– Это человек неистощимой энергии. Цель его жизни – благие, возвышенные дела.
– Ну, а как насчет ума? Вероятно, он не блещет талантом? У него самые благие намерения, но уши вянут, когда он заговорит?
– Он мало говорит, сэр, но всякое его слово попадает в цель. У него замечательный ум, – я бы сказала, скорее властный, чем гибкий.
– Значит, он способный человек?
– Чрезвычайно одаренный.
– И образованный?
– Сент-Джон – человек обширных и серьезных познаний.
– Ты как будто сказала, что тебе не нравится, как он держится? Что же он, напыщенный педант?
– Я ничего не говорила о его манере держаться, но если бы она мне не нравилась, значит, у меня весьма дурной вкус; он изысканно вежлив, спокоен – словом, настоящий джентльмен.
– А его наружность?.. Я забыл, каким ты описывала его; вероятно, это грубоватый викарий, в тесном белом галстуке, выступающий как на котурнах в своих штиблетах на толстых подошвах, не так ли?
– Сент-Джон хорошо одевается. Он красивый мужчина – высокий блондин с прекрасными голубыми глазами и греческим профилем.
– (В сторону.) Черт бы его побрал! (Обращаясь ко мне.) Он, видно, нравился тебе, Джейн?
– Да, мистер Рочестер, он мне нравился; но вы уже спрашивали меня об этом.
Я, конечно, понимала, куда клонит мой собеседник: в нем пробудилась ревность. Она жалила его, но ее укусы были целительны: они отвлекали его от гнетущих мыслей. Поэтому я и не спешила заговорить эту змею.
– Может быть, вы сойдете с моих колен, мисс Эйр? – последовала несколько неожиданная реплика.
– Отчего же, мистер Рочестер?
– Нарисованный вами образ представляет слишком уж разительный контраст со мной. Вы изобразили пленительного Аполлона; он владеет вашей фантазией – высокий, красивый, голубоглазый, с греческим профилем. А перед вами Вулкан – этакий корявый кузнец, смуглый, широкоплечий и к тому же еще слепой и однорукий.
– Мне это не приходило в голову, но вы действительно настоящий Вулкан, сэр.
– Ну так убирайтесь вон, сударыня, скатертью дорога! Но прежде чем уйти (и он еще крепче прижал меня к себе), будьте так любезны ответить мне на кое-какие вопросы.
Он помолчал.
– Какие вопросы, мистер Рочестер?
Тут последовал настоящий допрос:
– Когда Сент-Джон устраивал вас на место учительницы в Мортоне, он еще не знал, что вы его кузина?
– Не знал.
– Вы часто с ним виделись? Он иногда заходил в школу?
– Ежедневно.
– Он одобрял вашу работу, Джейн? Я знаю, вы делали все безукоризненно, ведь вы же умница.
– Да, он ее одобрял.
– И он, конечно, обнаружил в вас много достоинств, о которых не подозревал? У вас незаурядные способности.
– На этот счет ничего вам не могу сказать.
– Вы говорите, что жили в маленьком коттедже близ школы. Навещал он вас когда-нибудь?
– Иногда.
– По вечерам?
– Раз или два.
Наступила пауза.
– А сколько времени вы прожили с ним и с его сестрами, после того как было установлено ваше родство?
– Пять месяцев.
– Много ли Риверс проводил времени в вашем обществе?
– Много. Маленькая гостиная служила ему и нам рабочей комнатой; он сидел у окна, а мы за столом.
– И подолгу он занимался?
– Да, подолгу.
– Чем?
– Языком индустани.
– А что вы делали в это время?
– Сперва я изучала немецкий.
– Это он с вами занимался?
– Он не знает немецкого.
– А он ничем с вами не занимался?
– Немного языком индустани.
– Риверс занимался с вами индустани?
– Да, сэр.
– И со своими сестрами тоже?
– Нет.
– Значит, ему хотелось учить вас?
– Да.
Снова пауза.
– А с чего он это выдумал? На что вам мог понадобиться индустани?
– Он хотел, чтобы я поехала с ним в Индию.
– Ага! Вот я и докопался до сути дела. Он хотел на вас жениться?
– Он просил моей руки.
– Это ложь, бесстыдная выдумка, мне назло!
– Прошу прощения, но это чистая правда; он просил меня об этом не раз, и притом с настойчивостью, которая могла бы поспорить с вашей.
– Мисс Эйр, повторяю, вы можете уйти. Сколько раз я должен это повторять? Отчего вы упорно продолжаете сидеть у меня на коленях, когда я попросил вас удалиться?
– Мне и здесь хорошо.
– Нет, Джейн, вам не может быть здесь хорошо, ваше сердце далеко – оно с вашим кузеном, с этим Сент-Джоном. А я-то считал, что моя маленькая Джейн целиком принадлежит мне! Я верил, что она меня любит, даже когда она меня покинула; это была капля меду в океане горечи. Хотя мы и были разлучены, хотя я и оплакивал горючими слезами нашу разлуку, – я все же не мог допустить, чтобы та, о ком я так тоскую, полюбила другого. Но бесполезно горевать. Оставьте меня, Джейн, уезжайте и выходите замуж за Риверса.
