Лжец метнул на него подозрительный взгляд, но Мудрейший только кивал, улыбаясь. Лжец потянулся к полу рукой, встал на колени, искоса посмотрел вверх, потом огляделся: вздрогнул при виде копий и медленно лег. Теперь он лежал, свернувшись точно зародыш в чреве, но никогда зародыш не был ни таким напряженным, ни таким дрожащим. Никогда ни один зародыш не озирался так по сторонам.
Мудрейший глянул на раздувшуюся реку и вздрогнул при виде этого зрелища так же, как вздрогнул Лжец при виде направленных на него копий. Затем, приложив видимое усилие, сумел взять себя в руки.
— Так вот, Лжец. Бояться решительно нечего. У нас масса времени.
В ответ на него глянул глаз. Он смотрел не мигая и настороженно, как может смотреть притаившийся под скалой краб.
— Закрой глаза. Пусть все тревоги уйдут.
Послушавшись, глаз закрылся, быстро раскрылся снова, потом закрылся опять, но неплотно: осталась блестящая щель. Голос Мудрейшего звучал мягко, спокойно:
— Давай вернемся к действительности и подумаем о самых главных вещах.
Лжец, дернувшись, задрожал.
— О смерти. Убийстве. О похоти. Яме.
— Нет, нет! О приятных вещах, ласкающих, милых.
Полузакрытый глаз дрогнул, блестящая щелка расширилась, потом вовсе исчезла. Зародыш пробормотал глухо в пол:
— Ветерок, овевающий щеки. Прохлада.
— Отлично.
— Падающие с неба белые пушинки. Горы, покрытые белыми шапками…
— Ну вот! Ты опять за свое. Я же сказал тебе: вспомни о том, что действительно существует.
— Белые люди. Прекрасные белые женщины; кожа словно слоновая кость, золотистые волосы. Они чужие — и поэтому доступны. Благословенна ласка чужой женщины, встреченной в чужом доме.
От этих слов нервы Мудрейшего так напряглись, что он не выдержал и возбужденно хихикнул. Потом взглянул, извиняясь, туда, где сидела Прелестная-Как-Цветок. Платье у нее на груди опять трепетало.
— Послушай, Лжец. Ты, я вижу, спокоен. И я хочу попытаться еще раз воззвать к твоему благородству. Ты дорог Богу. Он гневается оттого, что ты все еще не приходишь к Нему. Ради всех нас — прими дар вечной жизни.
Лжец взвыл:
— Нет! Нет!
— Постой. Мы видим, что ты сейчас не в себе и не способен на щедрый жест. Поэтому, чтобы помочь тебе помочь нам, мы сами проявим щедрость. Мы дадим тебе то же, что и Ему.
— Подкуп?
Однако Мудрейший не слушал; он принялся снова и снова кружить возле свернувшейся на полу фигуры Лжеца, а тот, словно змея, вертел головой, следя за всеми его движениями.
— И ведь имей в виду: даже то, что мы сделаем, может быть недостаточным. После того, что я только что слышал, я допускаю: Он может быть так разгневан, что… Но неважно. Мы должны сделать все, что от нас зависит. Ты, может быть, думаешь, что мы хотим положить тебя вместе со всеми в переднее помещение, чтобы ты попросту высох там от жары? Ни в коем случае! Мы снимем камни и деревянные перекрытия…
— Я тебя не понимаю!
— …и ты будешь лежать рядом с Богом! В трех гробах. Внутренний будет сделан из того материала, который ты пожелаешь, — пусть даже самого драгоценного.
Приподнявшись и потом встав на колени, Лжец снова нечеловечески взвыл:
— Ты старый болван!
— Подожди. Дай мне кончить. Тело вскроют — и внутренности вынут. Мозг мы извлечем через ноздри — наполним череп благоуханной жидкостью…
Увлеченный словами, Мудрейший на собственном теле подробно показывал, что и как будет сделано, а Лжец, обхватив себя плотно руками, ухал, как спятившая сова.
— …мы отрежем твои гениталии…
Принц вскочил на ноги:
— Да, да, правильно!
Лжец резко оборвал уханье, заговорил, разъяряясь все больше и больше:
— И ведь на самом-то деле все это — клочок земли размером с небольшую ферму, а на нем — горстка человекообразных обезьян, заброшенных сюда людским потоком и уцелевших на чужом берегу, но слишком невежественных, самодовольных и слабоумных, чтобы понять: мир — это намного больше, чем жалкая прибрежная полоса.
— Из-за твоих мерзких слов мы утонем!
— Ну и тоните, если у вас не хватает ума вскарабкаться вверх по утесам и уйти от…
— Мы умоляем тебя!
— Подумать только, что я, презираемый, загнанный, — единственный здравомыслящий человек среди этой… этой…
Рванувшись вперед, он схватил за лодыжку Прелестную-Как-Цветок.
