И тут мне в голову пришла спасительная идея — из тех, что рождаются раз в жизни.
— Кто вытирает здесь пыль? — спросил я горничную.
— Да уж не я, наверное.
— Я же не говорю, что вы. Я спросил, кто вытирает.
— Мэри, конечно. Уборщица.
— Точно! Я так и думал. Я знал это! Вы знаете, констебль, Мэри заслуженно пользуется славой самой халатной уборщицы Лондона — на нее отовсюду поступают жалобы! Вы понимаете, что произошло? Злополучная Мэри разбила на моей фотографии стекло и, не желая честно, по-мужски в этом признаться, спрятала фотографию куда подальше.
— Йо-хо-хо, — снова спел полицейский.
— Давайте спросим ее. Прямо сейчас и спросим.
— Иди спроси ее, — велел полицейский горничной и добавил: — Чтобы успокоился.
Горничная вышла из комнаты, наградив меня смертоносным взглядом. Мне даже показалось, что она пробормотала: «Йо-хо-хо». Наступило хрупкое затишье. Ретировавшись к двери, полицейский припечатал ее своей мощной спиной, я же стал мерить шагами комнату.
— Чего это вы все ходите? — подозрительно поинтересовался полицейский.
— Да вот смотрю — может, ее куда-то передвинули.
— Йо-хо-хо! — успокоился он.
Снова наступило временное затишье. Я очутился у окна, и, черт побери, между рамой и подоконником была щель сантиметров пятнадцать! А мир за окном был таким ярким, таким солнечным! Не скажу, что отличаюсь особой сообразительностью, но сейчас внутри меня что-то крикнуло: «Спасайся кто может!» Хладнокровно просунув пальцы под раму, я рванул ее вверх. Рама послушно взмыла, и спустя мгновение я уже лежал распластавшись под кустами лавра, чувствуя себя тем самым крестиком, которым помечают место совершения преступления.
В окне возникла большая красная физиономия. Вскочив, я резво припустился к калитке.
— Стой! — крикнул полицейский вслед.
— Йо-хо-хо! — пропел я в ответ, продолжая бежать, и неплохо бежать!
Мимо проезжало такси, и я поднял руку.
— Чтобы я еще раз связался с Бинго, — зарекся я, бессильно откидываясь на подушку сиденья.
Те же чувства я выразил, не очень-то выбирая слова, в разговоре с Дживсом. Я опять находился в своей уютной квартире и, придвинув ноги поближе к камину, искал успокоения в стакане с виски.
— Чтобы я еще раз, Дживс, — повторял я, — чтобы еще раз…
— Видите ли, сэр…
— Все! Слышите, Дживс? Никогда больше я не…
— Видите ли, сэр…
— Да что это вы все заладили: «видите ли, сэр» да «видите ли, сэр»? Говорите толком.
— Видите ли, сэр, мистер Литтл — в высшей степени настойчивый молодой джентльмен, в то время как в вашем характере я бы в первую очередь выделил такие качества, как уступчивость и обязательность…
— Короче, Бинго не успокоится и захочет втянуть меня в новую авантюру?
— Более чем вероятно, сэр.
В возбуждении я убрал ноги от камина и даже вскочил.
— Что вы советуете?
— Ну, я бы сказал, что вам не повредила бы небольшая смена обстановки, сэр.
— То есть надо уносить ноги?
— Вот именно, сэр. Позвольте напомнить, что мистер Джордж Траверс весьма хотел видеть вас в Хэрроугейте.
— Да-да, Дживс, припоминаю…
— Поехав туда, вы бы покинули то, что я бы назвал опасной зоной.
— А что, может быть, вы и правы, — сказал я задумчиво. — Да-да, пожалуй, вы действительно правы. А что, далеко отсюда до Хэрроугейта?
— Двести шесть миль, сэр.
— Вы положительно правы! Нет ли сегодня туда поезда?
— Есть. И вы с легкостью можете на него успеть.
— Прекрасно. Подберите там на ваше усмотрение какие-нибудь…
— Ваш чемодан уже собран, сэр.
— Йо-хо-хо, — только и сказал я.
Если вдуматься, то, как ни странно, Дживс всегда оказывается прав. На вокзале он старался подбодрить меня, уверяя, что в Хэрроугейте не так уж и скучно, и попал, черт побери, в самую точку. Отвергая в свое время приглашение дяди Джорджа, я упустил из виду одно важное обстоятельство. На курорте я оказался в толпе бедолаг, приехавших сюда подлечиться, в то время как мне самому — здоровому — лечиться не надо. Как приятно это сознавать!
