Дочь воина, она не унаследовала смелости. Там, где другая подняла бы брови и процедила: «Простите?», она кинулась по дорожке, как гончая светлой окраски. Сзади раздавался топот.
Мать (лучший друг дочери) стояла на террасе. Дочь кинулась к ней, громко вереща.
IVГенри вернулся на свой газон. Бывают в жизни минуты, когда все не ладится. Вот, Фредди говорил, передай записку — а как ее передашь? Тут нужен ум Макиавелли, да и время поджимает. В любой момент могут обнаружить, что ты — не настоящий садовник, а синтетический.
Утром он было подумал, что момент этот настал, когда лорд Эмсворт завел разговор о цветах, которые он не все знал по имени. Он отражал опасность, умело вворачивая: «Да, ми-лорд»; но надолго ли? Знакомство с девятым графом подсказывало ему, что тот мыслит нечетко, и все же…
Теперь он понял свою ошибку: надо спуститься ниже. Тип в очках, нервная барышня — это все аристократия. Тут нужен простой человек, с которым можно разговаривать по-деловому, он свою выгоду знает.
И только Листер это подумал, как на газоне появилась плотная тетенька, в которой каждый узнал бы кухарку. Сердце у него запрыгало, словно он увидел радугу. Сжимая записку в одной руке, полкроны — в другой, он побежал ей навстречу. Недавно он решил, что Вероника послана небом. Сейчас он совершил ту же ошибку относительно ее матери.
В том, что он принял ее за кухарку, ничего необычного не было. Неточность он допустил, приняв ее за добрую кухарку, приветливую, сердечную, которая только рада помочь влюбленному в беде, тогда как походила она на кухарку грозную.
К тому же она задыхалась от злости. Самая кроткая женщина рассердится, если ее дочери угрожает бородатый злодей; а она кроткой не была. Когда она подошла к Листеру, лицо ее налилось пурпуром, и ей столько хотелось сказать ему, что она заговорила не сразу, выбирая самое лучшее.
Именно тогда Генри Листер сунул ей в руку монету и записку, настоятельно предупредив, чтобы она избегала Гермионы Уэдж.
— Мымра, — сообщил он, — палач первой руки. Да вы и сами знаете. — Тут он улыбнулся, представляя себе, сколько стычек с демонической теткой претерпела эта милая женщина.
Странное оцепенение сковало леди Гермиону.
— Кто вы такой? — спросила она хрипло и глухо.
— Не беспокойтесь, — заверил Генри, которому очень понравилась такая серьезность, — все в порядке. Фамилия моя Листер. Мыс мисс Гарланд хотим пожениться. А эта чертова баба держит ее взаперти. Мымра, иначе не скажешь. Ей бы подлить мышьяку в суп. Вы не могли бы? — пошутил он. Все шло так хорошо, что как-то напрашивалась шутка.
VНежноголосые часы над конюшней только что пробили Двенадцать, неназойливо, словно дворецкий, оповещающий: «Кушать подано», когда сияющая красота Бландингского замка умножилась, ибо приехал Фредди Трипвуд. Оторвавшись от вустерширских Фэншоу-Чедвиков, он ехал к шропширским Финчам еще на сутки, но сделал большой крюк, чтобы узнать, как идут дела у Генри Листера.
В саду его вроде не было, зато был отец, пристойно, если не роскошно, одетый. Стоял он у свинарника, общался со свиньей.
Привыкнув видеть родителя в извилистых штанах и старой куртке, Фредди невольно ахнул, и тот обернулся, а там — тоже ахнул.
— Фредди! А я думал, ты у этих… как их… Ты надолго? — тревожно спросил он.
Сын усмирил его страхи.
— Проездом. Финчи ждут ко второму завтраку. А ты что, собрался на карнавал?
— Э?
— Костюм. Вырвиглаз, иначе не скажешь.
— А! — понял лорд Эмсворт. — Я еду в Лондон.
— В такую погоду? — удивился Фредди. — Наверное, что-то очень важное.
— Да. Очень. Еду к твоему дяде Галахаду, насчет художника. Тот, первый… — девятый граф замолчал, чтобы справиться с чувствами.
— Почему не послать телеграмму? Или позвони.
— Телеграмму? Позвони? Ой, Господи! Правда. Но теперь уже нельзя, — вздохнул лорд Эмсворт. — Завтра у Вероники день рождения, а я не купил ей подарок. Гермиона требует, чтобы я поехал и купил.
Что-то сверкнуло. Это был монокль, выпавший из глаза.
— Ох ты! — воскликнул Фредди. — И верно! Спасибо, что напомнил. Вот что, отец, можно тебя попросить?
— А, что?
— Что ты собирался ей купить?
— Твоя тетя сказала, часики.
— Это хорошо. Зайди к ювелиру на Бонд-стрит, фирма «Эспинал». У них часов сколько хочешь. И скажи, Ф. Трипвуд поручил тебе вести дела за него. Я отдавал в чистку ожерелье, Агги просила, и еще купи кулон для Ви. Ты следишь за мыслью?
