VIII
Константинополь. — Каики. — Турецкая баня — Сутанъ. — Турецкія дѣти. — Скромность. — Сераль. — Пышки для султаншъ. — Блистательная Порта
Съ восходомъ солнца вышли мы изъ каютъ взглянуть на знаменитую панораму Константинополя; но, вмѣсто города и солнца, увидали бѣлый туманъ, который началъ рѣдѣть только въ то время, когда пароходъ подошелъ къ Золотому Рогу. Здѣсь раздѣлился этотъ туманъ на длинныя пряди; медленно, другъ за другомъ, подымались онѣ, какъ дымка, закрывающая волшебную сцену театра. Желая дать вамъ приблизительное понятіе о чудной красотѣ открывшейся передъ нами картины, я могу указать только на блестящія декораціи Дрюри-Лэнскаго театра, которыя, во время дѣтства, казались намъ также великолѣпны, какъ самыя роскошныя сцены природы кажутся теперь, въ періодъ зрѣлаго возраста. Видъ Константинополя похожъ на лучшія изъ декорацій Стэнфильда, видѣнныя нами въ молодости, когда и танцовщицы; и музыка, и вся обстановка сцены наполняли сердца наши той невинной полнотою чувственнаго удовольствія, которая дается въ удѣлъ только свѣтлымъ днямъ юности.
Этимъ доказывается, что наслажденія дѣтской фантазіи полнѣе и сладостнѣе всѣхъ наслажденій въ міръ, и что панорама Стэнфильда удачно стремилась къ осуществленію грезъ этой фантазіи, потому-то я и привелъ ее для сравненія. Повторяю: видъ Константинополя похожъ на nec plus ultra діорамы Стэнфильда со всей ея обстановкою: съ блестящими гуріями, воинами, музыкою и процессіями, которые радуютъ глаза и душу красотой и гармоніею. Если не восхищались вы ею въ театрѣ, тогда сравненіе мое не достигаетъ своей цѣли; оно не дастъ вамъ ни малѣйшаго понятія о томъ эффектѣ, который производитъ Константинополь на душу зрителя. Но кого не увлекалъ театръ, того нельзя увлечь словами, и всѣ типографическія попытки взволновать воображеніе такого человѣка были бы напрасны. Соединимъ, какимъ бы то ни было образомъ, мечеть, минаретъ, золото, кипарисъ, воду, лазурь, каики, Галату, Тофану, Рамазанъ, Бакалумъ и т. д.,- по этимъ даннымъ воображеніе никогда не нарисуетъ города. Или, предположите, что я говорю, напримѣръ: высота мечети св. Софіи, отъ центральнаго камня помоста до средняго гвоздя луны на куполѣ, равняется четыреста семидесяти тремъ футамъ; куполъ имѣетъ сто-двадцать-три фута въ діаметрѣ; оконъ въ мечети девяносто-семь и т. д. Все это правда; и однако же, кто по этимъ словамъ и цифрамъ составитъ идею о мечети? Я не могу сообщитъ вѣрныхъ извѣстій о древности и размѣрахъ всѣхъ зданій, построенныхъ на берегу, о всѣхъ шкиперахъ, которые снуютъ вдоль него, Можетъ ли воображеніе ваше, вооруженное аршиномъ, построить городъ? Но довольно воевать съ уподобленіями и описаніями. Видъ Константинополя очаровательнѣе, милѣй и великолѣпнѣе всего, что я видѣлъ въ этомъ родѣ. Онъ заключаетъ въ себѣ удивительное соединеніе города и садовъ, кораблей и куполовъ, горъ и воды, съ самымъ здоровымъ для дыханія воздухомъ и самымъ яснымъ небомъ, раскинутымъ поверхъ этой роскошной сцены.
