В жизнь одного из пароходных кассиров, ныне покойного, вплелось романическое приключение — правда, немного смешное, но все же романическое. Когда я с ним встречался, это был беспечный молодой гуляка, хвастун, добряк, беззаботно щедрый и довольно явственно обещавший растратить все свои способности и ничего не достигнуть. В одном из западных городков жил богатый бездетный старик иностранец с женой; в их семье жила хорошенькая девица — не то друг, не то служанка. Молодой кассир, о котором я говорю, — звали его не Джордж Джонсон, но пусть в этом рассказе он зовется Джордж Джонсон, — познакомился с этой девушкой, и они согрешили; старик иностранец узнал об этом и стал их упрекать. Им стало стыдно, и они солгали, сказав, что уже женаты, что они тайком поженились. Тогда старик иностранец забыл обиду, простил и благословил их. После этого они могли грешить не скрываясь. Затем жена иностранца умерла; вскоре и он последовал за ней. Друзья дома собрались отдать последний долг; среди друзей были и юные грешники. Завещание было вскрыто и торжественно оглашено. В нем все огромное состояние старика до последнего гроша переходило к миссис Джонсон.
А такой личности вообще не было. Тогда юные грешники скрылись и сделали весьма большую глупость: сочетались браком у какого-то подозрительного мирового судьи и уговорили его датировать брак задним числом. Ничего хорошего из этого не вышло. Дальние родственники слетелись, раскрыли обман необычайно быстро и легко и завладели всем богатством, а Джонсоны остались очень законно и по всем правилам нерасторжимо связанными узами честного брака, по без единого гроша для поддержания их супружеского счастья. Все это — подлинные факты; и не во всяком романе встретишь столь многозначительную фабулу.
Мы поговорили и о капитане Айсайе Селлерсе, сейчас уже давно покойном. Это был прекрасный человек, человек благородной души, и его уважали и на берегу и на реке. Он был очень высокого роста, хорошо сложен и красив; я его помню уже стариком, ню даже и тогда у него были черные, как у индейца, волосы, а его глаз и рука были вернее, нервы и мысль крепче и яснее, чем у любого члена лоцманского братства, будь то молодой или старик. Он был патриархом этого дела. До появления пароходов он служил лоцманом на барже; он уже плавал пароходным лоцманом, когда ни один из лоцманов, живых и здоровых ко времени, о котором я веду рассказ, еще и не трогал рулевого колеса. Поэтому его собратья питали к нему тот почтительный страх, каким всегда окружены знаменитые современники, сохранившиеся от прошлых времен. Он знал, как к нему относятся, и, вероятно, от этого его природная гордая осанка, и без того несколько чопорная, стала еще строже.
После него остался дневник, но, очевидно, он был начат не в первое его плавание на пароходе, которое, как говорят, было совершено в 1811 году, то есть в тот год, когда первый пароход взбудоражил воды Миссисипи. После его смерти корреспондент газеты «Сент-Луис Рипабликен» извлек из дневника капитана Селлерса следующие данные о нем:
«В феврале 1825 года он поступил на корабль «Скиталец» во Флоренсе, штат Алабама, и проделал за этот год три рейса в Новый Орлеан и обратно; этот пароход был грузоподъемностью в сто пятнадцать тонн. В 1826 году он нанялся на пароход «Генерал Кэролл», который ходил между Нашвиллом и Новым Орлеаном. Именно во время службы на этом пароходе капитан Селлерс ввел звонок в качестве сигнала, чтобы выбирали лот, меж тем как раньше лоцман просто кричал вниз, когда нужны были промеры. Конечно, тогда близость бака к рубке давала полную возможность обходиться таким средством, но это невозможно в наши дни, на наших плавучих дворцах!
В 1827 году мы находим его на «Президенте», пароходе с грузоподъемностью в двести восемьдесят пять тонн, курсирующем между Смитлэндом и Новым Орлеаном. Отсюда он перешел в 1828 году на «Юбилей», и на этом судне впервые участвовал в качестве лоцмана в рейсах на Сент-Луис; первая его вахта была между Геркуланумом и Сент-Женевьов; 26 мая 1836 года он сдал испытании и ушел из Питсбурга капитаном парохода «Прерия», грузоподъемностью в четыреста тонн. Это был первый пароход с «салоном», который появился в Сент-Луисе. В 1857 году капитан Селлерс ввел предупредительный сигнал для встречных пароходов, который с небольшими изменениями сохранился до сих пор и утвержден обязательным постановлением конгресса.
Приведем некоторые факты, относящиеся к истории реки и почерпнутые из его заметок на полях судового журнала:
В марте 1825 года генерал Лафайет отбыл из Нового Орлеана в Сент-Луис на пароходе малой мощности «Натчез».
