Крис бродил наугад по темным переулкам, безучастно шлепая по грязи и лужам. Он ощущал какую-то детскую радость удовлетворенной мести, забрызгивая грязью свой единственный хороший костюм.
Пока Крис сражался с Анной на почве любви и ненависти и безнадежно пытался примириться со своим жалким поражением, он был предметом дружеского обсуждения своих домашних. Или, вернее, он был одной из второстепенных тем среди других, более существенных с точки зрения человеческого достоинства и семейных интересов.
Приближался священный час вечернего чая. Под предлогом милосердных забот и утешения страждущего Нелл и Жюльетта предоставили Гвен и портнихе заниматься шитьем, асами поспешно поднялись к больному. В тот день пришли документы и письма первостепенного значения, и обе дамы умирали от желания узнать, какие сведения извлек из них партриарх семьи. Разумеется, выносить решения будут они, но, поскольку они еще меньше, чем он, разбираются в юридических документах и деловом фокусничестве, им придется выслушать его попытки объяснить им это.
Постель страдальца была усеяна документами, а на клочках бумаги, пришпиленных кнопками к доске для письма таким образом, чтобы больной мог писать одной рукой, были сделаны многочисленные карандашные пометки. Он был мрачен, но исполнен собственного достоинства.
— Ну? — отрывисто спросила Нелл, не тратя времени на утешения, так как производить впечатление было не на кого. — Все в порядке?
Вздох Фрэнка был близок к стопу, а выражение его лица вызывало опасения рецидива.
— И да и нет, если ты понимаешь, что я хочу сказать, — жалобно сказал он.
— Не знаю я, что ты хочешь сказать, — раздраженно ответила Нелл. — И мы обе будем очень обязаны тебе, если ты будешь изъясняться на обыкновенном английском языке, а не играть с нами в прятки или употреблять эти ужасные юридические термины, которых мы не понимаем, да и ты тоже, кажется.
— Хорошо, хорошо, — поспешно согласился больной, видимо, желая быть любезным. — Где Крис?
— Ушел, — сказала Жюльетта.
— Куда?
— Должно быть, к этой своей Весткот.
— Но ты, кажется, говорила?.. — Фрэнк с тревогой взглянул на Нелл.
— Все в свое время. Дело идет на лад. И я быстренько поставлю мисс Анну Весткот на место, если она вздумает вмешаться. Предоставь уж это мне.
Мистер Хейлин был явно в недоумении. Что идет на лад? И если так, почему этот мальчишка опять бегает за Анной?
— Ну, тебе виднее, — сказал он, по обычаю уклоняясь от ответственности. — Предоставляю это тебе. Но ему следовало бы знать обо всем.
— С какой стати? — отрывисто воскликнула Жюльетта. — Я выхожу замуж, не он.
— Конечно. — Нелл встала на ее сторону. — Во-первых, он слишком молод, чтобы понимать такие вещи, а во-вторых, он растерял свой последний здравый смысл в этом университете, куда тебе зачем-то понадобилось его посылать, бросать на это деньги, и вот он вернулся домой, напичканный русской пропагандой. А теперь ты, может быть, соблаговолишь не тянуть больше время и сообщить нам, в каком положении наши дела?
— Ладно, ладно, ладно! Только не раздражай меня, пожалуйста. — Фрэнк начал неуклюже перебирать бумаги, своей медлительностью еще больше разжигая нетерпение дам. — Ну а теперь, — погодите-ка, куда же я девал эти записки? Куда же я их… Ах, вот они. Погодите-ка. Да. Да, вот оно. Вот копия брачного контракта…
— Ах! — с облегчением вздохнула Жюльетта.
— Ну, благодарение Богу, хоть это-то уладилось, — с благочестивой решимостью заметила Нелл.
— Да, но только боюсь, что уладилось не совсем так, как мы ожидали, — горестно сказал Фрэнк. — Тут сопроводительное письмо от Хичкока и Снегга и копия письма, посланного им нотариусом Джеральда.
— Ну, и что из этого следует? — спросила Нелл с высокомерным презрением ко всем этим жалким чиновникам.
— Из этого очень много следует, — раздраженно сказал Фрэнк. — Мне стоило большого труда разобраться в этом, так что ты не сбивай меня. Выясняется, что Джеральд дает двадцать пять тысяч…
— Так об этом же и шел разговор! — воскликнула Жюльетта.
— Я бы сказала, что это очень великодушно с его стороны, — успокоившись, сказала Нелл. — На что ты, собственно, жалуешься? Разве я тебе не говорила, что у него золотое сердце?
— Да, но погоди минутку, погоди! — перебил Фрэнк. — Будут назначены опекуны, и Жюли сможет получать только проценты, ни одного пенни из капитала, и, так или иначе, это всего лишь пожизненная рента, которая переходит к ее детям от Джеральда и возвращается в семью Хартмана, если она умрет бездетной или если они разойдутся.