Правда, что при входѣ въ городъ настаетъ минута горестнаго разочарованія: домы не такъ великолѣпны вблизи, разсматриваемые порознь, какъ хороши они en masse, съ воды залива. Но зачѣмъ обманывать себя несбыточными ожиданіями? Видя живописную группу крестьянъ на ярмаркѣ, должны ли предполагать вы, что всѣ они красавцы, что кафтаны ихъ неотрепаны, а платья крестьянокъ сшиты изъ шелка и бархата? Дикое безобразіе внутренности Константинополя или Перы имѣетъ свою собственную прелесть, несравненно болѣе интересную, нежели симетрическіе ряды красныхъ кирпичей и дикихъ камней. Кирпичемъ и камнемъ никогда нельзя составить тѣхъ фантастическихъ орнаментовъ, перилъ, балконовъ, крышъ и галлерей, которые поражаютъ васъ внутри и снаружи негодныхъ домовъ этого города, Когда шли мы изъ Галаты въ Перу, по крутой дорогѣ, по которой человѣкъ, вновь прибывшій сюда, подымается съ трудомъ, тогда какъ носильщикъ, съ большой тяжестью на спинѣ, идетъ, не уклоняясь отъ прямой линіи ни на волосъ, — мнѣ показалось, что деревянные домы ни чуть не хуже того большаго зданія, которое мы оставили за собою.
Не знаю, какимъ образомъ таможня его величества можетъ производить выгодныя спекуляціи. Когда я сошелъ съ парохода, за моимъ катеромъ пустился въ погоню Турокъ и попросилъ бакшиша. Ему дали около двухъ пенсовъ. Это былъ таможенный чиновникъ; но я сомнѣваюсь, чтобы пошлина, которую взимаетъ онъ, поступала въ число государственныхъ доходовъ.
Можно предполагать, что сцены здѣшней набережной сходны съ прибрежными сценами Лондона старыхъ временъ, когда еще дымъ каменнаго угля не покрылъ сажею столицы Англіи и когда атмосфера ея, какъ увѣряютъ древніе писатели, не была такой туманною. Любо смотрѣть на вереницы каиковъ, стоящихъ вдоль берега или разъѣзжающихъ по синему заливу. На эстампѣ Голляра, изображающемъ Темзу, нарисованы такіе же хорошенькіе катеры, которые уничтожены теперь мостами и пароходами. Константинопольскіе каики доведены до высшей степени совершенства. Тридцать тысячь ихъ разъѣзжаетъ между городомъ и предмѣстьями, и всѣ они раскрашены и обиты нарядными коврами. Изъ людей, управляющихъ ими, я не видалъ почти ни одного человѣка, который не былъ бы достойнымъ представителемъ своей расы: всѣ, какъ на подборъ, молодецъ къ молодцу, здоровые, смуглые, съ открытой грудью и прекраснымъ лицомъ. Они носятъ самыхъ яркихъ цвѣтовъ тонкія миткалевыя рубахи, которыя даютъ полную свободу ихъ тѣлодвиженіямъ. На багровомъ фонѣ моря, каждый отдѣльно взятый каикъ — просто, картинка! Изъ глубины его выставляются только однѣ головы правовѣрныхъ пассажировъ, въ красной фескѣ съ голубой кистью. Лица этихъ людей полны кроткой важности, которая такъ свойственна человѣку, сосущему трубку.
Босфоръ оживленъ множествомъ разнообразныхъ судовъ. Тутъ стоятъ на якорѣ русскіе военные корабли; развозятся по деревнямъ сотни пассажировъ въ большихъ перевозныхъ баркахъ; желтѣютъ лодки, нагруженныя кучами большихъ, золотистыхъ дынь; скользитъ яликъ нашъ, и при громѣ пушекъ бытро несется, сдѣланный на подобіе дракона, каикъ султана съ тридцатью гребцами. Повсюду темнѣютъ чернобокіе корабли и пароходы съ русскимъ, англійскимъ, австрійскимъ, американскимъ и греческимъ флагами, а вдоль набережной тянутся туземныя суда съ острововъ и отъ береговъ Чернаго моря, съ высокими, украшенными рѣзьбою кормами, точь-въ-точь, какъ на картинахъ семнадцатаго вѣка. Рощи и башни, куполы и набережныя, высокіе минареты и стройныя мечети возвышаются вокругъ васъ въ безконечномъ разнообразіи и придаютъ морской сценѣ такую прелесть, что, кажется, никогда бы не соскучился глядѣть на нее. Многаго не видалъ я внутри и вокругъ Константинополя, не имѣя силъ оторваться отъ этой удивительной панорамы. Но къ чему были мнѣ другіе виды? Развѣ не тотъ изъ нихъ лучше всѣхъ, который доставляетъ вамъ болѣе наслажденія?
