— Так, а чуть пониже — Лебедь. Раскинул над водой крылья и весь светится. Пойдем дальше? У этой дороги нет конца: Орел, Стрелец… Скорпион — видите ту огненную сороконожку у самой линии горизонта? А теперь снова вверх и влево. Не устали?
С дороги доносился приглушенный рокот военных грузовиков. А может, это шепчут таинственные звезды в безбрежном океане?
— Змея, Геркулес, Волопас.
— Волопас… — зачарованно повторил Карлик. — Надо же, будто уступы, один над другим, а вокруг темень.
— Чего замолчал? — спросил я Пузыря, хотя глаза у меня слипались.
— Есть такой прибор, который измеряет звездные расстояния, — продолжил Пузырь. — Называется астролябия.
Нам понравилось слово, и мы принялись повторять его на разные лады.
— Астролябия — звучит будто заклинание, — сказал Чернявый.
Вдали едва заметно мерцали два пенных кружочка — Волопас и Лира.
«Астролябия, астролябия, астролябия!» — навязчиво отдавалось в ушах, и я уже не понимал, где нахожусь и что со мной творится. Сон одолел меня; под головой шуршит сухая трава, а вокруг астролябят звезды. Тепло и сладко, словно в овечьем хлеву.
Пузырь и Чуридду уже крепко спали. У меня урчало в животе, и сквозь сон мне чудилось, что это грохочут барабаны и трубит рог.
— Что это? Что такое?! — вскрикнул я, просыпаясь.
— Бой идет в долине, — отозвался Агриппино.
Я хотел подняться, но дремота опутала меня тяжелыми цепями.
— Там, видать, жарко, — заметил Тури. — Глядите, весь склон в огне!
— Деревня горит. Кажись, Мистербьянко, — сказал Кармело.
— Нет, это Мотта!
— А по-моему, Патерно!
Близлежащие деревни то вспыхивали факелом, то снова скрывались в ночной мгле.
Я стал тереть себе виски; в горле был комок. Вся земля вокруг сотрясалась от взрывов.
— Здорово, а? — твердил Чернявый. — Вот это, я понимаю, война!
Мы прижались поплотнее друг к дружке. Грохот понемногу стихал, зато все отчетливее становился отдаленный гул.
— А это еще что? — спросил Кармело.
Над горами пролетала стая птиц, но мы тут же поняли по огненно-красной полосе, что это не птицы.
Полоса все удлинялась, точно падающая под гром и свист комета.
— Так ведь это самолеты! — догадался Агриппино.
— Точно, самолеты! — подтвердил Тури.
Они пролетели прямо над нами — яркая цепочка огней, — оглушив нас ревом моторов. Потом все внезапно смолкло.
— Неужели конец? — спросил Чуридду.
Мы хотели было снова завалиться спать, но вдруг над вершиной Этны взметнулись языки пламени, и долина опять огласилась залпами.
— Зенитная артиллерия бьет, — пояснил Тури. — Вон одного подбили.
Мы увидели в небе вспыхнувший факелом самолет. А Чернявый почему-то начал вопить:
— Пиджин, пиджин! — и при этом вытряхивал из карманов оставшиеся шоколадки.
Между тем самолет стремительно терял высоту, словно погружаясь в смертельный водоворот. На мгновение ярко озарилась река, а потом самолет рухнул в воду.
— Все, крышка! — воскликнул Тури и выплюнул на землю кусок шоколада.
Ночь снова окутала долину, лишь в одном месте еще светился багровый отблеск.
Мы помолчали.
— Все на свете кончается, — заметил Золотничок. — Пора и нам на боковую.
И мы улеглись на землю, дожевывая шоколадки.
Несколько дней нам никак не удавалось собраться всей компанией из-за этих американцев: они устроили у нас настоящую ярмарку, обменивая хлеб, яйца, вино, мясо на галеты, форменные куртки, ремни, шоколад, курево. Ну и мы, конечно, промышляли кто чем мог. До друзей ли тут?
Правда, однажды я встретил Чернявого и Обжору с двумя американцами, которые, дымя сигаретами, пытались что-то объяснить ребятам.
— Эй, Пеппи! — окликнул меня Чернявый. — Погоди-ка. Вот познакомься: Уильям, Гарри. Они все твердят: «Уайн, уайн», ты случаем не знаешь, что это такое, у тебя же мать в Америке была?
— Не, не знаю, — ответил я и собрался бежать дальше.
— Ну куда ты несешься? Давай с нами.
И я тут же забыл, что меня послали за яйцами. Мы гурьбой отправились на церковную площадь.
— Уайн, уайн, — втолковывал нам загорелый здоровяк Уильям.
— Уайн, — вторил Гарри, едва поспевая за ним на своих кривых ногах.
Мы тоже подхватили: «Уайн, уайн, уайн», решив, что это американская песня. Солдаты недоуменно взглянули на нас и пожали плечами.