— Нет, — отвечал лорд Эмсворт.
— Так следи. Это очень просто. Кулон — для Ви, ожерелье — для Агги. Ожерелье надо послать в отель «Ритц», Париж, на ее имя…
— На чье?
— Агги!
— Кто это? — с неназойливым любопытством поинтересовался граф.
— Ну, ну, отец! Ты ли это? Агги — моя жена.
— Я думал, она Франсис.
— Нет, Ниагара.
— Какое странное имя! Это город в Америке?
— Не столько город, сколько водопад.
— А я думал, город.
— Тебя обманули. Давай вернемся к делу. Ожерелье надо послать моей жене, в Париж, а кулон привезти сюда, нашей девочке.
Лорд Эмсворт заинтересовался снова.
— У тебя девочка? — спросил он. — А сколько ей лет? Как ее зовут? На кого она похожа, на тебя? — прибавил он, ощутив острую жалость к злосчастной малютке.
— Я имел в виду Веронику, — объяснил Фредди. — Платить не надо, я заплатил. Все ясно?
— Конечно!
— Повтори, пожалуйста.
— У них ожерелье и кулон.
— Только не спутай!
— Я никогда ничего не путаю. Кулон послать Франсис… или скорее наоборот. А вот скажи мне, почему ты зовешь Франсис Ниагарой?
— Потому что ее зовут Ниагарой, и не иначе.
— Что не иначе?
— Зовут.
— А ты сказал, не зовут. Она взяла дочку в Париж? Фредди вынул голубой платок и вытер лоб.
— Вот что, отец, давай все это оставим. Не ювелира, а имена, девочек…
— Мне очень нравится имя Франсис.
— И мне. Музыкальное такое. Но давай оставим, а? Обоим легче будет.
Лорд Эмсворт издал радостный крик.
— Чикаго!
— Что?
— Не Ниагара, а Чикаго. В Америке есть такой город.
— Да, вроде был. А как тут у вас дела? — спросил Фредди, решив сменить тему раньше, чем отец спросит, почему дочку назвали Индианой.
Лорд Эмсворт подумал. Рацион Императрицы… нет, не то. У сына не хватает глубины. Наконец он припомнил.
— Твой дядя Эгберт очень ругается.
— Почему?
— Садовники гонялись за Ви.
Фредди удивился, мало того — он был шокирован. Конечно, его кузина очень привлекательна, но он надеялся, что британский садовник лучше владеет собой.
— Гонялись? Садовники? Что, шайка?
— Нет, не все, какой-то один. Я не понял, но он — не садовник, а влюблен в твою кузину Пруденс.
— Что?!
Фредди схватился за перильца свинарника; монокль куда-то улетел.
— Так Эгберт сказал. Странно… Гонялся бы тогда за ней. Вероника побежала к Гермионе, та вышла к нему, а он ей дал записку и полкроны. Это я тоже не понимаю, — признался лорд Эмсворт. — У Гермионы куча денег,
— Прости, отец, — выговорил Фредди, — мне надо подумать. Он медленно пошел по дорожке и довольно скоро увидел одну из тех скамеек, которые стоят то там, то сям в сельских усадьбах. Для человека с таким бременем скамейка — ничто, и он бы прошел мимо, если бы на ней не сидела Вероника. Когда он к ней приближался, надрывный всхлип рассек воздух, и он увидел, что кузина рыдает. Только это одно и могло увести его мысли от Листера. Он был не из тех, кто оставит деву в беде.[137]
— Эй, Ви! — сказал он, кинувшись к ней. — Что с тобой?
Веронике Уэдж было нужно именно это. Она стала рассказывать, и вскоре добрый Фредди уже обнимал ее, а там — и нежно, по-братски целовал, вздыхая и приговаривая: «Нет, это подумать!», «Ну, знаешь!», «Ужас какой» и т. п.
Неподалеку, за деревом, Типтон Плимсол чувствовал себя так, словно его метко ударили за ухом шкуркой от угря, набитой камешками.
VIЛорд Эмсворт прибыл в Лондон часов в пять и взял такси, чтобы ехать в клуб Старых Консерваторов, где и думал остановиться. Генри Листер прибыл в то же время, тем же поездом, и направился прямо к Галли Трипвуду. С той минуты, когда леди Гермиона взорвалась, как бумажный пакет, он мечтал посоветоваться с умным, бывалым человеком. Да, тут уже никто не поможет — а все-таки человек, женивший Ронни на хористке при всех этих тетках, способен на чудо.
Достопочтенный Галахад стоял у входа, рядом с машиной, и болтал с шофером. Родственные обязательства были для него святыней. Он ехал в Бландинг, к Веронике.
Увидев Генри, он недоуменно поморгал, но тут же понял, что стряслась беда. Такой разум не обманешь.
— Господи, это Генри! — воскликнул он. — Что ты тут делаешь?
