— А что ж ты сам тогда в банках фасоль покупаешь?
— Некогда мне возиться, готовить. Я прихожу усталый как собака и голодный.
— Так ведь и у остальных времени не больше. И женщины, и мужчины с утра до ночи работают. А бакалейщик еще и три цента сверху дерет, потому что, видите ли, продукты почти с доставкой на дом, не приходится измученным людям в город ходить.
Дан повернулся, нацелив жидкую бороденку на Джима.
— А тебе, малый, везде нужно нос сунуть, да? Ты как щенок с костью: мусолишьмусолишь, а зубки-то слабенькие, не ровен час сломаешь.
— Если побольше ребят за эту кость возьмутся разгрызем!
— Как знать! Я семьдесят один год прожил, и на людей, и на собак насмотрелся — все так и норовят кость друг у друга утащить, не видел я, чтоб две собаки одну кость грызли, зато горло друг дружке перегрызть за эту кость — сколько угодно.
— Что-то безнадегой от тебя несет, — заметил Джим.
Старик осклабился, снова выставились четыре огромных резца.
— Мне семьдесят один год, — примирительно сказал он. — Не обращай на меня внимания, грызи, давай, свою кость. Может, сейчас уж и люди, и собаки совсем переменились.
Они поравнялись с водопроводной колонкой, земля вокруг уже превратилась в месиво. Вдруг от очереди отделился человек и пошел им навстречу.
— Это мой приятель, Мак. Славный парень.
Но старик ответил нелюбезно:
— Не хочу я ни с кем больше разговаривать. Ничего не хочу, даже фасоль на ужин подогревать.
Подошел Мак.
— Привет, Джим. Как день прошел?
— Неплохо. Знакомься, это Дан. Он на севере лес валил во времена ИРМовцев.
— Рад познакомиться, — уважительно произнес Мак. Наслышан я о тех временах. Тогда забастовка всю работу парализовала.
Дан заговорил охотнее.
— Я-то сам в ихнем профсоюзе не состоял, — принялся объяснять он. — Я-то сам лес валил. А эти ИРМовцы — бестии продувные — все ж таки свое дело делали. Им лесопилку спалить — раз плюнуть.
Мак заговорил снова, все так же уважительно.
— Ну, раз они дело делали, чего ж от них еще и требовать?
— Им палец в рот не клади. И говорить-то с ними тошнехонько. Все им не так! Ладно, я в магазин за фасолью пошел, — и повернул направо.
Смеркалось. Джим взглянул на небо и увидел несущийся по нему клин.
— Мак, смотри, это что?
— Дикие утки. Что-то рано они в этом году улетают. Ты что, диких уток не видел?
— Нет, только читал о них, — признался Джим.
— Не возражаешь, если поужинаем хлебом с сардинами? Нам еще работать потом, так что готовить ужин некогда.
Джим, устало переставлявший ноги, подобрался, поднял голову.
— Что за работа. Мак?
— Дело вот в чем. Я днем работал рядом с Лондоном. Он — мужик мозговитый. Во многом успел уже сам разобраться. Говорит, парней можно расшевелить. У него по соседству, в самых больших садах — там сорок тысяч акров — приятель работает, он может своих людей сговорить. Сам-то Лондон зол как черт из-за этих расценок. На что угодно пойдет. Приятеля его фамилия — Дейкин. Вот сегодня мы с ним и потолкуем.
— Неужто пошло дело? — обрадовался Джим.
— Похоже. — Мак скрылся за одной из темных дверей, через минуту появился с банкой сардин и буханкой хлеба. Положил хлеб на порог, открыл банку.
— Ну, а ты прощупал народ, как я тебе говорил?
— Мало что удалось. Разве что с Даном поговорил.
Мак застыл с банкой в руке.
— Это еще зачем? Зачем с ним говорить-то!
— Да мы на одном дереве оказались.
— И ты на другое не мог перебраться? Как же наши люди время разбазаривают! Джой, так тот и котят агитировать готов. Нечего тратить время на таких, как Дан, стариков. Толку от него нет. С таким поговоришь — сам во всем разуверишься, надежду потеряешь. У стариков уже пороху не осталось. Все в прошлом. — Он поставил открытую банку перед Джимом. — Возьми-ка рыбку-другую да на хлеб положи. Лондон сейчас тоже ужинает. Поест, и поедем, у него свой «форд».
Джим вытащил перочинный нож, достал из банки три сардины, положил на ломоть хлеба, прижал сверху, чуть сдобрил оливковым маслом из банки и сверху положил еще ломоть хлеба.
— Как дела у девчонки-то?
— У какой девчонки?
— Да у той, что родила.
— Все в порядке. Лондон меня до небес превозносил. Я сказал ему, что никакой я не врач, а он заладил док да док, иначе и не называет, Уж очень он ко мне проникся. А бабенка-то ничего, если приодеть да подкрасить. Сделай-ка себе еще бутерброд.