— Этот тип с ума сошел! — возмущалась Нелл.
Жюльетта промолчала.
— Сошел с ума или нет, но таковы условия, — уныло сказал Фрэнк. — И бога ради, не кричи на меня так, Нелл. Это действует мне палевую сторону.
Нелл оставила этот вопль души без внимания.
— Я просто не понимаю, — добавила она, точно это признание в собственном невежестве делало честь ее умственным способностям и порочило всякого, кто утверждал бы, что он понимает, — Джеральд ведь джентльмен, не так ли?
— Он во всяком случае баронет, — сказал Фрэнк, может быть, с некоторой завистью как представитель нетитулованного дворянства, известного лишь просроченными закладными.
— Вот именно! — кивнула Нелл, точно она выяснила какой-то важный пункт. — Отлично. Но тогда к чему же между нами все эти юридические каверзы и всякие там «этого нельзя и того нельзя»?
Фрэнкс несколько виноватым видом завертелся на своем ложе.
— По-моему, это значит, что Джеральд ничего не имеет против того, чтобы давать Жюли на булавки, но скорее удавится, чем даст ей хоть пенни из своего капитала. И, честное слово, я его понимаю. Зачем человеку отдавать свой капитал, хотя бы даже собственной жене? Это же его плоть и кровь.
Нелл пропустила мимо ушей этот отчаянный cri de coeur.[7] Не то чтобы она возражала в принципе: просто ее мысли шли по другому руслу.
— Но если мы не получим капитала, — возмущенно воскликнула она, — что с нами станется? Я не дам нашей Жюли согласия на брак — пусть это даже будет самая блестящая партия, — если нет полного доверия между мужем и женой. Идеальный брак должен быть основан на доверии, а то, что ты нам рассказываешь, говорит о противоположном.
— А что считает Жюли? — спросил Фрэнк.
— Не очень-то приятно, когда из-за тебя торгуются, — хрипло сказала она и вспыхнула. Ей вспомнилось, каким презрением звучал голос Криса, когда он говорил о том, кто больше даст.
— Глупости, никто и не думает торговаться, — живо сказала Нелл. — Мы быстрехонько поставим этих юристов на место. Они только сбивают с толку нашего милого Джеральда своими холодными подозрениями. Разве они способны понять пыл любящих сердец? Ты должен сейчас же написать им, Фрэнк, и настоять на том, чтобы мы получили капитал. А Жюли в своем ближайшем любовном письме сделает тоненький-тоненький намек…
— Все это, конечно, прекрасно, — раздраженно сказал Фрэнк. — Но говорю тебе, из этого ничего не выйдет.
— А почему, разрешите узнать? — сказала Нелл своим самым аристократическим тоном.
— Потому что юрист действует по точным указаниям самого Джеральда.
— Не верю!
— Да, но это факт.
Наступила долгая пауза изумления. Наконец Фрэнк довольно неуклюже нарушил его:
— Хичкок говорит, что он ознакомился с — гм, гм — с нашими делами и что, насколько он мог понять, нам остается не больше трехсот-четырехсот фунтов в год в лучшем случае.
— Голод и нищета, — решительно сказала Нелл.
— Это все, что остается после этих гнусных мерзавцев, — униженно пояснил Фрэнк. — Ничего не поделаешь. Хичкок говорит, что, по его мнению, Жюли не имеет законного права отчуждать хотя бы часть предназначенных ей денег, но что после того, как они будут положены на ее имя, никто не может помешать ей назначить нам из сострадания небольшую пенсию.
— Пенсию из сострадания! Дочь — своим родителям? Никогда не слыхала ничего подобного! — Нелл, казалось, задыхалась от негодования. — Да это какой-то сумасшедший! Явно сумасшедший!
— Ничего, если я уйду?
Это был голос Жюли. Лицо ее пылало, на глазах выступили слезы. Родители начали было возражать, но она, не дожидаясь ответа, выскользнула из комнаты, побежала к себе в спальню и, рыдая, бросилась на кровать. Унижение нравилось ей не больше, чем ее брату.
Эти трагические переживания, вызванные разочарованием, которое — увы — может поразить даже благороднейших служителей наших национальных идеалов, были, к счастью, прерваны наступлением священной церемонии чаепития.
Фрэнку предоставили наслаждаться этой церемонией в одиночестве; на прощание он пробормотал что-то о справедливом возмездии и о том, что не следует слишком увлекаться радужными предположениями. Жюли была безжалостно вызвана из своей комнаты. Белошвейку отправили на кухню, ибо строгий этикет британских самураев не допускает к священной церемонии чаепития никого из тех, кто не родился в среде господ.
