это была моя первая мысль. Она не умерла и не заболела! Странно, в нашем положении прежде всего думаешь об этом. Поражаешься, когда видишь, что по-прежнему кто-то до сих пор жив.
Она быстро прошла дальше на хоры. Я последовал за ней и увидел, что она возвращается. Она медленно пошла по проходу, вглядываясь в людей, которые еще молились, стоя на коленях. Я остановился. Елена почти коснулась моей одежды и не заметила меня. Когда она опять остановилась, я приблизился и тихо сказал:
— Элен, не оборачивайся. Иди к выходу. Здесь нельзя разговаривать.
Она вздрогнула и пошла вперед. И зачем только она сюда пришла! Но ведь я сам не знал, что в соборе окажется столько народу.
На ней был черный костюм и маленькая шапочка. Она шла, высоко подняв и слегка наклонив голову, словно прислушиваясь к моим шагам. Я пропустил ее вперед подальше. Я знал, как часто человека опознавали только потому, что он слишком близко следовал за кем-нибудь.
Она прошла мимо каменного бассейна со святой водой в громадном портале храма и сейчас же свернула влево. Вдоль собора шла широкая, вымощенная белыми плитами, дорожка. От громадной соборной площади ее отделяла ограда из столбов песчаника, соединенных висячими железными цепями.
Она перепрыгнула через цепь, сделала несколько шагов в темноту, остановилась и повернулась ко мне. Трудно сказать, что я почувствовал в это мгновение. Если я скажу, что тогда передо мной шла моя жизнь, что вдруг, остановившись, она обернулась и взглянула мне в лицо, — это опять будут одни слова. Это и правда и неправда. Я чувствовал все это и чувствовал что-то еще, чего нельзя передать.
Я подошел к ней, к ее тонкой, темной фигуре, и увидел бледное лицо, глаза и рот; и все, что было со мною до этого, сразу осталось позади. Время разлуки не исчезло, осталось, но теперь оно было подобно чему-то далекому, о чем я читал, но чего не пережил сам.
— Откуда ты? — спросила Елена, прежде чем я успел приблизиться к ней вплотную. Вопрос звучал почти враждебно.
— Из Франции.
— Тебе разрешили приехать?
— Нет. Я перешел границу нелегально.
Это были почти те же вопросы, которые задавал Мартенс.
— Зачем?
— Чтобы увидеть тебя.
— Тебе не следовало приезжать.
— Я знаю.
— Так почему ты все-таки приехал?
— Если бы я знал, почему, меня бы здесь не было.
Я не решался поцеловать ее. Она стояла близко, совсем близко, но так напряженно, что казалось, тронь ее — и она сломается. Я не знал, что она думает. Но теперь уже было все равно. Я увидел ее. Она была жива. Теперь я мог уйти или узнать то, что мне было суждено.
— Так, значит, ты этого не знаешь? — спросила она.
— Может быть, я узнаю это завтра. Или через неделю. Или позже.
Я взглянул на нее. Что знать? Что мы вообще знаем? Знание здесь — только пена, пляшущая на волне. Одно дуновение ветра — и пены нет. А волна есть и будет всегда.
— Ты здесь. Ты приехал, — сказала она, и ее лицо потеряло неподвижность, стало мягче. Она шагнула навстречу.
Я взял ее за руки, и она прижала свои ладони к моей груди, словно хотела оттолкнуть.
У меня было такое чувство, что мы уже давно стоим так, друг против друга, на черной, ветреной площади, Совсем одни, и уличный шум глухо, будто сквозь стеклянную стену, доносится до нас. Слева, шагах в ста, на противоположной стороне площади высился ярко освещенный Городской театр с белыми ступенями, и я хорошо помню охватившее меня на мгновение смутное удивление, что Там еще играют, вместо того чтобы устроить тюрьму или казарму.
Группа людей прошла мимо. Они смеялись. Кто-то оглянулся на нас.
— Пойдем, — прошептала Елена. — Здесь нельзя оставаться.
— Куда же мы пойдем?
— К тебе домой.
Мне показалось, я ослышался.
— Куда? — спросил я еще раз.
— К тебе домой. Куда же еще?
— Но меня тут же узнают! Еще на лестнице! Ведь там, наверно, живут те же самые люди.
— Тебя никто не увидит.
— А прислуга?
— Я отошлю ее на вечер.
— А утром?
Елена посмотрела на меня.
— Неужели ты приехал сюда лишь для того, чтобы задавать мне эти вопросы?
— Элен, я приехал не для того, чтобы меня арестовали и посадили в лагерь.
Она вдруг улыбнулась.
— Ты совсем не изменился, Иосиф. И как только ты решился на такое?
— Я и сам не знаю, — ответил я и тоже улыбнулся.
Мне вспомнилось, как раньше она тоже сердилась на меня за медлительность и педантичность. У меня вдруг пропало ощущение опасности.
— Как видишь, я все-таки здесь.
Она покачала головой. Глаза ее были полны слез.
— Пойдем скорее, или нас и в самом деле арестуют. Все это выглядит так, словно я устраиваю сцену.
Мы пошли через площадь.
— Я не могу так сразу идти с тобой. Тебе надо сначала отослать прислугу. Я снял комнату в гостинице, в Мюнстере. Там меня не знают, и я хотел там остановиться.
Она замерла.
— Надолго?
— Не знаю. Я не задумывался над тем, что будет. Мне надо было увидеть тебя, а потом как-нибудь вернуться обратно.
— За границу?
— А куда же еще?
Она опустила голову. Я подумал о том, что теперь должен быть счастлив, но тогда не чувствовал этого. Это ощущение приходит позже. Теперь-то я знаю, что тогда я был счастлив.
— Я должен позвонить Мартенсу, — сказал я.
— Ты можешь это сделать из дому, — ответила Елена.
Меня поражало каждый раз в ее устах слово «дом». Конечно, она говорила так нарочно. Я не знал, почему.
— Я обещал Мартенсу позвонить через час, — сказал я. — Сейчас как раз время. Если я этого не сделаю, он подумает, что со мной что-нибудь случилось, и может совершить неосторожный шаг.
— Он знает, что я пошла за тобой.
Я взглянул на часы. Прошло уже лишних четверть часа.
— Я смогу позвонить из ближайшей пивной, — сказал я. — На это уйдет минута.
— Боже мой, Иосиф, — сердито сказала Елена, — ты и в самом деле не изменился. Ты стал еще большим педантом.
— Это не педантичность, Элен. Это опыт. Я часто видел, как несчастья случаются из-за пренебрежения к мелочам. И я слишком хорошо знаю, что такое ожидание во время опасности. — Я взял ее за руку. — Если бы не педантизм этого рода, меня давно уже не было бы в живых, Элен.
Она порывисто прижала к себе мою руку.
— Я знаю, — прошептала она. — Разве ты не видишь, что я боюсь тебя оставить даже на минуту? Мне
