Если мы скажем, что общество забыло Джадсона, мы не скажем ничего. Ошеломленные слуги не могли оторвать глаз от нового лакея. Бидж окаменел, словно увидел чудо. Такая сцена в этой столовой была неуместней, чем в соборе. Когда затихла последняя нота, воцарилось молчание.
– Вот так они дерутся, – сообщил Эш своей соседке и добавил, обращаясь к мисс Твемлоу: – Я рассказывал мисс Уиллоуби о лондонских котах.
Секунды три его репутация раскачивалась над бездной. Никто не знал, смешно это или вульгарно; а хуже вульгарности для старших слуг нет ничего.
Наконец мисс Уиллоуби закинула изящную головку и звонко засмеялась. Расколдованные слуги засмеялись все разом. Они хохотали. Они кричали: «Бис!» Они восхищались. Они, но не дворецкий. Он был глубоко шокирован. Ему казалось, что этот Марсон поистине забылся.
Обед кончился, слуги направились к домоправительнице. Джоан подошла к Эшу.
– Спасибо, мистер Марсон, – сказала она. – Как вы рисковали! Вы стали их любимцем, но могли бы стать изгоем. Дворецкий недоволен.
– Да, кажется. Сейчас я это улажу.
Джоан еще понизила голос:
– Знаете, этот гад говорил правду. Фредди писал мне письма. Конечно, я их выбросила.
– Как же вы решились приехать сюда?
– Я его не видела, он только писал. На станции он очень удивился, но Эйлин, наверное, сказала, что моя фамилия Симеон.
– Джадсон говорит, что он мучается. Успокойте его.
– Джадсон ошибся. Ко мне приходил от Фредди жуткий, жирный тип, и я ему сказала, что писем давно нет.
– Очень хорошо.
Они вошли в комнату. Бидж стоял у камина, и Эш направился к нему. Трудился он долго и только при слове «музей» вышел из транса. Музеем он гордился. Мало того – год назад приезжал репортер одной газеты, который начал статью словами: «Под эгидой мистера Биджа, моего любезного чичероне, я посетил музей графа Эмсворта…» Бидж хранил вырезку в особом ящике стола.
Почти смягчившись, он сообщил, что мистер Питерc подарил его светлости скарабея, судя по словам мистера Бакстера – исключительно ценного.
– Мистер Бидж, – сказал Эш, – не могли бы вы показать мне этот замечательный музей?
– С превеликим удовольствием, – отвечал дворецкий.
Руперт Бакстер, неутомимый секретарь лорда Эмсворта, принадлежал к тем людям, которые всех подозревают не в чем-то определенном, а вообще, на всякий случай. Он вечно рыскал, как, если верить гимну, рыскали некогда мидяне. От обитателей замка это не укрылось. Граф говорил: «Бакстер… э… очень усердный человек»; Фредди сетовал: «Куда ни пойди, наткнешься на этого чертова Бакстера»; слуги, наделенные тем даром точной характеристики, который отличает незнатных англичан, называли его Пронырой.
Войдя в музей, дворецкий и Эш застали там бдительного секретаря.
– Я не знал, что вы здесь, сэр, – сказал Бидж, – иначе я бы не осмелился прийти. Этот молодой человек выразил желание осмотреть экспонаты, и я взял на себя смелость его сопровождать.
– Заходите, Бидж, заходите, – сказал Бакстер. – Да, Бидж!
– В чем дело, сэр?
Бакстер отвел его подальше, в холл.
– Бидж, – спросил он, – кто это?
– Лакей мистера Питерса, сэр.
– Лакей мистера Питерса?
– Да, сэр.
– Он давно у него?
Бидж понизил голос:
– Только что поступил, сэр. Это его первое место. Его манеры удивляют меня, сэр. Не хотел бы никого обижать, но, мне кажется, надо бы проинформировать мистера Питерса… Быть может, он введен в заблуждение. Как вы считаете, сэр?
– А… что?
– Надо ли проинформировать мистера Питерса?
– Нет-нет. Мистер Питерc сам разберется.
– Не хотел бы вмешиваться не в свое дело, сэр, но…
– Я думаю, мистер Питерc все про него знает. А вот скажите, Бидж, кто предложил пойти в музей, вы или он?
– Молодой человек, сэр.
Бакстер вернулся к экспонатам. Эш стоял посреди комнаты, пытаясь запомнить ее географию и не замечая острого, подозрительного взгляда. Он не видел Бакстера. Он даже не думал о Бакстере. Но Бакстер знал.
Среди особых радостей преклонного возраста есть и здоровый пессимизм. Конечно, он подпортит наши удачи, помешает судьбе всучить нам позолоченный камень, монету на резинке или заблудившуюся курицу, которые охотно хватает пылкая юность, чтобы немедленно разочароваться. Перевалив за тридцать, мы искоса смотрим на подарки судьбы, упуская нечастые награды, но избегая верных ловушек.
