— Пусть остается здесь, — ответил Армоль. — Нам она ни к чему, а здесь она никому не помешает.
Он пошел в ярангу, чтобы забрать оружие и охотничье снаряжение. Чем он ближе подходил к отчему дому, в котором родился и вырос, тем сильнее становилась черная тревога и жалость к себе.
В чоттагине сидела мать Гальганау. Старуха уже почти не видела, но хорошо слышала и все понимала.
— Покидаешь меня, сынок? — тихо спросила она.
— Уезжаем, — ответил Армоль.
— А я?
— Тебе-то что, — ответил Армоль, — живи в новой жизни.
— Не жить мне — от позора умру.
— Твое дело.
— Слушай, сынок, — горячо зашепелявила старуха. — Прежде чем уедешь, исполни древний обычай.
От этих слов Армоля пробрал мороз по коже. Но слова были сказаны. Этот древний обычай уходил корнями в очень давние времена. Старики, чувствуя, что становятся обузой для живущих, обращались к близким родственникам с просьбой помочь им уйти сквозь облака. Просьба была равносильна приказу, и его неисполнение грозило всякими бедами.
Армоль беспомощно оглянулся.
— Я прошу тебя помочь мне, — торжественно и громко повторила старуха, и в это мгновение в чоттагин вошли Гальганау с сыном.
Они все слышали. Гальганау приложила ладони к глазам и тихо зарыдала.
— Замолчи! — прикрикнул Армоль на нее, лихорадочно соображая, как же удушить старуху. Он стал припоминать, как это делали другие. Надо было использовать ремень, а его жалко, потому что взять его потом нельзя. Убивать же старуху из огнестрельного оружия не полагалось. Можно заколоть, но для этого требовалось ритуальное копье, которое было лишь у Орво. Единственный способ, как ни жалко ремня, — удушить старуху.
— Приготовь ее, — сухо приказал Армоль жене и снял со стены кружок тонкого нерпичьего ремня.
Гальганау помогла старухе войти в полог.
Сын расширенными от ужаса и удивления глазами наблюдал за приготовлениями отца. Армоль сделал петлю, проверил крепость узла и через отдушину в пологе подал ее Гальганау. Через некоторое время она вышла из полога и кивнула мужу.
Армоль натянул петлю. Он чувствовал, как трепещет в предсмертных судорогах старуха, и удивлялся: как это похоже на охоту, когда держишь конец гарпунного линя, а морж бьется в воде. Армоль крепко держал ремень, и в чоттагине было тихо, слышалось лишь всхлипывание Гальганау и какие-то булькающие вздохи из-за меховой занавеси полога.
Когда Армоль почувствовал, что в пологе все затихло, он кивнул жене:
— Иди посмотри.
Галыанау приподняла меховую занавесь.
Старуха стояла на коленях, голова ее была запрокинута, словно она хотела выглянуть в отдушину. Гальганау заголосила, но Армоль прикрикнул:
— Войди в полог и втяни ремень.
Галыанау, вздрогнув словно от удара, вползла в полог, торопливо вобрала туда конец ремня и сложила рядом с упавшей на бок бездыханной матерью.
— Теперь все, — сказал Армоль и еще раз тщательно оглядел опустевший чоттагин: со стен были сняты ружья, винчестер, ремни, и даже охотничий бог удачи уже был отнесен сыном в байдару.
Армоль с сыном и женой вышел из яранги.
Кто-то стоял возле байдары.
Армоль сразу узнал Орво.
— Выполз, мерзкий старик! — выругался Армоль и зашагал вперед.
Еще издали Орво громко сказал:
— Я все понял. Опомнись, Армоль, и отнеси свое добро обратно в ярангу.
— Ничего ты не понял, — ответил Армоль. — Ты давно перестал понимать что-либо и позволяешь белым вертеть тобой, как они хотят. Я ухожу от вас на другой берег. С этим берегом я распростился навсегда. Я только что помог уйти сквозь облака бабушке…
— Нехорошо ты поступил: новый закон запрещает удушение, — сказал Орво.
— Живите вы сами с новым законом, — огрызнулся Армоль и крикнул жене и сыну:
— Помогите столкнуть байдару в воду!
Все трое взялись за борта байдары, и судно закачалось на легкой, приглаженной южным ветром волне. Не оглядываясь на увещевание Орво, Армоль принялся нагружать байдару. Он слышал краем уха слова старика, но не вникал в их смысл, хотя они его так раздражали, что несколько раз у него было желание прихлопнуть Орво, как назойливого комара. Байдара глубоко осела в воду. Армоль установил мачту и привязал к ней двух передовых собак, которые, почуяв расставание с родным, тоскливо и громко завыли. Армоль замахнулся на них, собаки прижали уши от страха, но воя своего не прекратили.
