— Может быть, она уже и не любит меня? — дрожащим голосом тревожно спросил Янош.
Фаи наморщил лоб и зловещим голосом произнес:
— Ну и хорошо же ты ее знаешь, дружище! Как раз сие упрямство и составляет ее болезнь. До тех пор пока стоит мир — никого, кроме тебя, она не полюбит.
Воодушевленный этим сообщением, Бутлер помчался в Пожонь и, чтобы поддержать назначение Пиркера, поднял на ноги всю свою родню. Однако ультрамонтаны тоже не дремали и, как только заметили, что Бутлеры ратуют за Пиркера, тотчас обратились против него. Снова вспыхнула борьба. Противники Пиркера пустили в ход всех своих тайных союзников: иезуитов, фанатичных аристократок; шансы на победу увеличивались то у одной, то у другой стороны. Бутлер со страстью окунулся в эту борьбу. Сейчас он походил на азартного игрока, поставившего на карту все. И он действительно все привел в движение, даже написал господину Кёви в Патак, изложив ему действия враждующих лагерей и спрашивая совета, что предпринять, к кому обратиться, потому что он хочет и должен победить любой ценой.
Господин Кёви отвечал ему:
«Мой сиятельный друг! Поскольку у вас нет орудий, которые вы могли бы направить на ваших врагов, но есть железные сундуки, целесообразно заставить их заговорить».
Гм! И верно ведь, железные сундуки! Бутлер ударил себя по лбу. Как раньше не пришло ему это в голову?! Ну что ж, пусть заговорят железные сундуки!
— Господин Бот, зайдите-ка на минутку!
Бот вошел и, покачивая головой, наблюдал, как граф, открыв один из железных ящиков, принялся выкидывать из него банковые билеты и золото, пока на столе не образовалась большая груда.
— Сосчитайте, дорогой Бот, много ли тут денег?
Граф Бутлер был простодушным идеалистом и, обладая огромными богатствами, не знал цены деньгам.
— Здесь очень много денег, ваше сиятельство.
— Ну, так вот что: соберите их, отнесите к моему поверенному и скажите, что я дарю эти деньги на Академию Людовика *. Слышали вы о такой?
— Еще бы, она находится под самым Пештом, в усадьбе семьи Орци.
— Как по-вашему, сколько молодых людей может ежегодно учиться на эти деньги?
— Думаю, человек двадцать.
— Скажите откровенно, не маловат ли мой дар?
— Напротив, царский подарок.
Первый сундук произвел большой эффект. Видно, есть у профессора Кёви и практическая сметка. Другие магнаты, воодушевленные примером Бутлера, стали тоже кое-что находить в своих глубоких карманах. Они и до этого делали вид, что шарят в них, только на деле всегда оказывалось, что им лишь хотелось почесаться. Кое-где стали развязывать старые чулки. Имя Бутлера завоевало широкую известность. Даже при дворе настроение стало благожелательным.[101]
Сам император был до невозможности скуп, но очень приветствовал щедрость своих подданных. Бутлер же, видя успех доброго совета Кёви и страстно увлеченный борьбой за Пиркера, пустил в ход содержание остальных железных сундуков — огромные суммы, некогда переданные на хранение и лежавшие в церковных епархиях или отданные взаймы отдельным лицам. Собрав все эти деньги, граф Янош обратил их в золото и уехал в Рим к папскому двору. В Рим Бутлер явился с такой помпой, что об этом заговорил весь город. Его, словно какого-нибудь короля, сопровождала свита гусар, украшенных серебром и золотом, поглазеть на которых стекались многочисленные толпы жителей «вечного города». Но гусары нравились преимущественно женщинам. Бутлер же мечтал об успехе у чернорясников. А для этого нужен был не гусар, а ловкий малый, который с умом заставил бы заговорить железные сундуки, привезенные графом на одной из повозок. И такой человек имелся в распоряжении Бутлера — господин Ференц Ногал, управляющий графскими имениями в Пардани, который говорил по-итальянски, как истый итальянец, а в обращении был хитер и гибок, как дипломат. Ногал по очереди навестил всех святых отцов, самых влиятельных в Ватикане, и так сумел их расположить, что не успел Бутлер возвратиться на родину, как Пиркер уже был назначен архиепископом.
Земля, казалось, готова была задрожать от радости, когда стало известно о назначении Пиркера. Клерикалы взвыли и принялись корить императора:
— Давно надо было обломать рога этому Бутлеру!
