Из соседних кишлаков доходили тревожные слухи. Арестованные курбаши, очевидно, разболтали о своих местных связях. Каждый день приносил известие об аресте того или иного почтенного бая. То в том, то в другом кишлаке неожиданно появлялись аскеры из ГПУ и уводили с собой сподвижников Ибрагима. Шохобдин в это тревожное время исхудал и постарел. Обрывая разговор, он часто оглядывался на прорез двери: ему мерещились зелёные фуражки, но это была лишь листва растущего перед домом ореха. Только поздно осенью, вместе с желтизной листьев на деревьях, вернулось к Шохобдину прежнее спокойствие.
Год выдался тяжёлый. Равномерно с ростом колхозного клина шли по всей окрестности разорение и ликвидация почтенных мусульман. Многие из родственников Шохобдина, ещё недавно спокойно ходившие в середняках, ни за что ни про что исключались из колхозов и высылались с семьями в неизвестные края. Делало это теперь не ГПУ. Голосовали за высылку их же односельчане. Присутствуя на колхозных собраниях, Шохобдин не раз, из-под полузакрытых век, обводил глазами хорошо знакомые лица. После устранения Юсуфа он не был уверен, с чьей стороны надо ожидать удара.
Ишан Халик, работая по-прежнему на строительстве, ухитрялся быть одновременно везде. Умел мудрым словом укрепить слабых, убедить колеблющихся, подсказать недогадливым, найти применение жаждущим немедленного действия. В самую трудную минуту, как назло, у ишана вышла на строительстве какая-то неувязка с американским инженером. Исе Ходжиярову пришлось бесследно исчезнуть и со строительства и из колхоза. Неувязка, как выявилось впоследствии, вышла крупная. И районные власти и ГПУ вдруг сугубо заинтересовались личностью дехканина Исы Ходжиярова и неизвестными путями докопались до его настоящего имени. Давлята вызвали в район. Приехал он оттуда пришибленный и мрачный. На все вопросы Шохобдина ответил только одно, что с председательства снимут его наверное и что лучше сознаться во всём сейчас, не дожидаясь поимки Исы. Шохобдин подумал, что с этим мямлей рано или поздно пропадёшь. Он долго убеждал Давлята, что Иса уже в Афганистане и поймать его никак не могут.
Из района приехали секретарь и уполномоченный ОГПУ и, созвав общее собрание, провели выборы нового правления. После их отъезда Шохобдин окольной дорогой пробрался в дом Мелика. Укрывшийся там ишан велел ему собрать сегодня у Мелика вполне проверенных дехкан.
Когда все уже собрались, Мелик вышел на женскую половину позвать Ису.
– Уехали? – спросил ишан, здороваясь с гостями за руку.
– Уехали, – кивнул головой Шохобдин. – Чтоб их кони ноги поломали!
– Ну?
Шохобдин вкратце изложил ход собрания. Ишан слушал, не перебивая.
– Хайдар – это хорошо. Вдова Зумрат – тоже неплохо, – мужчины её слушать не будут. А Шохобдина зачем провалили?
– Нельзя было иначе, – вмешался Шохобдин. – Уполномоченный настаивал. Хотели всё правление менять. Кого можно было, того отстояли. На моё место провели Хайдара. Новое правление – не хуже старого. А что Хайдар, что я – это одно.
Ходжияров обвёл глазом присутствующих.
– Поговорим о будущем. Как действовать, что предпринимать. Оставаться мне здесь дольше нельзя. Собаки кругом рыщут, землю нюхают. На вас могу навлечь подозрение. Ни к чему это. Сегодня-завтра уеду готовить мусульман по ту сторону Пянджа. Когда запоет первая пуля, прискачем к вам на выручку. Помните: к весеннему поливу землю готовят с осени. Не давайте вносить раздора между верующими. Напоминайте каждый день слова пророка: «Крепко держитесь за вервь божию и не разделяйтесь!». Недовольство кругом большое, умейте использовать каждую жалобу. Сколько мусульманских семей, лишив их крова, угнали опять в этом году в неизвестные края! Нет такого кишлака, где бы не было обиженных. Говорите верующим: вот будет большая война, все нации сговорились против русских, а ведут эти нации англичане. Весной придут, к первому поливу, и с теми, кто будет стоять за советскую власть, очень нехорошо обойдутся. Бросайте зерно и будьте осторожны, чтобы не дало оно всхода раньше времени.
Он закашлялся, вытер бороду и, высыпав на ладонь щепотку наса, кинул её в рот.
Все промолчали. Тогда, отпив моток, заговорил Шохобдин:
– Народ много недоволен хлопком. В Джиликуле не осталось баранов: мясозаготовки съели. Мануфактуры нет. Чая нет. Хлеба мало. Риса и вкус забыли. Все пойдут.
– Кто пойдёт?
Из опрокинутой пиалы плоская струя поползла по паласу. Удивлённые оглянулись: Хайдар?
