— Добрый вечер!
— Добрый вечер, — сказал он и замолчал, опять приставив глаз не то к трубке, не то к линейке.
— Что это вы делаете? — спрашиваю.
— Поле замеряю, — говорит.
— Наверно, скучное занятие?
— Напротив, интересное.
— Этим заниматься вам нравится больше, чем бывать в обществе?
— Во всяком случае, не меньше.
Снова наступило молчание. Он что-то чертил на бумаге, а я продолжала стоять. Он поднял голову, я улыбнулась, тогда на лице его изобразился испуг, и он стал похож на черепаху, готовую спрятаться под панцирь.
Честно говоря, я вела себя как горничная, которая любезничает с конторщиком. При воспоминании об этой сцене мне становится стыдно.
— Я вижу, вы рисуете, — заметила я, не зная, что сказать. — Уж не узоры ли?
Он посмотрел на меня и вдруг весело, непринужденно рассмеялся.
— Нет, — говорит. — Узоры рисовать я не мастер. Карты, чертежи еще куда ни шло, и то получается не слишком хорошо.
Сказал и снова погрузился в работу, а я чуть со стыда не сгорела. Мне бы надо уйти, но оставлять поле боя посрамленной, приниженной — нет, ни за что!
— Вы, верно, скучаете в деревне?
— Нисколько, мне такая жизнь привычна, — ответил он, не поднимая головы, словно хотел от меня отделаться.
— Я подумала: может, вы хотите воспользоваться книжками из нашей библиотеки? — поторопилась объяснить я.
Он из вежливости посмотрел на меня, но так непочтительно, насмешливо улыбнулся, словно кнутом полоснул. Я вскинула на него глаза и убежала.
20 мая
В последние дни нет никакого желания браться за перо. Если бы я не дала себе слово, то совсем распростилась бы со своим поверенным, которому мне нечего поверять… Скука смертная! Отъезд назначен на июнь. Я считаю дни… на пальцах, по календарю, зеваю и предаюсь раздумьям, кого предпочесть: старика или идиота, идиота или старика? Ну и задали мне задачу! Впрочем, там видно будет. И тот и другой даст мне то, без чего я не мыслю себе Жизни: экипажи, деньги, драгоценности, положение в обществе. Вот увижу их и брошу жребий.
Оба будут в Карлсбаде. Пильская, не зная, что я подслушала разговор мамы с тетей, проговорилась мне про Оскара. Ей все известно. Она — тайная мамина советчица, но сама мама молчит, ни словечка не промолвила. Всеведущая Пильская на все лады расхваливает Оскара. Она как-то видела его в костеле и находит, что он выглядит вполне благопристойно; только худ и бледен и с палкой ходит. Говоря это, она так и буравила меня взглядом, но я выслушала ее с безразличным видом.
Начав говорить, она, по своему обыкновению, уже не могла остановиться и выложила все, что знала, о нем, о его родителях, которые поженились, когда отец его был опасно болен. О том, каких усилий стоило бездетному дяде спасти Оскара от смерти, выходить последний отпрыск знатного рода.
— Никто не знает вас, барышня, лучше меня, даже родная мать, — продолжала она. — Клянусь здоровьем, вы обретете с ним счастье, он во всем будет вам повиноваться.
Ничто не укроется от гадкой этой шпионки! Помолчав немного, она глянула на меня своими кошачьими глазами и, понизив голос, прибавила:
— А надоест хворый муж, ее сиятельство графиня найдет себе агронома… вроде того, что за садом поле мерил…
Значит, мерзавка пряталась где-нибудь поблизости и все видела и слышала. Мне стало стыдно, я хотела рассердиться на нее, но чего бы я этим достигла?
— Милая барышня, — продолжала она, — послушайте, что я вам скажу. Хотя весь свой век я провела в гардеробной, но жизнь знаю получше тех, кто в гостиной сидят. Остерегайтесь таких людей, как тот, с кем вы вздумали завести интрижку. Завсегдатаи гостиных почти все — ветреники и волокиты, с ними можно сойтись и расстаться, вскружить голову и бросить. Этим вертопрахам все нипочем. А с голяками, что на пирах не бывали да горе и нужду хлебнули, надо быть поосторожней. Они, коли полюбят, способны и себя убить и предмет своей страсти.
Тут она начала рассказывать разные истории, но я не намерена их записывать.
21 мая
Получила письмо от Юзи. Она обещалась мне писать, но я ничего особенно интересного от ее писем не ждала, зная, что их предварительно просматривает Ропецкая. К счастью, они ходят гулять мимо почтового ящика. И Юзя так изловчилась опустить письмо, что даже Ропецкая не углядела, хотя глаза у нее и смотрят в разные стороны.
