— Ой, какой вы идиот!
— Вот это тон. Это я понимаю.
— На вас нельзя злиться!
— Я бы и начинать не стал! Ну, как?
— Слева надо бы погуще, — подсказала Джин, критически обозревая Катона.
— Так?
— Ага, получше. А может, ему бакенбарды пририсовать?
— Как вы правы! У вас врожденный дар художника. Минутку, минутку…
— Приятно думать, — задумчиво сказала Джин, — какую взбучку закатит вам отец. На кусочки растерзает!
— Ну, что вы! Бак угорит со смеху. Человек он со вкусом, оценит усовершенствование.
— Бак?
— Он сам просил его так называть. «Для вас, дорогой Джо, я — Бак!» Мы с ним, как бекон и яичница. Бывает дружба с первого взгляда. При данных обстоятельствах она очень кстати.
— Почему?
— Потому что… Ну, просто кстати, и все. А теперь, — велел Джо, — притащите карандаш, и поглядим, что можно сделать еще с этими чудищами. Хотя нет, — поправился он, услышав звон гонга, — боюсь, придется отложить. Встретимся тут, в 2.30.
— И не подумаю!
— В 2.30 ровно.
— В 2.30 ровно я буду играть в крокет с Во-Боннером.
— Кто такой?
— Один из постояльцев.
— Вам много приходится с ними общаться?
— Немало. Бак самым постыдным образом удирает от них.
— Тогда точно в 3.30.
— Не выйдет. В 3.30 я буду одеваться для светских визитов к местной знати.
— Разве визиты наносит не леди Эббот?
— Что вы! Она знать не желает всех этих церемоний. Джо сочувственно посмотрел на Джин.
— Так. Мне все яснее, что вы в этом доме — Золушка. Всю черную работу спихивают. Ладно же! Подождите, пока у вас будет собственный очаг, с подкаблучником мужем, всегда готовым выполнить любой каприз. Жизнь чудесно переменится. Перед вами — светлое будущее!
Они направились в дом, Джо — оживленный и веселый, Джин — грустноватая. Она припоминала впечатление, сложившееся у нее вчера, в кафе. Ей показалось, что этот человек добивается, чего захочет; а это было тревожно.
Не подозревая о том, она испытывала чувства, очень сходные с чувствами Чиннери, когда его преследовал Булпит.
13Информация, полученная по телефону и через посредство Пруденс переданная сэру Бакстону, о том, что княгиня Дворничек, завершив свою миссию в Америке, вот-вот прибывает в Англию, строго соответствовала фактам. Ее пароход пришвартовался в Саутгэмптоне на следующее утро после вторжения Джо в Уолсингфорд Холл, а назавтра вечером она отмечала приезд, давая званый обед у себя дома, на Беркли-сквер, для полковника Вэдсли с женой, с которыми познакомилась на корабле, и для Адриана Пика.
Когда по приезде домой Адриан обнаружил на столе записочку от своей покровительницы, приказывающую явиться на обед, чувства его были смешанными: и удивление (он не рассчитывал на ее приезд раньше чем недели через две); и облегчение (он не пропустил ее приезда); и, наконец, опаска. Сейчас, когда он, теребя галстук, наблюдал ее прощание с гостями, опаска преобладала. Внимательный наблюдатель отметил бы в его манерах беспокойство и нервозность. Адриан, заключил бы наблюдатель, нервничает и обеспокоен; и был бы прав.
Физически Адриан чувствовал себя отменно. После длительного воздержания он наконец-то возобновил знакомство с блюдами одного из лучших поваров Мэйфэра[80] и, под действием икры, бульона, лосося, жареной утки и несравненного суфле, цвел, как роза на летнем припеке. А вот душевный его уровень находился ниже нулевой отметки. У него сосало под ложечкой, как случалось с ним в приемной дантиста. Сейчас он останется наедине с грозной женщиной, впервые после того, как проводил ее на пароход примерно месяц назад, — и он поеживался в страшном предчувствии. Вот-вот, думал он, ему велят отчитаться по минутам о том, что он делал без нее. Нервничать его побуждала опаска, как бы с языка, смазанного непривычным вином, не соскользнуло неосторожное слово, и Элоиза не узнала, что, среди прочего, он обручился с Джин Эббот.
Подгадать вовремя тут вообще тяжко, но выступать с этим сейчас — просто невозможно. Создалась столь щекотливая ситуация, что у Адриана глаза из орбит лезли при одной мысли о ней.
Заявление Табби, хотя и воспринятое Джин как треп идиота, было скрупулезно точным. Накануне отплытия княгини в Америку, под влиянием точно такого же обеда, Адриан с ней обручился.
