Ко всему прочему, она была рада вернуться домой. Она уже достаточно погостила здесь, и ей не терпелось сменить роль гостьи на привычную роль хозяйки.
— Что ж, раз тебе больше не нужна моя помощь, — сказала она, — я поеду. Как раз успею на послеобеденный поезд.
— Если хочешь, оставайся. Они будут рады.
— Нет, пожалуй, я вернусь.
— А ты куда-нибудь торопишься?
— Хочу проследить, не нарушает ли твой отчим диету.
— Потолстел вдвое, это уж точно. Без тебя он, наверное, ест все, что попадается под руку.
— Он не осмелится.
— Я бы не зарекалась. Наверное, у него есть сообщники, которые его подкармливают.
— Ни у кого бы духу не хватило.
— А этот новый секретарчик, как там его зовут?
— Бодкин. Он никогда на это не пойдет.
— По-твоему, ему можно доверять?
— Да.
— По-моему — нет.
— Что ты имеешь в виду?
— Понимаешь, я тут думала о твоем Бодкине. Доверять ему не легче, чем подбросить слона средней упитанности. Ему придется немало попотеть, чтобы убедить меня, что он не жулик. Как он выбрался из чулана? Он что, Гудини?[124] Я пришла его выпустить, но там его не было, хотя я точно помню, что заперла дверь. Не говори, что ее открыло ветром. Ветер не может повернуть ключ. Да и не было никакого ветра. И все-таки он как-то открыл ее, а это не всякий сумеет. Наверное, он сбежал из половины английских тюрем. Конечно, ты не спрашивала у него рекомендации?
Вспомнив, что именно так все и было, Грейс переменила тему.
— Бодкин не может быть жуликом. Он из очень хорошей семьи. У него родственники во всех знатных домах Англии.
— Кто тебе это сказал?
— Санди Миллер. Она у меня работает.
— А кто сказал ей?
— Ну, наверное, он.
— Вот именно. Должно быть, он из тех обездоленных младших сыновей, которые решают попытать счастья среди воров.
— Мэвис!
— Ну что, «Мэвис», что «Мэвис»?! Все сходится. Зачем он открыл ночью дверь?
— Может быть, ему захотелось прогуляться.
— В два часа ночи?
— Да, это немного странно.
— Я бы назвала это «пойман с поличным». Не спорь, мама. Такие, как этот твой Бодкин, — отбросы общества, как выражаются в газетах. Он — пшют и плут. Они очень юркие — хорошо выглядят, хорошо одеты, хорошо воспитанны и проникают в приличные дома, чтобы потом впустить свою банду. Знаешь, почему Бодкин такой обходительный? Ему надо втереться в доверие. Так приказал главарь шайки.
— Я не понимаю.
— Все очень просто. Он устраивается на работу в дом, усыпляет нашу бдительность и, когда чувствует, что настал час, идет к парадной двери, открывает ее и подает сигнал сообщникам. Будет ли честный человек открывать ночью парадные двери? Конечно, нет. Не окажись я на пороге, Бодкин стал бы ухать как филин или подавать еще какие сигналы, чтобы собрать приятелей. Нет, не говори, что ухать он не стал бы! Человек, который прокрадывается по ночам, чтобы открыть парадную дверь, обязательно будет ухать, это уж как пить дать.
Грейс была потрясена. Красноречие Мэвис сделало свое дело — долгие дебаты в школе научили ее при помощи неоспоримых аргументов приводить всех к единому мнению. Вероятно, так же поступал Демосфен, выступая перед древними греками. Миг-другой Грейс колебалась, затем мысль о хорошей родословной Монти и его именитых родственниках опять взяла верх.
— Не верю.
— А ты поверь.
— Мистер Бодкин — обычный молодой человек. В нем нет ничего зловещего.
— Именно таких и выбирают. Чтобы хорошо выглядел и вызывал доверие. Послушай моего совета, уволь его сразу, как приедешь.
Мысль о голубокровных родственниках опять подбодрила Грейс. Она собиралась встретиться с ними и войти в их круг. А ждать, что они прижмут к своей груди женщину, выгнавшую их родственника, по крайней мере глупо. Как бы она выглядела в их глазах, если бы уволила того, кто так дорог лорду Риверхэду, лорду Уокингу и сэру Перегрину Вуэлсу, то есть всем, кто вместе с женами составляют общество, которое она собиралась принимать в своем доме. «Неслыханно!» и «Как она посмела?» — ответили бы они на ее приглашения.
— Хорошо, я подумаю, — сказала Грейс.
2Моллои одевались к обеду. Долли весело щебетала, Мыльный, который всегда был не против перекинуться дружеским словечком, странно молчал. Он выглядел расстроенным: над его шекспировским лбом, как заметил Шимп, несмотря на все самые дорогие лосьоны и шампуни, которые покупала ему жена, просвечивала лысина. Долли заметила в зеркале, как он хмурится.