Каким ребячеством представляется мне теперь все это с позиций (любимое словечко блаженной памяти учителя истории) эмансипированной барышни. Юзя пишет: Вольфганг (так зовут влюбленного гусара) клянется в верности до гроба и готов ждать хоть пятьдесят лет, лишь бы «сердце его было вознаграждено», — так выразилась Юзя по-французски.
У гусара ни кола, ни двора. Все его достояние: патронташ, доломан да усы, а в будущем надежда на чип повыше. Юзин отец чиновник, и они живут на его жалование. Не понимаю, как они могут помышлять о женитьбе! Что до меня, я на этот счет (конечно, не без влияния мамы и тети) придерживаюсь иных взглядов. И Юзя, хотя и старше меня годами, по сравнению со мной совершеннейший ребенок.
«Стоит, мне только захотеть, — пишет она, — и он готов похитить меня и бежать со мной в Венгрию или Америку…» Ну, а там что станут они делать, на что жить?
Если я выскажу Юзе в письме свое мнение, она обидится. Антося тоже переписывается с учителем музыки. К этому давно дело шло. Этот музыкант для отвода глаз любезничает с Ропецкой, а сам пялится на Антосю. Но их роман тоже ни к чему не приведет. Боже мой, сколько неразделенных чувств, неоправдавшихся надежд, а мы, девицы, такие легковерные, экзальтированные…
Но ко мне это не относится. Я дала себе слово (и сдержу его, чего бы мне это ни стоило), что даже не взгляну на агронома. Он думает, я еще маленькая, и я ему этого не прощу. Вот бы отомстить ему… Как знать, может, доведется когда-нибудь встретиться с ним? Chi lo sa?[39]
25 мая
В последние дни у нас перебывало столько гостей, что не до дневника было. Кроме барона, ротмистра (он боится посмотреть на меня, даже когда в комнате никого нет, хотя я чувствую, как ему этого хочется; у тети глаза безусловно красивые, но в уголках, увы, уже морщины), агронома (я на него ни разу не взглянула), то есть кроме тех, Кто бывает у нас обычно, приезжал камергер (при нем барон был мрачнее тучи), наведывался докучливый дядюшка, нанесли визит братья Свежинские. Мама считает: старший имеет на меня виды.
Он и вправду несколько раз с робостью приближался, подсаживался ко мне. Но прежде всего надо разузнать: чем он располагает и сумеет ли меня обеспечить.
Наружность у него приятная и манеры хорошие, но, по словам тети, — а ей это доподлинно известно, — каждый из братьев получит по пятьдесят тысяч гульденов. А это сущий пустяк, мелочь…
Сулимов достанется мне как единственной наследнице, вот они и рассчитывают расплатиться хотя бы с частью долгов и зажить припеваючи. Благодарю покорно! Меня нисколько не прельщает сельская идиллия! От сырости я чихаю, молоко терпеть не могу, а хлеб домашней выпечки мне в горло не лезет. И вообще я ненавижу деревню…
То ли дело город! Пожив в Сулимове, я составила себе некоторое представление о том, что такое сельский рай.
Рода Свежинские старинного, но у них нет ни связей, ни влиятельных родственников. Что это была бы за жизнь! Барон говорит: нет ничего хуже наших неотесанных провинциалов с их претензией на хороший гон. И по любому поводу готовы лезть на рожон, глотку драть, вторит ему мама.
Заживо похоронить себя в деревне — ни за что на свете!
Дядюшка, наверно, приехал обеспокоенный дошедшими до него слухами о папиных матримониальных планах. Он отозвал меня к окну — по-своему он, видно, любит меня, хотя я этого не заслужила и не отвечаю ему взаимностью — и начал выспрашивать, не поминал ли отец про замужество. Я сделала вид, будто не понимаю, о чем он говорит. Тогда старик наклонился к самому моему уху — я даже ощутила тепло от его дыхания — и горячо зашептал:
— Отца надо чтить, и я не собираюсь восстанавливать тебя против него. Он тебя любит и желает добра, но человек он легкомысленный, и у него превратное представление о жизни. Я слышал, он задумал сосватать тебя за старого сановного богача, который в дедушки тебе годится. Так ты смотри не соглашайся… Ищи защиты у матери…
Не считая нужным пускаться с ним в объяснения, я сухо поблагодарила его. А он как-то чудно, словно бы с жалостью, посмотрел на меня, и на глаза у него навернулись слезы, впрочем, может, мне только так показалось.
— Послушай, Серафина, и постарайся меня понять, — продолжал он, — я хочу, чтобы ты была счастлива. И тружусь ради тебя. То, что ты унаследуешь от меня и от матери, обеспечит тебе независимое положение. Поэтому не зарься на богатство, а ищи хорошего человека. Не торопись выходить замуж. Мой тебе совет: выбирай себе мужа честного, трудолюбивого и скромного, а бедность — не порок. Пускай это останется между нами… Но знай, на меня ты всегда можешь рассчитывать, — прибавил он и ударил себя кулаком в грудь.