Эш Марсон еще не достиг поры спокойного недоверия, а потому подарки принимал, верил им и радовался. После первого вечера в Бландинге он думал о том, до какой же степени благосклонна к нему Фортуна. Нырнув в опаснейшие глубины подлестничного этикета, он выплыл, нет – победил. Вместо того чтобы сделать непростительный промах, заслужив справедливое презрение, он стал душой общества. Даже если завтра, по рассеянности, он пройдет к столу перед камердинером, это ему простится, юмористам закон не писан.
Но и этого мало, Фортуна еще добрей. В первый день он узнал, как справляться с гневливым хозяином. Если бы не особая удача, долго общаться с ним было бы очень трудно.
Однако и это не все. Третье, самое важное, – в том, что он не только выяснил, где лежит скарабей, но и ясно увидел, что украсть его проще простого. Сидя на постели, он прикидывал, как потратит тысячу фунтов, и дошел в своем оптимизме до того, что гадал лишь об одном: брать скарабея сейчас или сперва привести в порядок мистера Питерса. И то подумать, как только он вернет имущество владельцу, он немедленно, автоматически перестанет быть врачом и тренером.
Это его огорчало, больных он жалел. Но с другой стороны, чем раньше возьмешь скарабея, тем лучше. Бог с ним, с желудком мистера Питерса.
Двадцатишестилетний оптимист не знает, что судьба может с ним играть, может припасти сюрпризы, да и припасла такое мощное орудие, как Бакстер.
Эш взглянул на часы. Без пяти час. Кто их знает, когда они ложатся, дадим еще часок, пусть все затихнет, а там – иди и бери.
Роман, привезенный из Лондона, оказался интересным. Он и не заметил, как было уже два часа. Сунув книгу в карман, он отворил дверь.
За ней стояла тишина, только в полной тьме взрывался, хрюкал, дрожал непрестанный храп. Храпели все как один, кто в какой тональности, одни – жалобно, другие – дерзко, но храпели, показывая тем самым, что путь свободен, риск ничтожен.
Топографию он уже знал. Без труда добравшись до двери, прикрытой зеленой бязью, он оказался в холле, где, светясь алым светом, еще догорал камин. Больше света не было, и он возблагодарил судьбу за то, что исследовал заранее местность.
Куда идти, он знал, знал и расстояние – ровно семнадцать ступенек. Осторожно и бесшумно дошел он до двенадцатой ступеньки, как вдруг наткнулся на что-то такое мягкое. Пошатнувшись, он схватил маленькую женскую руку.
Дрова в камине рассыпались, огонь сверкнул перед смертью – но и этого хватило, чтобы узнать Джоан.
– О! – воскликнул Эш. – Господи!
– Не пугайтесь.
– Что вы, что вы!
– Наверное, мы здесь по одной и той же причине.
– Неужели вы?..
– Да, мне тоже нужна тысяча фунтов. Мы с вами конкуренты.
От восторженных чувств Эш даже не удивился. Ему даже показалось, он это и раньше знал.
– Собираетесь украсть скарабея? – проверил он.
– Вот именно.
Все-таки что-то не сходилось. Ах да, вот что!
– Разве вы молодой человек приятной наружности?
– При чем здесь молодые люди? Мы с Эйлин вместе учились. Она сказала, что отец…
– Тиш-ше! – прошептал Эш. – Кто-то идет. Бегите!
Действительно, кто-то шел, что-то щелкнуло, зажегся свет. Эш обернулся. Джоан не было, зеленая гардина мягко колыхалась.
– Кто там? – спросил чей-то голос. – Кто это?
По лестнице спускался Бакстер.
Люди недоверчивы вообще, а этот их представитель был настолько недоверчив, что не мог заснуть. Перепробовав все, от овец и ниже, он все-таки бодрствовал; недавние события взбудоражили его душу. Ему не удавалось забыться, подозрительный ум карает сам себя. Ни мак, ни мандрагора, ни зелья многомудрого Востока[14] не могли вернуть сладкого сна страдальцу-секретарю.
Наконец он припомнил, что когда-то ему помогло виски с горячей водой, и он направился вниз. Виски было в графине, графин – на столе, в курительной. Воду можно согреть у себя в комнате, на спиртовке.
Итак, он встал с постели, спустился в холл и оказался там вовремя. Мистер Питерc мог и спать, но его сообщник стоял в десяти шагах от двери в музей.
– Что вы здесь делаете? – спросил Бакстер.
По правилам игры злодей, пойманный на месте, должен юлить, лепетать, а потом – признаться. Но тут все пошло вкривь и вкось. На Эша снизошло то философское спокойствие, о котором мы только мечтаем.
– Меня вызвал мистер Питерc, – отвечал он.
– Вызвал? В половине третьего?
– Он хочет, чтобы я ему почитал.