— Уайн, — простонал Уильям. — Уайн, джин, виски, марсала.
— Марсала? — удивился я. — Может, это кусок сала?
— Кусок сала, кусок сала! — заорали мы этим болванам в коротких штанах.
Они вытаращились на нас, разинув рты, как рыбы, выброшенные на берег.
И тут Уильяма осенило.
— Вино! — воскликнул он и закашлялся.
Вдруг мы услышали свист. Наверняка кто-нибудь из наших, подумал я и стал озираться кругом.
В дверях какого-то сарая стояли Нахалюга, Чуридду, Агриппино и Пузырь.
— Да плюньте вы на этих американцев, пошли к нам.
— Заходите скорей, — уговаривал Агриппино. — Здесь мой дед живет. В доме-то прохладней.
Но я стал рассказывать им про вино, и Нахалюга тотчас ухватился за эту новую забаву.
— Айда к Рачинедде, у него полные бочки в подвале.
Чернявый злорадно усмехнулся и чуть не бегом потащил за собой американцев по нашим ухабистым улочкам.
— Эй, бойз, тихо! — умоляли нас эти нехристи.
— Не гони! — поддержал их Агриппино и пошел, кривляясь, на цыпочках. — Королевский пир от нас не уйдет.
Чуридду и Обжора тоже стали двигаться нелепой танцующей походкой.
Подойдя к запертой двери, над которой нависал пузатый балкончик, Чернявый обратился к Гарри:
— Вот тут есть ваше уайн.
— Ноу, бойз, — растерялся Уильям. — Я просить вино, марсала, джин.
— Не торопись, будет тебе вино, — ответил Чернявый и забарабанил кулаками в дверь.
Никто не отзывался.
— Здесь живет фашист, — объяснил Чернявый. — А ну-ка стрельните, чтоб замок выбить.
— Фашист? Стрелять? — с сомнением переспросил Уильям.
Мы принялись бомбить дверь камнями и в конце концов услыхали испуганный женский голос:
— Кто там? Вам чего?
— Открывайте — именем закона!
Дверь чуть приотворилась, в щель просунулся седой клок волос.
— Что вам надо-то?
— Вот что, донна Пеппинела, — решительно сказал Нахалюга. — Американцы пришли арестовать вашего мужа, но, если вы дадите им вина, может, все и обойдется.
— Господи! — запричитала старуха. — Где ж его взять-то, сыночки?
Мы всей оравой навалились на дверь и после нескольких дружных толчков распахнули ее.
— Ах, пресвятая дева Мария! — заголосила хозяйка. — Ну входите уж, раз так Богу угодно, налью вам вина.
Американцы осторожно спускались за нами в подвал, вытащив на всякий случай пистолеты. Но, когда увидели огромные просмоленные бочки с вином, сразу успокоились.
— Колбасы, хлеба, яиц! — отрывисто приказал Чернявый, только и думавший, как бы брюхо набить.
— Да откуда же им быть? Вы ведь уж в прошлый раз весь дом очистили.
— Как бы не так, тут еще много чего осталось. А не то — подавайте сюда вашего мужа.
Старуха поспешно прикусила язык и побежала за съестными припасами.
— Вот, кушайте на здоровье, — сказала она, возвратившись.
Уильям откупорил бочку, подвал наполнился терпким ароматом вина. Первым припал к отверстию Уильям, за ним — Гарри, а там и мы угостились.
— Напиток богов! — восторгались Обжора и Агриппино, изображая из себя заядлых выпивох.
А мы тем временем уминали сушеный инжир, хлеб и колбасу с горчицей. Вино струилось по полу и с бульканьем выплескивалось за дверь.
— Что там у вас? — послышался голос с улицы.
Американцы все прикладывались по очереди к бочке.
— Уайн, уайн!
Они даже не обернулись, когда в погреб вошли трое наших крестьян, среди них старый Пеппи Пачи. Остановившись на пороге, они вылупили глаза на благодатную винную реку.
— А Рачинедда-то помер, что ли? — спросил дядюшка Микеле Салерно.
— Ага, — кивнул Чернявый. — Налетайте.
— Да здравствует фашизм! — выкрикнул Пеппи Пачи и прильнул к бочке, словно к коровьему вымени.
— Фашизм? — встрепенулся Уильям; глаза у него налились кровью. — Где фашизм? Где он?! — И в мгновение ока выхватил пистолет.
— Стой, стой! — закричали мы с Нахалюгой.
Но он уже открыл стрельбу: продырявил потолок и бочку. А потом, видно, сам испугался и спрятал пистолет в кобуру.
Винная струя ударила в стену и расползлась по ней огромным кровавым пятном. Вино залило весь пол, грозя затопить нас.
— Господи Иисусе, что там творится? — донеслось снаружи.
Теперь все, кто были в погребе, захлебываясь, поглощали содержимое бочки.
