Красный корсар - Джеймс Фенимор Купер

ты на своем веку и немало бурь пронеслось над твоей головой, Гвинея; может, они пощадили бы тебя, будь твоя кожа чуть посветлей. Я и сам, бывало, часто дразнил тебя и раздувался от спеси, что я белый; да простит меня бог за это, а ты-то уж, я надеюсь, простишь, Гвинея.

Негр тщетно силился приподняться и заговорил, поймав друга за руку:

— Зачем мистер Фид просит прощения у черного… На небе господин все простит. Мистер Ричард, не думайте про это больше.

— Это будет чертовски благородно с его стороны, — ответил Ричард. Горе и угрызения совести непривычно всколыхнули его грубые чувства. — Я так и не отблагодарил тебя за то, что ты спас меня тогда, на тонувшем контрабандисте; а сколько еще раз ты выручал меня в таких же пустяках; вот я и хочу поблагодарить, пока еще есть, время; кто знает, удастся ли нам снова попасть в один судовой список.

Слабое движение товарища заставило Ричарда замолчать; он наклонился к умирающему и попытался понять, что тот хочет сказать. С легкостью, свойственной его характеру, он истолковал невнятные слова самым благоприятным для себя образом и продолжал с довольным видом:

— Что ж, может, и удастся. На том свете они, наверно, расставляют людей в таком же порядке, что и здесь, на земле, так что, может, нам опять придется плавать рядом. Судовые документы уже подписаны для обоих, но ты, видно, поднимешь якоря раньше, чем эти воры меня вздернут, и обгонишь меня при попутном ветре. Не стану много говорить про сигналы, которые помогут нам найти друг друга на небесах; и насчет мистера Гарри, — я знаю, ты его не пропустишь, а уж я постараюсь как можно ближе идти в его кильватере; мне ведь от этого двойная выгода: буду знать, что не собьюсь с дороги и непременно повстречаюсь с тобой.

— Это греховные мысли, они только помешают и тебе и твоему несчастному товарищу покоиться с миром, — прервал его священник. — Безумие в такой час думать о своем офицере и уповать на его слабые силы, а не на того, кто…

— Черта с два я буду…

— Тише! — сказал Уайлдер. — Он хочет мне что-то сказать.

Сципион обратил взор свой на офицера и снова сделал слабую попытку поднять руку. Уайлдер протянул ему свою, и умирающий с усилием поднес ее к губам; затем, конвульсивно дернувшись, эта геркулесова десница, которой он так энергично действовал в недавнем бою, защищая своего господина, теперь застыла и бессильно упала; на лице его, казалось, жили одни глаза, с нежностью обращенные на лицо того, кого он так любил и кто среди всех тягот и несправедливостей, выпавших на долю негра, неизменно относился к нему с добротой и любовью. На протяжении этой сцены среди пиратов не прекращался глухой ропот; но вот послышались более громкие возгласы недовольства, и наконец раздались голоса, громко выражавшие возмущение тем, что месть их так задерживается.

— Кончай! — крикнул из толпы чей-то зловещий голос. — Труп — в воду, а живых — на мачту!

— Стой! — вырвалось из груди Фида с такой яростной силой, что даже в эту страшную минуту самые отважные остановились в нерешительности. — Кто смеет бросить в море матроса, когда свет еще не совсем померк в его глазах и последние слова еще звучат в ушах товарищей? Видно, прикончить человека для вас — все равно что оторвать клешню раку. Глядите, чего стоят ваши веревки и никудышные узлы.

С этими словами разъяренный марсовый разорвал веревки, кое-как стягивавшие ему руки, и, прежде чем ему успели помешать, быстро, с привычной ловкостью матроса привязал к себе тело негра.

— Кто из вашей нескладной шайки мог сравниться с ним, этим негром, когда надо было повернуть рей или, стоя на руле, держать круто к ветру? Кто из вас способен отдать последний кусок больному товарищу? Или отстоять двойную вахту, чтобы помочь ослабевшему другу? А теперь тяните веревку и благодарите бога, что сегодня на виселицу идут честные люди, а вы, пираты, до поры до времени стоите на ногах.

— Тяни вверх! — хрипло отозвался Найтингейл, подкрепляя злобный крик резким свистком дудки. — Пускай их прямым ходом на небеса!

— Стойте! — вскричал капеллан, вовремя успев схватиться за роковую веревку. — Еще одно мгновение ради того, на чье милосердие придется уповать и самым отпетым! Что означает эта надпись? Верно ли я прочел? «Арк из Линнхейвена»!

— Так точно, — ответил Ричард, несколько оттянув веревку, чтобы легче было говорить, и засовывая за щеку последний кусок жевательного табаку. — Сразу видно ученого человека — быстро разобрали, а то ведь писала-то рука, больше привычная орудовать свайкой, чем гусиным пером.

— Откуда взялись эти слова? Почему это имя навеки запечатлелось на вашей руке? Подождите вы, звери! Чудовища! Неужели вы пожалеете умирающему одну минуту жизни, столь дорогой для нас, когда мы с нею расстаемся?

— Дайте ему эту минуту! — раздался позади повелительный голос.

— Откуда эти слова, я спрашиваю?

— Это был всего лишь способ занести в судовой журнал одно обстоятельство, которое уже не имеет значения, поскольку большинство заинтересованных в нем лиц идет в свое последнее плавание. Негр тут говорил об ожерелье, но ведь он думал, что я останусь в порту и только одна его душа будет дрейфовать между небом и землей в поисках причала.

— Может быть, это касается меня? — прервал вдруг трепетный, взволнованный голос миссис Уиллис. — О Мертон! Почему вы это спрашиваете? Ужели предчувствия меня не обманули и природа столь таинственным путем дает знать о кровных узах?

— Постойте, сударыня! Надежды уводят вас в сторону, и вы смущаете мой разум. «Арк из Линнхейвена» — так называлось поместье близкого и дорогого мне друга; там заботам моим было поручено сокровище, которое я вверил волнам…

— Отвечайте! — воскликнула гувернантка, бросаясь к Уайлдеру и со сверхъестественной силой срывая веревку, которая душила его. — Значит, это не было название корабля?

— Корабля? Конечно, нет. Но почему это волнение, этот страх?

— Ожерелье! Ожерелье! Скорее! Где ожерелье?

— Ей-богу, теперь это все пустяки, миледи, — спокойно ответил Фид, который поспешил воспользоваться тем, что его руки свободны, и ослабил веревку на шее; некоторые из матросов сделали было движение, чтобы помешать ему, но грозный взгляд предводителя пригвоздил их к месту. — Я сперва освобожу маленько веревку; ведь такому неучу, как я, не пристало идти в незнакомый рейс впереди своего офицера. А ожерелье — это просто собачий ошейник, который вы видите здесь, на руке моего бедного Гвинеи, а он был из тех, кому немного найдется равных в мире.

— Прочитайте надпись, — умоляющим голосом сказала гувернантка, чувствуя,