Что касается тонких пунцовых штанов, то портной, распоров их в шагу, оставил в великом беспорядке. — —
— — Да, мадам, — — но надо обуздать свое воображение. Довольно, если я скажу, что штаны эти накануне вечером признаны были негодными, и так как другого выбора в гардеробе у дяди Тоби не было, то он вышел из дому в красных плисовых.
Капрал нарядился в полковой мундир бедного Лефевра; подобрав волосы под шапку монтеро, которую он подновил по этому случаю, Трим следовал за своим господином на расстоянии трех шагов; дух воинской гордости вспучил его рубашку у запястья, где на черном кожаном ремешке, завязанном в узел и кончавшемся кисточкой, висела его капральская палка. — — Дядя Тоби нес свою трость, как пику.
— — «Во всяком случае, выглядит это недурно», — сказал про себя отец.
Дядя Тоби не раз оборачивался назад, чтобы посмотреть, каково поддерживает его капрал, — капрал каждый раз при этом кружил в воздухе своей палкой — но легонько, без хвастовства — и самым мягким тоном почтительнейшего поощрения говорил его милости: «Не робейте».
Однако дядя Тоби испытывал страх, и страх нешуточный: ведь он совершенно не знал (в чем упрекал его отец), с какого конца надо подступать к женщинам, и потому никогда не чувствовал себя непринужденно ни с одной из них — — разве только они бывали в горе или в беде; жалость его не имела тогда границ; самый куртуазный герои рыцарских романов не проскакал бы дальше, особенно на одной ноге, чтобы осушить слезы на женских глазах, и все-таки, если не считать единственного раза, когда миссис Водмен удалось этого добиться от него хитростью, он никогда не смотрел пристально женщинам в глаза и в простоте сердца часто говорил отцу, что это почти столько же и даже столько же дурно, как говорить непристойности. — —
— — А хотя бы и так? — отвечал отец. —
— Она не может, — проговорил дядя Тоби, остановившись в двадцати шагах от дверей миссис Водмен, — она не может истолковать это в дурную сторону.
— — Она это истолкует, с позволения вашей милости, — — сказал капрал, — совершенно так же, как вдова еврея в Лиссабоне истолковала посещение моего брата Тома. — —
— — А как она его истолковала? — спросил дядя Тоби, поворачиваясь лицом к капралу.
— Ваша милость, — отвечал капрал, — знает постигшее Тома несчастье, но это дело не имеет с ним ничего общего, кроме того, что если бы Том не женился на вдове — — или если бы богу угодно было, чтобы они после свадьбы начиняли свининой свои колбасы, честного парня никогда бы не подняли с теплой постели и не потащили в инквизицию. — — Проклятое это место, — примолвил капрал, качая головой, — если уж какой-нибудь несчастный туда попал, он остается там, с позволения вашей милости, навсегда.
— Совершенно верно, — сказал дядя Тоби, пасмурно посмотрев на дом миссис Водмен.
— Ничего не может быть хуже пожизненного заключения, — продолжал капрал, — и милее свободы, с позволения вашей милости.
— Ничего, Трим, — сказал дядя Тоби задумчиво. —
— Когда человек свободен, — с этими словами капрал описал в воздухе концом своей палки такую линию — —
Тысячи самых замысловатых силлогизмов моего отца не могли бы доказать убедительнее преимущество холостой жизни.
Дядя Тоби внимательно посмотрел в сторону своего дома и своей заветной лужайки.
Капрал необдуманно вызвал своей палочкой духа размышления, и ему ничего больше не оставалось, как снова его заклясть своим рассказом, что капрал и сделал, прибегнув к следующей совершенно не канонической форме заклинания.
— Место у Тома, с позволения вашей милости, было хорошее — и погода стояла теплая — вот он и начал серьезно подумывать о том, чтобы зажить своим домом; тут как раз случилось, что один еврей, державший в той же улице колбасную лавку, умер от закупорки мочевого пузыря, оставив вдове своей бойкую торговлю. — — Том и подумал (так как все в Лиссабоне по мере сил заботились о своих выгодах), что не худо бы предложить этой женщине свою помощь в ее работе. И вот, без всяких других рекомендаций к вдове, кроме намерения купить в ее лавке фунт колбасы, — Том вышел из дому — рассуждая про себя по дороге, что, пусть даже случится самое худшее, он все-таки получит за свои деньги фунт колбасы, — если же счастье ему улыбнется, он устроится на всю жизнь, получив, с позволения вашей милости, не только фунт колбасы — но также жену — и колбасную лавку в придачу.