– Никто не пойдёт! Мануфактуры нет? Из-за мануфактуры басмачить пойдут? Зачем неправду говоришь, Шохобдин? Или не помнишь прошлогоднего налёта? Кто пошёл? По одному из кишлака не пошли! Сами дехкане их выловили! Короткая память у тебя, Шохобдин, и у тебя, Иса. Дурное дело затеваете. Сами головы положите и других понапрасну погубите. Ты, Иса, в Афганистан уйдёшь, а мы куда? Мы были в Афганистане. Чего мы там забыли? С голоду дохли. Приехали сюда, землю целовали!. Начали жить по-человечески, – опять бросай всё и уходи! Зачем? Кто за тобой пойдёт? Народ устал от басмачества. Шохобдин пойдёт, Ниаз пойдёт, а больше никто. Я первый не пойду!
– Не пойдёшь? – как птица, повернул голову Шохобдин.
– Ты мне не грози, не грози! Я не боюсь! Вы не видали, а я видал: по воздуху несётся, как аист, тучи крыльями разгоняет. Не успеешь три раза прочесть Суру, – из Сталинабада в свой кишлак прилетишь. Над горами летит, горы сверху, как складки на одеяле, каждую тропинку видно.
– Молчал, молчал, а вот и запел. Хорошо, хоть чужих нет, – оскалил зубы в невесёлой улыбке Мелик Абдукадыров.
– Самолёта испугался! – сурово перебил ишан. – Саблю выбивают саблей, против самолёта есть самолёт. Английские самолёты лучше советских.
– Каждый год, как к нам басмачи из Афганистана собираются, говорят, что за ними англичане идут. Не видали мы что-то этих англичан. Всё больше народ по кишлакам собираете. Если с вами англичане, зачем вам дехкан уговаривать? Пусть англичане и дерутся! А я вам говорю, хоть бы все англичане, и все афганцы, и какие ни есть другие нации против советской власти пошли, ничего у них не выйдет!
– Не трепи языком, Хайдар, стариков постыдись! – злобно перебил Шохобдин. – Кого страхами запугать хочешь? Шкуру сдирают, последнего барана отберут, батраков колхозных из нас сделали, а ты – рот разинь и на советскую власть удивляйся.
– Я у тебя, Шохобдин, пятнадцать лет батрачил, побатрачу и в колхозе. А с тобой не пойду.
Шохобдин смял в пальцах жёлтый лоскут бороды.
– Совестно тебе, Хайдар, меня, старика, позорить. Людей постыдись! Как сына родного пригрел. Мелик тебе дочь в жены без калыма отдал, – я ручался. Жил ты до сих пор моим умом и хозяйство нажил и почёт в кишлаке приобрёл. Теперь в благодарность против меня идёшь? Своим умом жить задумал, а ум у тебя дурак. Паршивую овцу от стада отделяют, чтобы других не заразила. Так и тебя. Пойдут дожди, места себе в алухане[54] не ищи. И жена от тебя уйдёт…
– Ты моей жене не хозяин!
– Уйдёт. К отцу вернётся. Не хочешь жить по шариату, силой её по советским законам жить с тобой не заставишь. Будешь шуметь – хуже будет. Молчал и молчи. Анвар Махмудзода шумел в прошлом году, а поехал в Сталинабад, в лунную ночь в арыке утонул, говорят, пьяный свалился. Осенью земля скользкая… Со всяким может случиться…
Шохобдин встал и, распрощавшись с хозяевами, пошёл к выходу. Немного переждав, один за другим, разошлись остальные.
Мелик вышел во двор. В дверь ворвался ветер. Пламя в чароге[55] взметнулось огненным кузнечиком, и косолапые тени шарахнулись вдоль стен. Ишан Халик сидел один на полу хоны, неподвижный, с закрытыми глазами, бормоча молитву. Он перебирал чётки, как скряга отсчитывает медяки, определяя на ощупь их достоинство. Отсчитав последние, он поднялся, поправил женское платье и остановился у дверей, прислушиваясь к стуку копыт: во дворе седлали коня.
Отъезд ишана сильно затруднил дальнейшие действия Шохобдина. История с Хайдаром ещё больше осложнила положение. Нужно было ввести Хайдара в оглобли, иначе размолвка с ним могла быть чревата очень плохими последствиями. Хайдар заупрямился, как осёл, и оставался глух ко всяким убеждениям. Видя, что толку от него не добьётся, Шохобдин попробовал воздействовать на Хайдара через его жену Шарофат. Мелик, в отсутствие Хайдара, сходил к дочери и имел с нею длинный отцовский разговор. Вопреки ожиданиям, Шарофат заявила папаше, чтобы Хайдара ни в какие басмаческие дела не впутывал. Хочет сам лезть на рожон – скатертью дорога, а муж её лезть в эти дела не дурак. Хайдар рассказал ей обо всём, и если Мелик с Шохобдином не оставят их в покое, она сама пойдёт и донесёт на них ГПУ. Мелик сказал дочери несколько неприятных слов и ушёл ни с чем, трясясь от возмущения: эта неблагодарная дура осмелилась родному отцу угрожать доносом!