– Ну так столкните меня, сэр, прогоните меня, – добровольно я вас не покину.
– Джейн, мне так дорог звук вашего голоса, он вновь воскрешает во мне надежду, он такой правдивый. Он напоминает мне то, что было год назад. Я забываю, что вы связаны иными узами. Но я не такой безумец… Идите…
– Куда же мне идти, сэр?
– Своей дорогой – с мужем, которого вы себе избрали.
– Кто же это?
– Вы знаете – это Сент-Джон Риверс.
– Он мне не муж и никогда им не будет. Сент-Джон меня не любит, и я его не люблю. Он любил (по-своему, не так, как вы умеете любить) красивую молодую девушку по имени Розамунда и хотел на мне жениться только потому, что видел во мне подходящую подругу для миссионера, к чему та совершенно не подходит. Он человек возвышенной души, но он суров, а со мной холоден, как айсберг. Он не похож на вас, сэр; я не чувствую себя счастливой в его присутствии. У него нет ко мне снисходительности, нет и нежности. Его не привлекает даже моя молодость, он ценит во мне лишь мои полезные моральные качества. И я должна вас покинуть, сэр, и отправиться к нему?
Я невольно содрогнулась и инстинктивно прижалась к своему слепому, но горячо любимому хозяину. Он улыбнулся.
– Как, Джейн? Это правда? И отношения между вами и Риверсом действительно таковы?
– Безусловно, сэр. О, вам незачем ревновать! Я просто хотела немножко вас подразнить, чтобы отвлечь от грустных мыслей; я считала, что гнев для вас полезнее скорби. Но раз вам так дорога моя любовь, успокойтесь. Если бы вы только знали, как я вас люблю, вы были бы горды и довольны. Все мое сердце принадлежит вам, сэр! Оно ваше и останется вашим, хотя бы даже злой рок навеки удалил меня от вас.
Он поцеловал меня, но вдруг лицо его вновь потемнело от мрачных дум.
– Жалкий слепец! Калека! – пробормотал он горестно.
Я ласкала его, желая утешить. Я знала, о чем он думает, и хотела об этом заговорить, но не решалась. Когда он отвернулся на мгновение, я увидела, как из-под его закрытого века скатилась слеза и потекла по мужественному лицу. Сердце мое переполнилось.
– Я совсем как старый, разбитый молнией каштан в торнфильдском саду, – заговорил он спустя некоторое время. – И какое имеет право такая развалина требовать, чтобы весенняя жимолость обвила ее свежей листвой?
– Вы вовсе не развалина, сэр, и не дерево, разбитое молнией, вы могучий зеленеющий дуб. Цветы и кусты будут и без вашей просьбы расти у ваших корней, им отрадна ваша благостная тень; и, поднимаясь кверху, они прильнут к вам и обовьют вас, ибо ваш могучий ствол служит им надежной опорой.
Он снова улыбнулся: мои слова утешили его.
– Ты говоришь о друзьях, Джейн? – спросил он.
– Да, о друзьях, – отвечала я не совсем уверенно, так как имела в виду большее, чем дружбу, но не могла найти подходящего слова. Он пришел мне на помощь.
– Ах, Джейн! Но я хочу иметь жену!
– В самом деле, сэр?
– Да. Это для вас новость?
– Конечно, вы об этом ничего еще не говорили.
– Это неприятная для вас новость?
– Смотря по обстоятельствам, сэр, смотря по вашему выбору.
– Вы его сделаете за меня, Джейн. Я подчинюсь вашему решению.
– В таком случае, сэр, выберите ту, что любит вас больше всех.
– Ну, тогда я выберу ту, кого я больше всех люблю. Джейн, вы пойдете за меня замуж?!
– Да, сэр.
– За несчастного слепца, которого вам придется водить за руку?
– Да, сэр.
– За калеку на двадцать лет старше вас, за которым вам придется ходить?
– Да, сэр.
– Правда, Джейн?
– Истинная правда, сэр.
– О моя любимая! Господь да благословит тебя и наградит!
– Мистер Рочестер, если я хоть раз совершила доброе дело, если меня когда-либо осеняла благая мысль, если я молилась искренне и горячо, если стремилась только к тому, что справедливо, – теперь я вознаграждена! Быть вашей женой для меня вершина земного счастья.
– Это потому, что ты находишь радость в жертве.
– В жертве? Чем я жертвую? Голодом ради пищи, ожиданием ради исполнения желания? Разве возможность обнять того, кто мне мил, прижаться губами к тому, кого я люблю, опереться на того, кому я доверяю, – значит принести жертву? Если так, то, конечно, я нахожу радость в жертве.