Как же это, спросите вы? Хрупкий молодой человек, очевидно не предназначенный для авантюр, оказался способен на опасный подвиг — обручился с двумя женщинами, когда одна из них, к тому же, и в спокойном состоянии похожа на тигрицу! Ну и что? Отвага его объяснялась весьма просто.
Вкратце, как мы уже отмечали, он предполагал, что кандидатка № 1 вернется значительно позже, а к тому времени он уже прочно свяжет себя с кандидаткой № 2. Как только его официально примут в дом богатого баронета, будет легко освободиться от обязательств перед княгиней. Несколько слов сожаления, и то — по телефону, который для этого и существует.
Но возникли осложнения, вроде отца с хлыстом, и ему стало ясно, что мечтания о добродушном сэре, похлопывающем его по плечу и швыряющем щедрые суммы, надо списать. Всю энергию, понял он, следует пустить на укрепление более ранней сделки. Адриан был не чужд сантиментов, и, предоставь ему судьба свободу выбора, предпочел бы деньги и Джин деньгам и княгине; но практичность диктовала иное.
Вечером, перед тем как лечь, он намеревался написать изысканным слогом, что затея их безнадежна, отец — непоколебим, и остается разлука.
Так оборвет он все концы. Однако сейчас важно другое — говорить как можно осмотрительнее. Нервно облизывая губы, Адриан молился, чтоб язык не предал его.
Дверь хлопнула, вернулась княгиня. Она была женщина крупная, но плавных очертаний, двигалась грациозно и иногда, к примеру — сейчас, когда она, быстро скользнув по гостиной, опустилась в кресло, напоминала тигрицу в клетке. Тащась за ней, Адриан чувствовал, как возрастает его тревога. Вынув палец из-под галстука, он оттянул воротничок.
— Ну, слава Богу, ушли! — произнесла княгиня.
Адриан ухватился за ниточку, чтобы хоть на время оттянуть отчет, в предчувствии которого так измаялся. Настроения этой женщины он знал и видел, что сейчас они у нее далеки от благодушия. Что-то, чуял он, ее расстроило. Как неприятно блестят карие, яркие глаза, какое жесткое лицо, какое сходство с тигрицей, у которой утянули из-под носа большую кость! Ему показалось, что легкая светская беседа разрядит обстановку.
— Это кто такие? — спросил он.
— Познакомились на пароходе. Водили меня вчера в театр.
— Правда? В какой же?
— В «Аполлон».
— Забыл, что там идет.
— Пьеса «Ангел в доме».[81]
— Да, да, слыхал!
— И что же, любопытно?
— Грандиозно! Говорят, продержится не меньше года.
— Да? Сомневаюсь.
— Что, плохо?
— Не в том дело.
— Какого-то нового драматурга?
— Ее написал, — сообщила княгиня, злобно сминая в пепельнице сигарету, — мой пасынок Джозеф.
Адриан начал проникаться ее чувствами. Ее мнение о пасынке было ему хорошо известно, и он сочувственно подумал, как, наверное, досадно и горько той, кто, долгие годы считая его кретином, внезапно открыла, что он достиг успеха! Отказываться от прежних слов было бы поздновато, но можно выказать единодушие, принизив автора.
— Мне он тоже не нравится!
Княгиня вскинула на него глаза, одобрительно, но удивленно. Она и не подозревала, что Адриан знаком с Джозефом.
— Вот как?
— Ни чуточки! Вот бы хряснулся макушкой!
— Что?
— О притолоку…
Он в смятении прикусил язык, с которого чуть не слетело «плавучего дома». Шампанское и утка подточили разум, ослабленный долгим воздержанием, и чуть не привели к роковой откровенности.
— Моей двери, — промямлил он.
— Ничего не понимаю!
— О притолоку моей двери. Надеялся, что он хряснется макушкой об эту притолоку. Кто-то привел его ко мне на коктейль. Притолока у меня низковата, а Джозеф высоковат. Вот я и говорю, пусть бы стукнулся головой. Но, — заключил Адриан, наигрывая изо всех сил веселье, — он… э… не стукнулся. — И достав платок, отер лоб.
— На коктейль? Интересно!
Металлическая нотка в ее голосе была излишня; до него и так доехало, что, счастливо избежав одной ловушки, он кувыркнулся в другую. Слишком поздно вспомнил он, что, провожая нареченную, жарко клялся ей вести затворническую жизнь, никуда не ходить, ни с кем не встречаться, словом — чахнуть в одиночестве. Ему опять потребовался платок.
— Значит, пока меня не было, ты закатывал вечеринки?
— Всего одну.
— И, конечно, наприглашал смазливых девчонок?
— Нет, нет! Пригласил двух-трех приятелей.
Резкий, негармоничный звук, слетевший с губ его собеседницы, формально назывался смехом, но веселья в нем не слышалось.