Возьмем, к примеру, дядю Джорджа. Только взглянув на него, доктор тут же ввел строжайший запрет на какие бы то ни было спиртные напитки и вдобавок прописал бедняге каждое утро в восемь тридцать взбираться в гору — аж до самого источника, где тот должен был принять внутрь двенадцать унций теплой соленой воды — смеси слабительного и магнезии. По отзывам курортников с опытом, лечиться здешней водой все равно что пить коктейль из морской воды и протухших в прошлом году яиц — и это еще слабо сказано. Дядя Джордж, как мне помнится, в воспитании племянников явно предпочитал кнут прянику, и теперь, когда ему приходилось, вскочив ни свет ни заря, мчаться пить эту гадость, я нежился в постели и злорадствовал от всего сердца.
В четыре дня он снова несся к павильону, потом, ближе к вечеру, мы ужинали. Развалившись в кресле, я потягивал вино, смакуя его рассказ о вкусовых достоинствах местных целебных вод. Вот это я называю счастьем.
Мне в общем-то неплохо удавалось сочетать роль зрителя с родственным долгом; каждый Божий день, сопровождая дядю, я с радостью наблюдал, как он высасывает дневную дозу минеральной воды, — что уж тут скрывать, мы, Вустеры, как никто любим забавное зрелище. И вот как-то, в середине второй недели, когда я в очередной раз наслаждался этим представлением, меня окликнули. Это была тетя Далия.
— Вот так встреча! — обрадовался я. — Вы-то что здесь делаете?
— Приехала вчера с Томом.
— Подлечиться прибыл? — с надеждой спросил дядя Джордж, поднимая голову от своего адского пойла.
— Да.
— А вы сами-то как?
— То же самое.
— Ага! — обрадовался дядя Джордж. Первый раз за все это время я увидел его счастливым. Он высосал свою воду до последней капли и, в соответствии с программой, где следующим пунктом значилась энергичная прогулка в преддверии массажа, ретировался.
— Вот уж не думал, что вы способны бросить свою газету, — улыбнулся я и вдруг, пораженный радостной догадкой, спросил: — А она, случаем, не прогорела?
— Прогорела? Да что ты! Оставила присматривать за ней приятельницу. А газета моя встала на ноги. Том дал пару тысяч и пообещал еще. Удалось ухватить права на сенсационные мемуары «Длиною в жизнь. Чистосердечные воспоминания леди Бэблокхайт». Будем печатать с продолжением. Это настоящая бомба! Тираж поднимется вдвое, а добрые имена половины лондонских знаменитостей разлетятся вдребезги.
— Ого! — воскликнул я. — Так, значит, у вас все в ажуре — принимая в расчет «Чистосердечные воспоминания» и ту статью миссис Литтл?
В этот момент тетя Далия что-то пила. Запах этого пойла можно было сравнить с утечкой газа на кухне, и, признаться, мне подумалось, что именно поэтому ее лицо перекосилось. Но я ошибся.
— Не напоминай мне про эту особу, Берти, — простонала она. — Вот люди бывают!
— А я-то думал, что вы на дружеской ноге.
— Уже нет. Поверишь ли — наотрез отказалась отдать мне статью…
— Как?!
— …и только потому, что их величество обижаются на меня. Повар, видите ли, перешел к нам.
Я ничего не понимал.
— Анатоль от них ушел? А как же горничная… — спросил я тихо.
— Да что с тобой, Берти? Ты что это там бормочешь? При
чем тут горничная?
— Ну как же, я так понял, что…
— Готова поспорить, что ты ничего в своей жизни никогда не понимал, — отрезала она, со стуком поставив пустой стакан. — Ну вот, слава Богу, и выпила. Только благодаря минеральной воде я выдерживаю удары судьбы. Теперь надо проследить, чтобы и Том свою дозу выпил. Бедняга, до чего же он ненавидит лечение на водах! Я-то, как могу, его подбадриваю, все это, дескать, нужно, чтобы обрести форму, необходимую для употребления блюд Анатоля. А это, поверь, стоит того, чтобы потренироваться. Да, Анатоль — мастер своего дела. Отчасти понимаю, почему эта Литтл так взбесилась, когда он от них ушел. Но в работе эмоциям не место. Она не имеет никакого права отказывать мне в статье из-за личных разногласий. Велика важность, повар ушел! И потом, куда она, спрашивается, ее денет? Идея тут моя, не подкопаешься — на это и свидетели найдутся. Пусть только попробует в другую газету пристроить — хлебнет у меня неприятностей! Кстати, чего это Том не идет пить свою сернистую воду?
— Позвольте, а как же…
— Да, Берти, — вспомнила тетя Далия, — беру назад свои слова, ну насчет этого твоего Дживса. Это парень что надо!
— Это Дживс-то — что надо?
— Ну да. Принимал участие в переговорах. Проявил себя с очень хорошей стороны. И, между прочим, внакладе не останется. Уж будьте покойны, я за этим прослежу. Слов нет, как я ему благодарна. Еще бы! Уже сейчас Том безропотно расстается с парой тысяч, а что будет, когда Анатоль разойдется как следует? Да Том во сне будет портмоне нашаривать — просто дух захватывает! Я встал.
