мне нечем было утешиться. Манера этого профессора говорить о природе разрывает мне душу. Вернее, речи его наводят на меня такой ужас, словно передо мной сумасшедший, который в своем фатовском безумии вообразил себя королем-властелином и, лаская самодельную соломенную куклу, мнит, что лобзает королевскую невесту! Его так называемые эксперименты кажутся мне гнусной насмешкой над божеством, чье дыхание, ощущаемое нами в природе, будит самые глубокие и самые священные порывы в сокровеннейших глубинах нашей души. Меня часто так и подмывает разбить его склянки и колбы, раскидать все его причиндалы, но я понимаю, что этот болван все равно не перестанет играть с огнем, пока не обожжется... Пойми, Фабиан, эти чувства страшат меня, они сжимают мне сердце на лекциях Моша Терпина, и тогда, наверно, я кажусь вам особенно задумчивым и нелюдимым. Мне чудится тогда, что дома вот-вот рухнут мне на голову, и неописуемый страх гонит меня из города. Но здесь, здесь душа моя сразу наполняется сладким покоем. Лежа на цветущем лугу, я гляжу на бескрайнюю синеву неба, и, как прекрасные сны из далекой страны блаженства, несутся надо мной, над ликующим лесом золотые облака!.. О Фабиан, тогда из моей собственной груди вздымается какой-то чудесный дух, и я слышу, как он ведет таинственные речи с кустами, с деревьями, со струями лесного ручья, и нельзя передать сладостной, блаженной грусти, которой тогда проникается все мое существо!
— Ну вот, — воскликнул Фабиан, — ну вот, опять старая, бесконечная песня о блаженной грусти, о говорящих деревьях и ручьях. Все твои стихи до отказа набиты этими почтенными вещами, которые совсем недурны на слух и приносят какую-то пользу, если не искать за ними чего-то еще... Но скажи мне, мой достойнейший меланхолик, если тебя действительно так раздражают и сердят лекции Моша Терпина, скажи мне на милость, зачем же ты ходишь на них, почему никогда их не пропускаешь, хотя каждый раз сидишь на них онемев и с закрытыми глазами, словно во сне?
— Не спрашивай меня, — отвечал Валтазар, потупив взгляд, — не спрашивай меня об этом, дружище!.. Неведомая сила влечет меня каждое утро в дом Моша Терпина. Я наперед вижу свои муки, но не могу устоять, меня толкает какой-то рой!
— Ха-ха, — звонко засмеялся Фабиан, — ха-ха-ха, как тонко, как поэтично, как таинственно! Неведомая сила, влекущая тебя в дом Моша Терпина, заключена в синих глазах прекрасной Кандиды!.. Мы все давно знаем, что ты по уши влюблен в миленькую дочурку профессора, и поэтому оправдываем твои причуды и глупости. Таков уж удел влюбленных. Ты находишься в первой стадии любовной болезни и должен в поздней юности привыкать ко всем фокусам, через которые мы — я и другие — прошли, слава богу, еще в школьные годы, не привлекая к себе внимания множества зрителей. Но поверь мне, душа моя...
Фабиан между тем снова взял под руку своего друга Валтазара и быстро зашагал с ним дальше. Только теперь вышли они из чащи на широкую дорогу, прорезавшую лес. Тут Фабиан увидел вдали лошадь без всадника, которая рысью бежала им навстречу в облаке пыли.
— Эге! — воскликнул он, прервав свою речь. — Эге, это какая-то паршивая кляча сбросила седока и удрала... Надо нам поймать ее, а потом поискать в лесу ее хозяина.
С этими словами он стал посреди дороги.
Лошадь все приближалась, и тут создалось впечатление, что на обоих ее боках болтается по ботфорту, а на седле копошится что-то черное. Совсем рядом с Фабианом раздалось протяжно-пронзительное «тпру», и в тот же миг мимо головы его пролетела пара ботфортов, а к ногам его подкатилось маленькое странное черное существо. Большая лошадь стояла как вкопанная и, вытянув вперед шею, обнюхивала своего крошечного хозяина, который барахтался в песке и наконец с трудом поднялся на ножки. Головка малыша утопала в плечах, наросты на груди и спине, короткое туловище и длинные паучьи ножки уподобляли его насаженному на двузубую вилку яблоку с вырезанной сверху рожицей. Увидев перед собой это маленькое страшилище, Фабиан разразился веселым смехом. Но малыш строптиво напялил чуть ли не на глаза беретик, который он подобрал с земли, и, пронзив Фабиана неистовым взглядом, спросил грубым, низким и хриплым голосом:
— Это дорога в Керепес?
— Да, сударь, — мягко и серьезно ответил Валтазар и, подобрав ботфорты, подал их малышу.
Все старания малыша надеть сапоги были напрасны. Он несколько раз перекувыркивался и со стонами катался в песке. Валтазар поставил оба ботфорта рядом, осторожно приподнял малыша и, столь же осторожно его опустив, всунул обе его ноги в эту слишком тяжелую и просторную для них обувь. С гордым видом, уперев одну руку в бок и приложив другую к берету, малыш воскликнул: «Gratias [7], сударь!», зашагал к лошади и взял ее под уздцы. Но все его попытки дотянуться до стремени или вскарабкаться на столь рослое животное были напрасны.
Валтазар, сохраняя ту же серьезность и мягкость, подошел и поставил малыша в стремя. Тот, видимо, слишком сильно махнул в седло, ибо сразу же упал с другой стороны.
— Спокойнее, милейший мосье! — воскликнул Фабиан, снова разразившись оглушительным смехом.
— К черту вашего милейшего мосье, — закричал в ярости малыш, стряхивая песок с одежды, — я студент, и если вы мой коллега, то ваш дурацкий смех — оскорбление, и завтра в Ке-репесе вам придется драться со мной!
— Мать честная, — воскликнул Фабиан, продолжая смеяться, — мать честная, да это же отличный малый, да это же парень хоть куда по части отваги и студенческого этикета!
И с этими словами он поднял малыша, как тот