— Все слуги в доме, от первого до последнего, пожелали Тому успеха; я, с позволения вашей милости, как сейчас вижу: Том весело идет по улице в белом канифасовом камзоле и в белых штанах, сдвинув шляпу набок, помахивая тросточкой и находя для каждого встречного улыбку и дружеские слова. — — Но увы, Том, ты больше не улыбнешься, — воскликнул капрал, опустив глаза, словно он обращался к томившемуся в подземелье брату.
— Бедный парень! — сказал растроганный дядя Тоби.
— О, это был, с позволения вашей милости, честнейший, беззаботнейший юноша, в жилах которого текла когда-нибудь горячая кровь. — — —
— — Значит, он похож был на тебя, Трим, — с живостью сказал дядя Тоби.
Капрал покраснел до кончиков пальцев — слеза застенчивости — слеза благодарности дяде Тоби — и слеза сокрушения о несчастиях брата выступили у него на глазах и тихонько покатились по щекам; глаза дяди Тоби загорелись, как свеча загорается от другой свечи; взявшись за отворот Тримова кафтана (некогда принадлежавшего Лефевру) как будто для того, Чтобы дать отдых хромой ноге своей, а в действительности чтобы доставить удовлетворение более деликатному чувству, — — он молча простоял полторы минуты, по истечении которых отнял свою руку, а капрал, поклонившись, продолжал рассказ о Томе и вдове еврея.
— Когда Том, с позволения вашей милости, подошел к лавке, там никого не было, кроме бедной девушки-негритянки[441] с пучком белых перьев, привязанных к концу длинной палки, которым она отгоняла мух — не убивая их. — — Прелестная картина! — сказал дядя Тоби, — она натерпелась преследований, Трим, и научилась милосердию. — —
— — Она была добра, с позволения вашей милости, и от природы, и от суровой жизни; в истории этой бедной заброшенной девчурки есть обстоятельства, способные тронуть и каменное сердце, — сказал Трим; — как-нибудь в ненастный зимний вечер, когда у вашей милости будет охота послушать, я вам их расскажу вместе с остальной частью истории Тома, потому что они с нею связаны. — —
— Смотри же, не забудь, Трим, — сказал дядя Тоби.
— Есть у негров душа? смею спросить вашу милость, — проговорил капрал (с сомнением в голосе).
— Я не очень сведущ, капрал, в вещах этого рода, — сказал дядя Тоби, — но мне кажется, бог не оставил бы их без души, так же как тебя или меня. — —
— — Ведь это значило бы чересчур превознести одних над другими, — проговорил капрал.
— Разумеется, — сказал дядя Тоби. — Почему же тогда, с позволения вашей милости, обращаться с черной девушкой хуже, чем с белой?
— Я не вижу для этого никаких оснований, — сказал дядя Тоби. — —
— — Только потому, — воскликнул капрал, покачав головой, — что за нее некому заступиться. — —
— — Именно поэтому, Трим, — сказал дядя Тоби, — — мы и должны оказывать покровительство ей — и ее братьям также: сейчас военное счастье вручило хлыст нам — — у кого он может очутиться в будущем, господь ведает! — — но в чьих бы руках он ни был, люди храбрые, Трим, не воспользуются им бессердечно.
— — Сохрани боже! — сказал капрал.
— Аминь, — отвечал дядя Тоби, положив руку на сердце.
Капрал вернулся к своему рассказу и продолжал его — — но с некоторым замешательством, природа которого для иных читателей, может быть, непонятна: дело в том, что, благодаря многочисленным внезапным переходам от одного доброго и сердечного чувства к другому, он утратил, дойдя до этого места, шутливый тон, придававший его рассказу осмысленность и одушевление; дважды попробовал он взять его снова, но не добился желательных результатов. Наконец, громко кашлянув, чтобы остановить обратившихся в бегство духов веселой шутки, и в то же время пособив Природе с одной стороны левой рукой, которой он уперся в бок, и поддержав ее с другой стороны правой, которую он немного вытянул вперед, — капрал кое-как напал на прежний тон; в этой позе он и продолжал свой рассказ.
— Так как у Тома, с позволения вашей милости, не была в то время никакого дела к мавританке, то он перешел в соседнюю комнату поговорить с вдовой еврея о любви — — и о фунте колбасы; как я сказал вашей милости, будучи человеком открытой души и веселого нрава, все помыслы которого были написаны на лице его и в каждом движении, он взял стул без долгих церемоний, но в то же время с большой учтивостью, придвинул его к столу и сел возле вдовы.