Совсем стемнело. Почти все двери были уже закрыты, тусклый свет из окошек обозначил на земле желтые квадратики. Мак дожевывал бутерброд.
— В жизни своей столько уродливых баб не видел, — посетовал он. Только на тринадцатилетних и можно смотреть. А за каждой уж, небось, восемнадцатилетний хмырь ухлестывает. Впрочем, и я еще не старик.
Джим усмехнулся.
— Ты, видно, привык вопросы постельные с политэкономическими заодно решать. Вот тебе сейчас и туго.
— Попробуй раздели их, — усмехнулся Мак. — Мужское естество всегда о себе напомнит, стоит чуть солнышку меня приласкать. Это в порядке вещей.
Зажглись редкие звезды, словно острые алмазные иглы пронзили холодную тьму. В соседней клетушке вдруг загомонили, потом все стихло, лишь изредка слышались одиночные выкрики.
Джим обернулся на шум.
— Что там происходит. Мак?
— В кости играют. Это они в два счета организуют. На что ж они играют, денег-то нет. Может, просаживают следующую получку? А ведь кончится работа, большинство из них и цента не получит, после того, как с бакалейщиком расплатятся. Смотрю, один из магазина тащит две большущие банки колбасного фарша. Небось, в один присест все и съест, а завтра животом будет маяться. Как все истосковались по вкусной еде! Ты не замечал, Джим, когда наголодаешься, тогда о чем-то одном мечтаешь? Я, например, о картофельном пюре, да чтоб масла побольше. А этот парень, небось, не один месяц о мясе мечтал, вот и дорвался.
Вдоль дома шел большой человек, освещенные окна отбрасывали блики ему на лицо.
— А вот и Лондон, — определил Мак.
Тот, покачивая плечами, подошел. В обрамлении черных волос высвечивала лысина.
— Ну, все, я поел, пошли, — сказал он. — Мой «форд» за домом.
Он повернулся и зашагал обратно. Мак и Джим — следом. За домом они увидели прогулочную модель «форда» с откидным верхом. Клеенчатые сиденья обтрепались и порвались, из прорех торчали пружины, волосяная набивка. Лондон сел за руль, включил зажигание. Машина заурчала.
— Крутани-ка, Джим. — Мак подал ему заводную ручку.
Тому пришлось налегать всем телом на неподатливую ручку.
— Ну как? У меня уж руки отваливаются.
— Нет искры.
Лондон дал газ, Джим крутанул что есть мочи, мотор чихнул, своенравная ручка больно ударила Джима.
— Ух, черт, брыкается!
— Да, она у меня норовистая! — подтвердил Лондон. — Сейчас крутани и не опускай.
Джим снова налег на ручку. Мотор взревел, зажглись меленькие тусклые фары. Джим уселся на заднее сиденье меж старых камер, шин, дерюжных мешков.
— Ворчит, но едет, — прокричал Лондон. Он развернулся и выехал по садовой аллее направо — к шоссе. В моторе стучало и скрежетало. Сквозь разбитое ветровое стекло со свистом врывался холодный ночной воздух. Джим съежился, спрятавшись за спинами сидящих впереди. Позади на фоне черного неба светили городские фонари. По обеим сторонам темной стеной стояли большие яблони, порой из-за них мигали огоньки домов. а «форд» обгонял и большие грузовики, и бензиновые цистерны, и серебристые молочные с голубыми светлячками подфарников. Вот от домика к шоссе бросилась сторожевая собака, и Лондону пришлось резко повернуть, чтобы не наехать на нее.
— Такой пес долго не прослужит, — крикнул Мак Лондону.
— Терпеть не могу давить собак, — отозвался тот. А кошек запросто. Пока из Радклиффа сюда ехал, трех задавил.
Машина, погромыхивая, ехала едва ли быстрее тридцати миль в час. Иногда два цилиндра враз отказывали, и тогда в моторе стучало и хрипело, пока ритм не отлаживался.
Проехав миль пять, Лондон сбавил скорость.
— Где-то здесь нам сворачивать.
Вереница серебристых почтовых ящиков верно указала поворот. На деревянной арке над дорогой значилось «Фруктовая компания братьев Хантер. Яблоки высшего сорта». Машина медленно ползла по дороге. Вдруг из тьмы выступил человек и поднял руку. Лондон остановил машину.
— Вы, ребята, здесь работаете? — спросил человек.
— Нет.
— А лишних рук нам не требуется. Все места заняты.
— Да мы приятелей повидать приехали, — объяснил Лондон. — Сами у Талбота работаем.
— Спиртного на продажу не везете?
— Да нет, конечно.
Незнакомец посветил фонариком на заднее сиденье, заваленное хламом.
— Проезжайте, ребята. Долго не задерживайтесь. Лондон нажал на газ.
