Таким образом, ревностное посредничество Люси привело лишь к тому, что у Тома появились опасения, как бы противоестественное желание Мэгги снова поступить на место не сменилось — как это не раз бывало с ней — желанием не менее противоестественным, но уже совсем другого рода, — а именно, вступить в брак с Филипом Уэйкемом.
Глава ХIII УНОСИМЫЕ ТЕЧЕНИЕМ
Меньше чем через неделю Мэгги вернулась в Сент-Огг, и внешне жизнь ее потекла почти так же, как до отъезда. Без всяких усилий с ее стороны получалось, что утро она проводила отдельно от Люси, ибо, согласно данному ею слову, должна была навещать тетушку Глегг, и вполне естественно, что в эти последние недели она гораздо больше времени уделяла матери: ведь, кроме всего прочего, необходимо было обсудить все, что было связано с хозяйством Тома. Но Люси ни под каким видом не желала допустить, чтобы кузина отсутствовала и по вечерам: Мэгги всегда должна возвращаться от тетушки Глегг до обеда. «Иначе что же останется мне?»—со слезами на глазах повторяла Люси, надувая губки — а перед этим никто не мог устоять. И мистер Стивен Гест непонятно почему взял за обыкновение обедать у мистера Дина так часто, как только допускало приличие, хотя раньше он уклонялся от этой чести. В первые дни он каждое утро начинал с того, что твердо решал не обедать там и не появляться по вечерам до тех пор, пока не уедет Мэгги. Он даже замыслил в эту благоприятную июньскую пору отправиться путешествовать: головные боли, на которые он постоянно ссылался, объясняя ими свою рассеянность и молчаливость, являлись достаточно убедительным предлогом для этого. Но путешествие не было предпринято, и к концу четвертого дня никаких определенных решений относительно вечерних визитов не последовало. Он думал о них не иначе, как о последних коротких часах, когда ему еще позволено видеть Мэгги, когда можно украсть у судьбы еще одно прикосновение, еще один взгляд. Во имя чего он должен отказываться от этого? Им нечего было скрывать: они всё знали, они признались в своей любви и отреклись друг от друга; скоро они расстанутся. Голос совести и присущее им благородство вынуждают их к этому: Мэгги, из самых глубин своей души воззвав к Стивену, убедила его; но ведь могут же они, прежде чем навсегда разойтись, через разделяющую их пропасть взглядом задержаться друг на друге — и потом отвернуться и терпеливо ждать, чтобы совсем угасло Это странное сияние их глаз.
Все это время Мэгги пребывала в какой-то апатии, почти оцепенении, настолько не вяжущемся с ее обычной стремительной и порывистой оживленностью, что Люси должна была бы призадуматься, не будь она убеждена, что враждебность Тома к Филипу и перспектива томительного изгнания, на которое Мэгги сама себя обрекала, — достаточные причины для угнетенного состояния духа. Но это внешнее оцепенение скрывало борьбу чувств, такую ожесточенную, какой Мэгги не знала, не могла даже представить себе во все эти тяжелые годы: ей казалось, что зло, до поры притаившееся в ней, теперь пробудилось к жизни во всеоружии своей неодолимой силы. Были моменты, когда бессердечный эгоизм готов был завладеть ею: почему не Люси, не Филип должны страдать? Она уже страдала многие годы — и кто тогда пожертвовал чем-нибудь ради нее? А теперь, когда вся полнота существования — любовь, богатство, утонченная жизнь, беспечный досуг — все, чего она так страстно желала, стало доступным ей, — почему должна она пойти на жертву и предоставить другим то, что, быть может, им не так нужно? Но в это неистовое смятение чувств со все возрастающей силой врывались прежние, издавна знакомые ей мысли, время от времени подавляя его. Была ли эта жизнь, так манившая ее, той истинной полнотой существования, о которой она мечтала? Что останется тогда от ее воспоминаний о душевных усилиях, от сочувствия к чужой боли, воспитанного в ней годами лишений и преданной любви, от божественного предвидения чего-то, составлявшего святость жизни и более высокого, нежели личные радости? Можно ли, изранив себе ноги, насладиться прогулкой? Так как же сможет она насладиться существованием, в которое вступит, поправ верность и преданность — лучшие свойства своей души? И потом, если боль так страшна ей, как же страшна она другим! «О боже! не дай мне причинить боль, дай мне силы ее вынести!» Как могла она пасть до того, что ей приходится бороться с искушением, от которого, ей казалось, она так же ограждена, как от преднамеренного злодейства? Когда, в