— Вот, например, — говорил он, — вообрази, что некоему доброму англичанину, видевшему, как его величество укрылся в ветвях большого дуба, задают вопрос: "Не сидит ли король Карл на этом дереве?" В подобном случае долг велит ответить не "да", чтобы солдаты Кромвеля схватили короля и умертвили, как некогда отца его, — но "нет", ибо король пребывал на дереве неофициально и глазам верноподданного не следовало даже видеть его.
И мальчик с рвением и благодарностью воспринимал все эти религиозные и нравственные поучения, равно как начатки знаний, сообщаемые ему наставником. Поэтому, когда Холт на прощание приказал Гарри забыть об этом ночном посещении, для мальчика это было все равно, как если б он никого и не видел. И когда спустя несколько дней ему пришлось подвергнуться допросу, ответ его был готов заранее.
В это время принц Оранский прибыл в Солсбери, о чем юный Эсмонд догадался, видя, что доктор Тэшер облачился в свою парадную одежду (хотя дороги были грязны, и обычно, выезжая верхом, он надевал не шелковую, а шерстяную) и приколол к широкополой шляпе большую оранжевую кокарду; и что подобное же украшение появилось на шляпе Нэхума, причетника. Проходя однажды мимо пасторского дома, маленький Эсмонд слыхал, как доктор, расхаживавший в нетерпении взад и вперед за воротами, говорил, что намерен засвидетельствовать его высочеству свои верноподданнические чувства, и тотчас же после этого уселся в мягкое седло и ускакал в сопровождении Нэхума. В деревне все тоже надели оранжевые кокарды, и веселая дочка кузнеца, приятельница Гарри, приколола было такую же к старой шляпе мальчика, но тот с негодованием сорвал ее и бросил, наотрез отказавшись кричать вместе с другими: "Боже, храни принца Оранского и протестантскую церковь!" Впрочем, кругом только смеялись, потому что все любили и жалели одинокого мальчика и во многих домах он встречал ласковые улыбки и приветливые лица. У патера Холта тоже было немало друзей в деревне, потому что он не только вел с кузнецом богословские споры, — без всякого, кстати сказать, раздражения и только посмеиваясь свойственным ему приятным смешком, — но и вылечил его от лихорадки с помощью хины, и для каждого, кто к нему обращался, у него всегда находилось ласковое слово, так что все в деревне искренне огорчились, что мальчик и его наставник паписты.
Капеллан и доктор Тэшер отлично ладили друг с другом, что и не удивительно, так как первый был истинный джентльмен, а второй почитал своею обязанностью ладить со всеми. У доктора Тэшера и его супруги, бывшей камеристки миледи, был сын, ровесник Эсмонду; и мальчиков соединяла дружба, вполне понятная, потому что им постоянно приходилось бывать вместе и потому что оба отличались добродушным, приветливым нравом. Однако Том Тэшер рано поступил в лондонскую школу, куда отец свез его вместе с объемистым сборником проповедей в первый год царствования короля Иакова; и с тех пор, за все долгие годы учения в школе, а потом и в колледже, Том лишь однажды приезжал в Каслвуд. Таким образом, опасность быть совращенным с пути истинной веры была несравненно меньше для Тома, редко попадавшегося на глаза капеллану, чем для Гарри, который постоянно находился в обществе викария; но покуда религии, исповедуемой Гарри, придерживались и при дворе, и в Каслвудском замке, доктор важно заявлял, что не намерен смущать и тревожить совесть мальчика; он никогда не позволил бы себе сказать, что церковь, к которой принадлежат их величества, не является истинной церковью. Слушая эти слова, патер Холт, как всегда, смеялся и говорил, что святая церковь во всем мире и все благородное воинство мучеников премного обязаны доктору Тэшеру.
Пока доктор Тэшер ездил в Солсбери, в Каслвуд прибыл отряд драгун с оранжевыми перевязями. Солдаты были расквартированы в деревне, но некоторые из них явились в замок и стали полновластно распоряжаться в нем, хотя, впрочем, ни в каких бесчинствах не были замечены, если не считать разгрома курятника и винного погреба; только очень внимательно осмотрели весь дом в поисках важных бумаг. Прежде всего они отправились в комнату патера Холта, ключ от которой дал им Гарри Эсмонд, открыли все ящики и сундуки, перерыли все бумаги и платья, но не нашли ничего, кроме книг, белья и уложенного в особый ларец священнического облачения, над которым превесело потешались, к ужасу Гарри Эсмонда. На вопросы, заданные их начальником, мальчик отвечал, что патер весьма ученый человек, что он всегда был очень добр к нему, но едва ли стал бы посвящать его в свои тайны, если они у него имелись. Гарри в то время было одиннадцать лет, и на вид он казался наивным и простодушным, как все дети в этом возрасте.
