– Сегодня же отдам книгу Митчелу. Правда, здорово сказано: «Видишь, сколь немногим овладев, можно повести благотекущую и богоподобную жизнь»?[8] Будет просто чудесно, если Митчел поведет благотекущую и богоподобную жизнь всего за семь шиллингов, ведь правда?
Тем же вечером в гольф-клубе мне встретился Руперт Диксон. Он выходил из душа и по обыкновению выглядел довольным собой.
– Прошли сейчас раунд со стариком Патерсоном, – сказал Руперт. – Он, кстати, хотел с вами поговорить. Правда, уже уехал в город.
У меня захватило дух. Оказывается, испытание началось!
– Как сыграли? – спросил я.
Руперт Диксон скривился в самодовольной ухмылке. Ухмыляющийся человек, завернутый в полотенце, к тому же с прядью мокрых волос на одном глазу – зрелище весьма отталкивающее.
– Недурно. Я вел шесть вверх за пять лунок до конца, хотя мне отчаянно не везло.
При этих словах во мне затеплился огонек надежды.
– Так вам не везло?
– Кошмарно. На третьей лунке мне удался лучший в жизни удар медяшкой – а это что-нибудь да значит – и что же? Мяч перелетел грин и потерялся в рафе.
– Ну, тут вы небось пар-то выпустили, а?
– Я? Пар?
– Вы ведь, наверное, высказали все, что думаете по этому поводу.
– Что вы. Я же не враг себе, чтобы терять голову во время игры. Что это дает? Только испортишь следующий удар.
С тяжелым сердцем я отошел прочь. Диксон вне всяких сомнений выдержал испытание как нельзя лучше. Казалось, не пройдет и нескольких дней, и я узнаю, что место казначея уже отдано Диксону, а Митчела даже и проверять не станут. Впрочем, наверное, Александр Патерсон рассудил, что это было бы не вполне честно по отношению ко второму соискателю. Вскоре Митчел Холмс позвонил мне и спросил, не могу ли я сопровождать его во время матча с Александром и оказывать моральную поддержку.
– А уж она мне понадобится, – сообщил он. – Если честно, я очень волнуюсь. Жаль, не хватило времени на основательное изучение книжки, что купила Милисент. Я понимаю, конечно, «Искусство владеть собой» – подлинный шедевр от корки до корки, и вообще не книга, а золото, но ведь у меня было-то всего несколько дней, и я не успел как следует проникнуться. Чувствую себя, словно автомобиль, залатанный на скорую руку: что-нибудь да отвалится в самый неподходящий момент. Кто знает, сумею ли я сдержаться, если утоплю мяч в озере? А внутренний голос подсказывает мне, что еще как утоплю.
Мы помолчали.
– Вы верите в вещие сны? – неожиданно спросил Митчел.
– Что?
– Вещие сны.
– А что вещие сны?
– Я спрашиваю про вещие сны, потому что сегодня мне снилось, будто я играю в финале открытого чемпионата. Я попал в раф, а там корова. И вот, эта корова как-то печально на меня взглянула и говорит: «Попробуй-ка хват Вардона вместо обычного с перехлестом». Я еще, помню, подумал: «Однако, какая странная корова», но теперь вот она у меня из головы не идет. А вдруг в этом и правда что-то есть? Не случайно же такие сны снятся.
– Неужели вы поменяете хват накануне важного матча?
– Наверное, нет. Просто я немного не в себе, иначе и не вспомнил бы про корову. Ладно, увидимся завтра в два.
День выдался ясным и солнечным, но когда я приблизился к полю, поднялся довольно коварный ветер. Александр Патерсон уже разминался на стартовой площадке. Почти сразу подошел Митчел Холмс в сопровождении Милисент.
– Начнем, пожалуй, – сказал Александр. – Я ударю первым?
– Разумеется, – кивнул Митчел.
Александр установил мяч.
В гольфе Александр Патерсон отличается осторожностью и никогда не рискует. Перед любым ударом – пусть даже и самым простым – он исполняет своеобразный ритуал: долго примеривается к мячу, делает два выверенных пробных замаха и только потом собирается бить. Подойдя к мячу, он какое-то время топчется на месте, меняя положение ног, потом замирает, подозрительно вглядывается в горизонт, будто ожидая, что тот, стоит лишь отвернуться, непременно выкинет какую-нибудь скверную шутку. Тщательно осмотрев горизонт и убедившись в его добропорядочности, Александр переводит глаза на мяч. Он еще немного переминается с ноги на ногу, затем поднимает клюшку. Три раза с величайшей аккуратностью клюшка подносится к мячу и снова поднимается. Тут Александр снова бросает резкий взгляд на горизонт, словно надеясь застигнуть его врасплох. Покончив с этим, он медленно поднимает клюшку, чтобы затем столь же медленно опустить ее так, что головка едва не касается мяча. Вот клюшка снова идет вверх и снова опускается, поднимается в третий раз и в третий же раз идет вниз. Какое-то время Александр стоит недвижим, погруженный в раздумья, словно индийский факир, созерцающий вечность. Затем он снова поднимает клюшку и снова подводит ее к мячу. Наконец, содрогнувшись всем телом, Александр медленно замахивается и бьет, отправляя мяч метров на сто пятьдесят по идеально прямой линии.