какой проклятый миг впервые ощутила она в себе чувство, пришедшее в столкновение со столь присущим ей прямодушием и благодарностью, со всеми ее сердечными привязанностями, и почему тогда же не отринула его от себя с ужасом, как нечто презренное? И все же, коль скоро она не позволит победить себя этой странной, сладостной, покоряющей силе, коль скоро лишь ей одной придется страдать… та же мысль, что и у Стивена, пробудилась в ее душе: прежде чем навсегда расстаться, они вправе позволить себе мгновения безмолвного признания. И разве Стивен не страдает? Она видела это, видела его все возрастающую болезненную усталость, которая, когда он не делал над собой усилий, переходила в полное безразличие ко всему, кроме возможности смотреть, не отводя глаз, на Мэгги. Могла ли она хоть изредка не ответить на его умоляющий взгляд, повсюду следовавший за нею, словно еле слышный стон любви и боли? Все меньше и меньше способна она была противостоять ему, и вечер наконец свелся для них обоих к мгновениям ответных взглядов; Мэгги и Стивен непрестанно думали об этих мгновениях до тех пор, пока они не наступали, и тогда уже не думали ни о чем другом. Было нечто еще, доставлявшее тайную радость Стивену, — пение; таким путем он мог разговаривать с Мэгги. Вероятно, он сам не понимал, что его толкает к этому желание, идущее вразрез со всеми его решениями: желание сохранить власть над ее душой. Чтобы понять Стивена, нам достаточно проследить за собственным поведением, и мы тогда обнаружим, что оно диктуется бессознательными побуждениями.
Филип Уэйкем был более редким гостем, по иногда и он появлялся по вечерам. Как-то в час заката, когда все четверо сидели на лужайке, Люси сказала:
— Теперь, когда пришел конец визитам Мэгги к тетушке Глегг, мы будем до самого ее отъезда каждый день кататься на лодке. Из-за этих несносных визитов Мэгги и вполовину не насладилась удовольствием, которое предпочитает всем другим. Разве я не права, Мэгги?
— Предпочитает всем другим способам передвижения — надеюсь, вы это имели в виду? — проговорил Филип, улыбаясь откинувшейся в садовом кресле Мэгги. — Иначе она предала бы душу призраку этого лодочника, что. по преданию, появляется на Флоссе, и вечно скользила бы в его ладье.
— А вы хотите быть ее лодочником? — подхватила Люси. — Если вы согласны на эту роль, можете присоединиться к нам, мы доверим вам весла. Будь Флосс тихим озером, а не рекой, мы чувствовали бы себя вполне независимыми от мужчин — ведь Мэгги чудесно гребет. Но Флосс не озеро, и нам придется прибегнуть к услугам наших благородных рыцарей, которые — увы! — не так уж стремятся к этому.
Она с шутливым упреком кинула взгляд на Стивена, который расхаживал взад и вперед, тихо напевая фальцетом: «Как жаждет пригубить душа божественный напиток». Стивен не откликнулся на слова Люси, продолжая держаться в стороне; все последнее время он часто вел себя так в присутствии Филипа.
— Вы как будто не расположены кататься на лодке? — сказала Люси, когда Стивен подошел и сел рядом с ней. — Разве вы разлюбили грести?
— О, я не выношу большого общества, — ответил он почти раздраженно. — Я приду, когда не будет никого другого.
От мысли, что эти слова могут обидеть Филипа, Люси покраснела: непривычно было слышать от Стивена подобные вещи, но ему явно нездоровилось все последнее время. Филип покраснел в свою очередь, и не столько от обиды, сколько от смутного подозрения, что угрюмость Стивена как-то связана с Мэгги, поднявшейся при его словах с места и подошедшей к лавровым кустам, чтобы полюбоваться закатом на реке.
— Мисс Дин, приглашая меня, не предполагала, что Этим она лишит себя общества остальных, — проговорил Филип. — Я вынужден отказаться от предложенной мне чести.
— Право же, вы не должны отказываться, — сказала Люси, весьма раздосадованная. — Завтра я особенно рассчитываю на ваше присутствие. Прилив начинается в половине одиннадцатого: будет так восхитительно провести два часа в лодке и, добравшись до Лукрета, пешком вернуться домой, прежде чем солнце начнет уж очень пригревать. Почему вы возражаете против прогулки вчетвером? — добавила она, глядя на Стивена.
— Я возражаю не против прогулки, а против того, чтобы в лодке нас было четверо, — ответил Стивен, опомнившись и стыдясь своей неучтивости. — Если бы речь шла о прогулке вчетвером — этим четвертым были бы вы, Фил. Но мы не станем делить между собой высокую честь сопровождать дам. Я поеду в следующий раз.