Хозяева замка отсутствовали более полугода и воротились в крайне угнетенном состоянии духа, ибо король Иаков был изгнан, на трон вступил принц Оранский, и верных католиков ожидали жесточайшие гонения, как утверждала миледи, заявившая, что не верит в обещанную голландским чудовищем веротерпимость, как вообще не верит ни одному слову клятвопреступника. Милорд и миледи были теперь как бы узниками в собственном замке; ее милость так и сказала маленькому пажу, который к этому времени настолько подрос, что мог уже разбираться в событиях, происходивших вокруг него, и в людях, среди которых жил.
— Мы настоящие узники, — говорила миледи, — не хватает только цепей. Что ж, пусть придут, пусть заточат меня в темницу или снесут голову с этих бедных хрупких плеч (и она сжимала свою шею длинными пальцами). Эсмонды всегда были готовы отдать жизнь за своего короля. Мы не чета Черчиллям, гнусным иудам, которые, целуя, предают своего господина. Мы умеем не только страдать, но и прощать обиды. (Здесь миледи, по всей видимости, намекала на злополучную историю с лишением должности Кравчего Утреннего Кубка, что делала раз по десяти в день.) Пусть явится сюда оранский тиран со своей дыбой и со всеми голландскими орудиями пытки. Предатель! Гнусная тварь! Я плюну ему в глаза в знак своего презрения. Улыбаясь, положу я голову на плаху; улыбаясь, взойду на эшафот вместе с моим супругом; и пред тем как испустить последний вздох, мы оба воскликнем: "Боже, храни короля Иакова!" и рассмеемся в лицо палачу. — Тут она в сотый раз принималась пересказывать пажу мельчайшие подробности своего последнего свидания с его величеством.
— Приехав в Солсбери, — говорила она, — я бросилась к ногам моего государя. Я сказала, что я сама, мой муж, мой дом — все принадлежит ему. Быть может, он вспомнил былые времена, когда Изабелла Эсмонд была молода и красива; быть может, подумал о том дне, когда не я стояла на коленях, — во всяком случае он заговорил со мной голосом, который мне напомнил о далеком прошлом. "Клянусь, — сказал он, — если вы ищите награды, ступайте лучше к принцу Оранскому". — "Нет, государь, — отвечала я, — никогда я не преклоню колен перед узурпатором. Эсмонд счел бы за честь служить вашему величеству, но к кубку предателя рука его не прикоснется". Тут царственный изгнанник улыбнулся, несмотря на свои несчастья, и соизволил поднять меня со словами утешения. Сам виконт, мой супруг, не мог бы оскорбиться августейшим поцелуем, которого я удостоилась.
Эти бедственные события поселили между милордом и миледи согласие, какого они не знали со времени своей помолвки. Милорд виконт обнаружил верность и присутствие духа в такое время, когда оба эти достоинства были в диковинку среди павших духом сторонников короля; и заслуженные им похвалы немало возвысили его в глазах жены, а быть может, и в его собственных. Он очнулся от лени и равнодушия, в которых до сих пор протекала его жизнь, и до целым дням не слезал с коня, объезжая для тайных переговоров друзей изгнанного короля; юный паж не мог, разумеется, в точности знать, чем он занят, но замечал его непривычное оживление и изменившиеся повадки.
Патер Холт часто бывал в замке, но не отправлял уже своих обязанностей капеллана; он то и дело что-то привозил и увозил; вместе с ним приезжали и уезжали разные незнакомцы, военные и духовные особы (последних Гарри всегда узнавал сразу, хоть они и прибегали к переодеванию). Милорд то надолго исчезал, то вдруг неожиданно возвращался, пользуясь иногда тем путем, который указал мальчику патер Холт, но про то, как часто открывалось окошко в комнате капеллана, пропуская милорда и его друзей, Гарри не было известно. Он стойко исполнял данное патеру обещание не подсматривать, и заслышав среди ночи шум и голоса в соседней комнате, поворачивался лицом к стене и до тех пор прятал свое любопытство в подушках, покуда оно не засыпало. Однако от него не могло ускользнуть, что отлучки священника повторялись довольно часто и что, судя по всему, он был занят каким-то хлопотливым, хоть и тайным делом; какого рода было это дело нетрудно заключить из того, что вскоре произошло с милордом.
Ни гарнизона, ни охраны не было в Каслвуде, когда туда вернулся милорд, но в деревне стоял сторожевой отряд; и один из солдат постоянно находился в дозоре у главных ворот замка; Локвуд рассказывал, что ночью часовые особенно бдительно следили за всяким, кто входил или выходил из замка. По счастью, в нем имелся выход, о котором их благородиям ничего не было известно. Милорд и патер Холт часто совершали свои поездки именно ночью; раз или два маленькому Гарри пришлось послужить их посланцем или скромным маленьким адъютантом. Помнится, однажды ему было поручено с удочкой в руках пройти по деревне, постучаться в некоторые дома, указанные заранее, и, попросив напиться, сказать хозяину: "В тот четверг будет конская ярмарка в Ньюбери".