— Ты разве не понимаешь? Твоему брату сколько лет? Десять? Значит, вся власть у тебя. Власть, власть, вся власть! Ты хочешь выйти за него замуж? Ты хочешь замуж за эту козявку?
— Пусти меня!
— Он бы хотел быть девчонкой. А у тебя есть солдаты. Ты не хуже дюжины мелких правителей, владеющих землями вдоль реки. Ты можешь создать себе армию.
Прелестная-Как-Цветок задыхалась. Зажав в ладонях лицо, она вперила в него взгляд; глядела так, будто, кроме как в эти глаза, смотреть было попросту некуда. Лжец повторил свой вопрос:
— Ты хочешь за него замуж?
Ее рот приоткрылся, потом закрылся опять. Руки крепче, чем прежде, впились в подлокотники кресла. Косточки пальцев побелели. Оторвав взгляд от Лжеца, она посмотрела на улыбающегося Принца, потом на чашу, стоящую на подставке.
— Ты можешь создать себе армию. Можешь сделать решительно все, что хочешь.
Ответил Мудрейший:
— Мы знаем, что нужно сделать.
Но Лжец вел себя так, как будто Прелестная-Как-Цветок уже подарила ему надежду, пообещала защиту, и даже больше — дала какую-то власть над собой. Во всяком случае, стоя сейчас перед нею, он говорил, словно Бог:
— Трон в этой стране перейдет к человеку, который будет делить с тобой ложе, прекрасная и загадочная. И пока все живущие на берегах этой реки поклоняются красоте твоего лица, он волен делать что хочет, хоть спалить все от края до края.
— Но кто же захочет делать такое? — воскликнул Мудрейший. — Я правильно говорил, что ты сумасшедший!
— Я не сумасшедший. И я не обманщик и не развратник.
— Не развратник? — выкрикнула Прелестная-Как-Цветок. — А разве не разврат все, что ты говорил тут о чужих женщинах?
Лжец в изумлении всплеснул руками:
— Ты разве не видишь того, что перед глазами? Никто из вас этого почему-то не видит. Ваша страна — страна полоумных, но и у вас есть мужчина, которому разрешается обладать любой женщиной. Этот мужчина — Патриарх, Бог.
Прелестная-Как-Цветок вскочила и так стояла, прижав к щекам руки. Но Лжец уже отвернулся, с презрением и ненавистью посмотрел на Мудрейшего:
— Даже ты, которого все почитают за мудрость, бормочешь вздор, говоря, что я не могу обладать этой женщиной, этой юной красавицей, — а ведь она меня хочет, но… — Он потряс выразительно пальцем у самого носа Мудрейшего. — А что ты сказал бы, будь я Патриархом?
Кровь отлила от смуглого лица Мудрейшего, потом прилила снова — он побагровел. Отступив от Лжеца на три шага, скомандовал:
— Стража! Убейте его!
Солдаты с копьями наперевес шагнули вперед. Самоуверенность, словно плащ, мгновенно слетела с Лжеца. Но страх и ненависть овладели им так же, как они овладели бы Богом. Его действия были молниеносны, невероятны. Тело само принимало решения. Рванувшись в сторону и вперед, он стремительно обернулся. Копья солдат прошли мимо цели, и еще прежде, чем было закончено их движение, один из солдат рухнул на пол, сбитый подставленной ему ловкой подножкой, а копье, которое он сжимал, в то же мгновение сверкнуло в руке Лжеца и сразу же быстрым змеиным движением, которое не дано было зафиксировать глазу, проткнуло шею упавшего и было готово действовать дальше. Так что второй солдат, развернувшись, сразу же напоролся на его острие. Схватившись за грудь, он начал беспомощно оседать, но не успел еще даже коснуться пола, как Лжец уже повернулся лицом в Мудрейшему, кричавшему что было мочи: «Лучники!»
Копье Лжеца, не замирая ни на секунду, плясало вокруг застывшего в полном бездействии Мудрейшего, потом, не прекращая извергать потоки слов, Лжец стремительно пересек террасу, вспрыгнул на парапет и, оглянувшись в тот самый миг, когда вбегали стрелки с натянутыми луками, метнул копье, и один из вбежавших сразу упал, не выпуская из рук натянутой тетивы. Все время, пока его тело проделывало эти немыслимые пассы, Лжец продолжал говорить. Лицо его было сковано напряжением, а поток слов лился, не прекращаясь. Он продолжал говорить, даже прыгая с парапета. Прыгнув, он удачно нырнул в середину потока и, вероятно, продолжал говорить и в воде, но на террасе, когда он вынырнул на поверхность, было так шумно, что сказать, так ли это, не смог бы никто. Стрелы одна за другой вонзались вокруг него в воду и потом уплывали вверх перьями.
Мудрейший на глазах менялся. Он стоял, приложив руку к животу, глядя одновременно вдаль и в себя. Потом он опустился на одно колено; на лице проступили растерянность и усталость. Казалось, оно постарело и ссохлось.