— Ты о чем-то задумался?
Мыльный неуютно заерзал. Втайне он надеялся, что вопрос не всплывет.
— Да нет, ничего.
— Ну, скажи мне, что у тебя на уме?
Мыльный заколебался. Он знал, что Долли очень нравится здесь, в Меллингеме, и он не хотел ее расстраивать. Но знал он и то, что его уклончивость будет воспринята еще хуже; и выбрал меньшее из двух зол.
— Мне кажется, мы попросту теряем время.
— Хорошо устроились.
— Мне надо работать.
— В тебе говорит артист, дорогой. Все артисты немного нервничают, когда позволяют себе отдохнуть.
— Я не хочу отдыхать.
— Но должен! Ты обязан следить за здоровьем. После такой тяжелой работы в Каннах…
— Канны! — Мыльный вздохнул. — Это место взывает к лучшим сторонам моей души. Нет, ты подумай! Прибывает поезд, набитый богатыми простофилями, даже о деньгах говорить не надо. Так и ловятся, так и ловятся.
— Ты хорошо поработал в этом году.
— Да, выгреб все, — согласился Мыльный, немного просветлев. — Помнишь того типа, которому я продал акции «Силвер Ривер»?
— Помню, только фамилию забыла.
— Я тоже.
— Такие напомаженные усики…
— Точно. Я встретил его у стойки в казино.
— И околдовал своими чарами.
— Да-да. Мне даже не пришлось размахивать руками. Вот об этом я и говорю. Этот тип — большая шишка в ювелирной фирме. Казалось бы, такой человек не должен покупать нефтяные акции у субъекта, с которым познакомился в баре, но, видно, атмосфера Ривьеры оказала на него большое влияние.
— И твое искусство, дорогой.
— Но в основном — воздух. Он просто усыпляет здравомыслие. Кажется, мне снова пора туда.
— Нельзя оставить здесь это ожерелье!
— Она забрала его с собой и не вернется несколько недель.
— Сегодня вечером она вернулась.
— Ты уверена?
— Конечно! Я ее видела.
— Тогда это уже кое-что…
— Я видела ее в машине вместе с Бодкином. Вероятно, он ездил встречать ее на станцию. Мне кажется, он влюбился.
— Кто?
— Бодкин.
— Почему ты так думаешь?
— У него такой вид, будто его отвергла девушка. Он тебе ничего не говорил?
— А?
— Дорогой, ты меня слушаешь? Готова поспорить, он получил от ворот поворот.
Монти бы сильно удивился, если бы узнал, с каким безразличием воспринял эту новость Мыльный. Долли была просто шокирована.
— С тобой разговаривать…
— А?
Долли это надоело. Женский инстинкт подсказывал ей, что муж ее плохо слушает, и она собралась узнать, в чем дело.
— Не темни, Мыльный. Что тебя тревожит, кроме ностальгии по Ривьере? Что тебя гложет?
— Ничего.
— Неправда. И нечего притворяться, я вижу.
Ее тон убедил Мыльного, что дальнейшее упорство будет иметь тяжелые последствия. Их супружеская жизнь напоминала воркование двух влюбленных голубков, но иногда приходят минуты, когда голубка готова взорваться не хуже динамита. Он колебался, он знал, как она это воспримет, но все же решил сказать.
— Что ж, если хочешь знать, я думаю, не сваляли ли мы дурака с Шимпом.
Он оказался прав. В Долли заклокотало все ее женское негодование. В глазах появился недобрый огонек, словно она опять готова ударить частного детектива рукояткой пистолета.
— Ты сошел с ума!
— Просто предположил.
— Связываться с этой бациллой? С его тридцатью процентами?!
— Знаю, знаю. Тридцать процентов — это мало.
— Это мерзко!
— Все равно, ты сама знаешь, какой он хитрый. У него может быть какой-то свой план насчет этого жемчуга. Хорошо мы будем выглядеть, если он нас обскачет! Надо бы пойти на мировую.
Долли испытывала в этот момент те чувства, которые испытал бы при Ватерлоо герцог Веллингтонский, если бы скомандовал «Гвардейцы, за мной!», и обнаружил, что гвардейцы что-то не в настроении. Дело ясное, Мыльный струсил. Она постаралась говорить спокойно, как с непослушным ребенком.
— Дорогой, не надо так думать.
— Возможно, он что-то знает.
— Я тоже что-то знаю.
Мыльный просветлел. По натуре скромный, он понимал, что его потолок — продажа несуществующих акций, но глубоко верил в гениальность своей жены.
— У тебя есть план?