Следующей весной Пиркер прибыл в свою резиденцию в Эгере. Сам Бутлер организовал ему подобающую встречу. Новый архиепископ ехал в бутлеровском экипаже, следом скакали бутлеровские гусары с саблями наголо. У ворот резиденции его встретил торжественной речью сам граф. Новый архиепископ не смог дослушать до конца этой речи — до того он расчувствовался. Пустив слезу умиления, он обнял оратора и всенародно, под радостные крики зрителей, дважды поцеловал его. Во дворце он снова бросился к графу на шею, воскликнув:
— Тысячу благодарностей, сын мой, за то, что ты сделал для меня. Теперь мой черед.
Да, теперь черед был за ним! Снова появилась надежда. Еще раз выглянуло из-за туч солнце.
А может быть, солнце вовсе и не появлялось, просто было тепло, как бывает, когда хорошо протопят печь? (Один лишь господин Ногал мог бы сказать, сколько «топлива» он на это потратил!)
Но печь греет до тех пор, пока ее топят, а потом она постепенно остывает и становится холодной и ко всему безразличной.
Граф Карой Майлат, близко знавший Пиркера, наблюдая все эти объятия и излияния чувств, сказал Бутлеру с грубоватой откровенностью:
— Хорошенько всмотрись в архиепископа, Янош, таким ты не увидишь его больше никогда.
Так и случилось. По прошествии определенного времени Бутлер стал поторапливать нового архиепископа с пересмотром дела. Пиркер все обещал, а на самом деле оттягивал. Волнуясь за исход дела, граф Янош напоминал Пиркеру о его обещании, а тот все оправдывался: всегда находились тысячи причин, всегда мешало то одно, то другое. Подобная игра в прятки длилась в течение нескольких лет, пока, наконец, Бутлер не потерял терпение и не сказал Пиркеру в лицо: должен — плати, раз сторговались на расторжении брака! Тут Пиркер сбросил маску!
— Видите ли, милейший граф, то, чего вы требуете, просто невозможно. Теперь это уже не только ваше дело. Вашего в нем так мало, что даже и не видно. Это была грандиозная борьба, любезнейший граф, которая шла между церковью и людьми, косо взиравшими на духовенство. Очень печально, что на том корабле, который мы потопили, находилась и ваша пшеница. Однако нам нужно было потопить корабль, потому что на нем были наши враги, иначе они уничтожили бы наше судно…
— Значит, моя пшеница…
— Ваша пшеница, господин граф, на дне моря, и она останется там навсегда.
— Но ведь вы же когда-то сулили мне совсем другое, господин архиепископ! — с негодованием возразил Бутлер.
— Прошу прощения, дорогой граф, но я не был надлежащим образом информирован.
— Ах, понимаю, — презрительно сказал граф, — я тоже поступил неосторожно. Я тоже не был достаточно информирован относительно вашей совести.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Экипаж едет в неизвестное
С чувством бесконечной горечи покинул Бутлер дворец архиепископа. Когда он вышел на улицу, весь мир показался ему таким пустым, словно был необитаем. Глубоко задумавшись, как человек, которому негде приклонить голову, стоял он перед дворцом возле своего экипажа, запряженного четверкой. Лошади нетерпеливо били копытами, фыркали и горделиво закидывали головы. Они унесут его куда угодно. На куда? Что сказать кучеру? Ехать в Бозош? А что там делать? Ехать в Патак? К кому? Там лишь одна печаль. Старого Фаи еще в прошлом месяце разбил паралич, и с тех пор он без движения лежит в постели, не в силах даже языком пошевелить. Уже ни устно, ни письменно не может он освободить Яноша от обещания не встречаться с Пирошкой. Он уж никогда больше ничего не скажет… Да и зачем ему теперь встречаться с Пирошкой? После всего случившегося в этом нет никакого смысла.
Погруженный в свои мысли, Бутлер сел в экипаж.
— Куда поедем, ваше сиятельство?
С минуту он колебался, перебирал в уме названия всевозможных местностей, потом вдруг его осенила мысль, что есть еще одно владение, которого он никогда не видел: имрегское имение.
— Поедем в Имрег, Михай.
Он не стремился в Имрег, конечно, нет. Этот Имрег интересовал его не более, чем прошлогодний снег, но теперь все равно: он назвал Имрег — пусть будет так.
Они ехали и ехали, где-то останавливались кормить лошадей… Янош даже не помнил где. Камердинер спросил, не хочет ли граф поужинать.
— Нет.
— Может быть, вы прилегли бы?
— Нет.
— Что ж, ехать дальше?
— Едем дальше.
И снова они ехали и ехали, минуя леса и поля. Шум леса успокаивающе действовал на разгоряченную голову графа Яноша. Ему чудились в нем какие-то таинственные голоса. Дорога пролегала мимо озера, освещенного луной; у самого берега купались птицы и тоже, казалось, прислушивались к шепоту леса.