— Даже собаки и те не хотят, уезжать, — продолжал Орво. — А ты хуже собаки, что ли?
— Ты перестанешь зудеть? — Армоль близко подошел к старику и замахнулся.
Орво слегка отстранился, но в его глазах не было страха.
— У тебя есть еще время выгрузиться. Я никому не скажу. Ты должен жить с нами. Пойми: нет ничего хуже, чем потерять родину.
— Я уже ее потерял, — бормотал Армоль, хлопоча вокруг байдары.
Вроде бы все взято. Жаль, что нельзя увезти на байдаре всю упряжку, всю ярангу, весь этот берег вместе с ярангами, с галечной косой, окруженной с одной стороны морем, с другой — лагуной, эти привычные скалистые берега на концах косы… Армоль тряхнул головой, вошел по колено в воду и оттолкнул байдару от берега. Шагнув раза два, он перебросил тело в судно.
Ветер медленно отгонял байдару от берега. Но здесь было такое течение, которое шло в обратную сторону — к берегу, и пока Армоль готовил парус, байдара оставалась на месте: сила ветра уравновешивала течение.
— Армоль, смотри, Орво за нами погнался! — Гальганау показала на берег.
Орво греб изо всех сил, подгоняя маленькую одноместную байдару. На берегу стояла Тынарахтына. Орво догреб до байдары и взялся за борт.
— Вернись, Армоль, — увещевал он. — Кому ты нужен на том берегу? Послушай меня, вернись! Ты мне ведь как сын родной. Послушай отца.
Парус был готов. Оставалось только поднять его, и огромное полотняное крыло, надутое ветром, потащит байдару. Но Орво…
— Уходи, сейчас буду поднимать парус, — сказал Армоль.
— Я не уйду, — упрямо сказал старик. — Что хочешь делай со мной, но не пущу тебя.
— Отпусти борт! — заорал Армоль.
— Не надо кричать! — ответил Орво.
— Отпусти борт! — еще громче рявкнул Армоль.
Что-то кричала на берегу Тынарахтына и махала руками. Но отсюда уже не было слышно.
Лицо Армоля стало черным от прихлынувшей крови. Он поднял короткое весло и ударил по костлявым пальцам, сжавшим борт байдары. Старик даже не вздрогнул. Кровь медленно потекла из-под посиневших ногтей и расползлась по борту, капая в воду.
— Уходи! — закричал Армоль и ткнул изо всех сил веслом в грудь старика.
На этот раз Орво выпустил борт, байдара качнулась и перевернулась, накрыв старика. В этот же момент Армоль рванул ремень, и парус расправился над байдарой, слегка наклоняя судно, отрывая его от прибрежного течения.
Когда байдара набрала достаточную скорость, Армоль оглянулся. На волнах качался едва видимый киль перевёрнутой одноместной байдары. По берегу бегала Тынарахтына и что-то громко кричала.
— Старик утонет, — тихо промолвила Гальганау.
— Что же делать? — пожал плечами Армоль, устраиваясь поудобнее на корме. — Сам виноват. А вытаскивать из воды обычай не велит.
Байдара оторвалась от полосы прибрежного течения и рванулась вперед, приподнявшись от воды. Она удалялась от чукотского берега с быстротой птицы.
А перевернутая байдара и тело Орво, попав в зону течения, медленно приближались к берегу, где уже собрались сбежавшиеся на крик Тынарахтыны жители Энмына.
28
Орво похоронили по новому обычаю, в ящике.
Доски взяли из того запаса, который привез в прошлом году первый советский пароход.
Тнарат сколачивал гроб и тихо говорил: «Первый дом делаем нашему председателю, первому большевику Энмына, Орво».
Армоля не стали догонять. До поздней осени, пока в Уэлен на песенно-танцевальные состязания не приедут американские эскимосы, никто не узнает — благополучно ли доплыл он или же потерпел крушение. Скорее всего доплыл, потому что в эту пору пролив спокоен и перебраться на другой берег можно далее в деревянной лохани, не то что в оснащенной парусом быстроходной байдаре.
На Холме Захоронений, недалеко ст покосившегося креста с именем Тынэвиринэу-Мери, Гуват долбил ломом вечную мерзлоту. После всего случившегося парень притих, и на его вечно ухмыляющемся лице появилось какое-то задумчивое выражение.
В яранге женщины одевали Орво в последний путь. Тнарат пришел к Джону к попросил позволения переговорить с Кэленой.
Старуха внимательно выслушала просьбу.
— Как ты думаешь, надо мне пойти? — обратилась она к Джону.
— Ты вольна поступать так, как тебе хочется, — ответил Джон, удивленный просьбой шаманки.
— Мне надо будет узнать предсмертные пожелания умершего, — сказала Кэлена.