Мы остановились въ Перѣ, въ гостинницѣ Миссери, хозяинъ которой прославился превосходнымъ сочиненіемъ «Эотенъ». За эту книгу чуть не передрались между собою всѣ пассажиры нашего парохода; она очаровала всѣхъ, начиная съ нашего великаго государственнаго мужа, нашего юриста, молодаго Оксоніана, который вздыхалъ надъ нѣкоторыми въ ней мѣстами, боясь, не слишкомъ ли злы они, до меня, покорнѣйшаго слуги вашего, который, прочитавъ съ наслажденіемъ эту книгу, бросилъ ее, восклицая: «Aut diabolus aut.» Она, и это удивительнѣе всего, возбудила сочувствіе и удивленіе даже въ груди безстрастнаго, каменнаго Атенеума. Миссери, правовѣрный и воинственный Татаринъ, превратился въ самаго мирнаго и свѣтскаго землевладѣльца, несравненно болѣе свѣтскаго по манерамъ и наружности, нежели многіе изъ васъ, сидѣвшихъ за его столомъ и курившихъ кальяны на крышѣ его дома, откуда любовались мы на гору, на домъ русскаго пославника и на сады сераля, отражавшіеся въ морѣ. Мы предстали передъ Миссери, съ Eothen въ рукахъ, и всмотрѣвшись попристальнѣе въ лицо его, нашли, что это былъ «aut diabolus aut amicus.» Но имя его — секретъ. Никогда не произнесу я его, хотя мнѣ и смерть какъ хочется назвать этого человѣка его собственнымъ именемъ.
Послѣднее хорошее описаніе турецкихъ бань сдѣлала, какъ полагаю я, леди Мери Вортлей Монтагъ, по-крайней-мѣрѣ лѣтъ сто тридцать назадъ тому. Она такъ роскошно изобразила ихъ, что мнѣ, смиренному писателю, можно развѣ набросать тотъ же эскизъ, но только въ другомъ родъ. Безспорно, турецкая баня совершенная новизна для чувствъ Англичанина и можетъ быть отнесена къ самымъ страннымъ и неожиданнымъ приключеніямъ его жизни. Я приказалъ своему valet de place или драгоману (чудесная вещь имѣть въ услуженіи драгомана!) вести себя въ лучшую изъ сосѣднихъ бань. Онъ подвелъ меня къ дому въ Тофанѣ, и мы вступили въ большую, холодную комнату, освѣщенную сверху: это былъ передбанникъ.
Посреди его находился большой фонтанъ, окруженный раскрашенной галереею. Съ одной стороны ея на другую было протянуто нѣсколько веревокъ, на которыхъ висѣлъ большой запасъ полотенецъ и синихъ простынь для употребленія посѣтителей. По стѣнамъ комнаты и галереи были надѣланы небольшія отдѣленія, снабженныя опрятными постелями и подушками, на которыхъ лежало около дюжины правовѣрныхъ; одни изъ нихъ курили, другіе спали, или находились только въ полузабытьи. Меня уложили на одну изъ этихъ постелей, въ уединенный уголокъ, по причинѣ моей незнатности, а рядомъ со мною помѣстился плясунъ-дервишъ, который, не медля ни минуты, началъ готовиться къ путешествію въ баню.