Подобная практика порой не вполне благотворно сказывается на особах с тонкой душевной организацией, а потому я с тревогой вглядывался в физиономию Митчела, которому не доводилось прежде наблюдать Александра Патерсона в игре. Несчастный юноша заметно побледнел и со страдальческим видом обернулся ко мне.
– Он что, всегда так? – прошептал Митчел.
– Всегда, – отвечал я.
– Тогда мне конец! Разве можно спокойно играть в гольф с этим цирковым акробатом?
Я лишь промолчал в ответ. Увы, это была чистая правда. Уж на что я человек уравновешенный, и то давно зарекся играть с Александром Патерсоном при всем к нему уважении, иначе мне, вероятно, пришлось бы покинуть лоно баптистской церкви.
Тут раздался голос Милисент. Девушка держала открытую книгу, в которой я узнал бессмертное творение профессора Стибритта.
– Повтори себе суждение о том, – мягко произнесла она, – что часть справедливости – сносить и что против воли проступки[9].
Митчел кивнул и твердой походкой отправился выполнять удар.
– Перед тем как сыграть, милый, – продолжала Милисент, – вспомни: «Не делай ничего наугад, а только по правилам искусства»[10].
В следующую секунду мяч Митчела взмыл в воздух и, преодолев метров двести, упал на фервей. Драйв удался на славу. Митчел последовал совету Марка Аврелия до последней буквы.
Великолепный второй удар отправил мяч Митчела почти к самому флажку, и розыгрыш лунки был завершен одним из прекраснейших паттов, что мне когда-либо доводилось видеть. Когда же на следующей непростой лунке с водной преградой Митчел легко доставил мяч через озеро на грин и сыграл в пар, мне стало легче дышать. Каждому гольфисту случается пережить звездный час – казалось, сегодня пришел черед Митчела. Играл он безукоризненно. Продолжай он в том же духе, и его злосчастная раздражительность не дала бы о себе знать.
Третья лунка довольно коварна. Первым ударом игрок посылает мяч через овраг, а если не повезет, то в него. После неудачного начала остается только молиться и подбирать клюшку в надежде выбить мяч из оврага. Преодолев препятствие, можно вздохнуть спокойно. Хороший игрок тратит на эту лунку пять ударов – уверенный первый, прицельный второй, и до грина уже рукой подать.
Мяч Митчела приземлился в ста двадцати метрах за оврагом. Митчел подошел ко мне и со снисходительной улыбкой принялся наблюдать за Александром, исполняющим свой ритуал. Его благодушие было легко объяснимо. Никогда мир не кажется таким прекрасным и светлым, а причуды окружающих столь безобидными, как после отличного удара на сложной лунке.
– Никак не возьму в толк, зачем он все это делает, – покачал головой Митчел, глядя на Александра едва ли не с отеческой нежностью. – Если бы я перед каждым драйвом устраивал этакий балет, наверное, позабыл бы, зачем пришел, и отправился домой восвояси.
Александр завершил показательные выступления и положил мяч метрах в трех от края оврага.
– А он, как говорится, верен себе. Стабильность прежде всего, – прокомментировал Митчел.
Митчел спокойно выиграл лунку. Однако на следующем поле в его стойке стала заметна некоторая расхлябанность, и я забеспокоился. Чрезмерная самоуверенность в гольфе почти столь же губительна, как и неверие в свои силы.
Худшие опасения подтвердились. Митчел срезал удар. Мяч прокатился метров двадцать, попал в раф и остановился в лопухах. Митчел открыл было рот, но быстро захлопнул его. В недоумении подошел он к нам с Милисент.
– Я сдержался, – сказал он. – Но что, черт возьми, случилось?
– «Вникни в руководящее начало людей, – прочитала Милисент, – хотя бы и мудрых, – чего избегают, к чему склоняются»[11].
– Вот-вот, – отозвался я, – вы отклонили корпус.
– И что же мне теперь – идти на поиски этого дурацкого мяча?
– Не волнуйся, милый, – ответила Милисент. – Ничто так не возвышает душу, как способность надежно и точно выверить все, что выпадает в жизни[12].