В январе 1828 года двадцать один пароход отошел от пристани в Новом Орлеане, дабы отметить посещение этого города генералом Джексоном.
В 1830 году «Североамериканец», прошел путь от Нового Орлеана до Мемфиса в шесть дней — лучшее время для тех лет. Ныне этот путь совершают в двое суток и десять часов.
В 1831 году образовался рукав у Ред-Ривер.
В 1832 году пароход «Гудзон» прошел путь от Уайт-Ривер до Хелины, расстояние в семьдесят пять миль, за двенадцать часов. Сие стало предметом многочисленных толков и размышлений и кругах, непосредственно заинтересованных.
В 1839 году образовался рукав «Большая подкова».
До настоящего времени, в течение тридцати пяти лет, Селлерс, как мы убедились из его дневника, совершил ровно четыреста шестьдесят рейсов в Новый Орлеан и обратно, что составляет путь длиной в один миллион сто четыре тысячи миль, или, в среднем, восемьдесят шесть миль в день».
Когда капитан Селлерс подходил к группе болтающих лоцманов, какой-то холодок пробегал меж ними и разговор замолкал. И вот почему: если собирается шесть лоцманов, среди них всегда попадутся один или два новичка, и старшие вечно бахвалятся перед этими беднягами; а те, слушая бесконечные россказни о добрых старых временах на реке, с горечью сознают, какие они ничтожества, какого недавнего происхождения их знатность и как скромна их должность; «старики» всегда стараются отодвинуть всякое событие как можно дальше в прошлое, чтобы новички как можно острее чувствовали, что они новички, и еще острее завидовали старшим. И до чего эти мирные лысые дяди хвастались, и чванились, и врали, отодвигая события на десять, пятнадцать, двадцать лет, и до чего были довольны, видя, какое впечатление они производят на восхищенных, полных зависти юнцов!
И вдруг в эту восхитительную минуту статная фигура капитана Айсайи Селлерса, этого настоящего, единственно подлинного Сына Древности, торжественно приближается к ним. Представьте себе, какое сразу наступало молчание. И представьте себе чувства этих «стариков» и восторг их недавних слушателей, когда престарелый капитан начинал ронять случайные и равнодушные замечания, вспоминая об исчезнувших островах и рукавах, которые образовались за целое поколение до того, как самый старый из всех этих лысых дядей впервые вошел в лоцманскую рубку.
Много-много раз этот старый моряк появлялся на сцене таким образом и распространял вокруг себя печаль и унижение. Если верить лоцманам, он всегда относил свои рассказы об островах к неясному далекому прошлому реки; никогда он не упоминал об одном и том же острове дважды, и никогда он не говорил о тех островах, какие существуют теперь, и не называл их таким именем, какое самый старый из присутствующих мог когда-либо слышать. Если верить лоцманам, то он всегда особенно добросовестно относился к мелким подробностям: так, он никогда не говорил просто о штате Миссисипи, например, а всегда добавлял: «Когда штат Миссисипи был там, где сейчас Арканзас», Никогда он не говорил о Луизиане или Миссури вообще, чтобы этим создать у вас неправильное впечатление; нет, он всегда говорил: «Когда Луизиана была выше по реке», или: «Когда Миссури был на иллинойском берегу».
Старый джентльмен не отличался особыми литературными интересами или способностями, но он, бывало, набрасывал коротенькие статейки с простыми практическими сведениями о реке, подписывал их «Марк Твен» и отправлял в новоорлеанский «Пикайюн». Они касались уровня воды, общего состояния реки и были точны и очень ценны; и в этом отношении — ничего язвительного в них не было. Но, говоря о состоянии реки на сегодняшний день, капитан вполне был способен бросить вскользь замечание о том, что он в первый раз видит такую высокую или такую низкую воду в данном пункте за последние сорок девять лет; иногда он упоминал об острове таком-то и в скобках вставлял замечание: «исчез, если не ошибаюсь, в 1807 году». И эти стародавние воспоминания были горьким ядом для других старых лоцманов, и они осыпали статейки «Марка Твена» беспощадными насмешками.
Случилась так, что одна из этих заметок[36] легла в основу моей первой газетной статья. И высмеял капитана крепко, очень крепко, разогнав свою фантазию слов на восемьсот или даже на тысячу. Был я в то время еще «щенком». Я показал свое произведение нескольким лоцманам, и они поторопились отправить его в печать в новоорлеанскую «Тру Делта». Это было очень жаль: никому никакой пользы статья не принесла, но глубоко уязвила сердце славного человека. Никакой злобы в этой чепухе не было, но в ней была насмешка над капитаном. В ней была насмешка над человеком, для которого это было неожиданно, странно и страшно. Я тогда не знал, — хотя знаю теперь, — что нет большего страдания, чем страдание обыкновенного гражданина, впервые ошельмованного в печати.
