– Мискант, значит… – еще раз, как бы про себя, повторил Симамура. – Выходит, на горе растет мискант, а я думал, это леспадеза.
Когда Симамура сошел с поезда, белые цветы на горе сразу бросились ему в глаза. Серебристое цветение затопило весь склон, особенно верхнюю его часть. Казалось, это были не растения, а лучи самого солнца, осеннего, но удивительно щедрого, Симамура задохнулся от восхищения.
Но с близкого расстояния огромный мискант выглядел совсем по-другому, чем тот, покрывавший далекий горный склон.
Огромные вязанки совершенно скрывали фигуру тащивших их на спине женщин. Вязанки то и дело задевали за каменные ограды, тянущиеся по обеим сторонам крутой дороги. Метелки были воистину могучие.
Симамура вернулся к себе в номер. Во второй комнате с десятисвечовой лампой тот самый толстобрюхий мотылек, ползая по черной лакированной корзинке, откладывал, видно, яички. Мотыльки под карнизом бились о декоративный фонарь.
Сверчки и кузнечики начали петь еще днем.
Комако пришла немного позже, чем он ждал.
Остановившись в коридоре у дверей, она взглянула на Симамуру в упор.
– Зачем ты приехал? Ну зачем?
– Зачем? С тобой повидаться.
– Говоришь, а сам этого не думаешь. Терпеть не могу токийцев, вруны вы все. – Она уселась, мягко понизила голос. – Ни за что больше не стану тебя провожать. Ужасное какое-то состояние.
– Ладно, на этот раз я тайком от тебя уеду.
– Нет, что ты! Я просто хотела сказать, что на станцию провожать не пойду.
– А что с тем человеком?
– Умер, что же еще…
– Пока ты была со мной на станции?
– Одно к другому не имеет никакого отношения. Но я никогда не думала, что провожать так тяжело.
– Гм…
– А где ты был четырнадцатого февраля? Опять наврал. А я-то ждала, так ждала! Нет, уже больше никогда тебе не поверю!
Четырнадцатого февраля – «Ториой» – «Изгнание птиц с полей», ежегодный детский праздник в этом снежном краю. За десять дней до него собираются все деревенские дети, обутые в сапожки из рисовой соломы, и утаптывают снег в поле. Потом вырезают из него большие кирпичи, примерно в два сяку шириной и высотой. Из них строят снежный храм. Каждая сторона храма – около трех кэн [Кэн – мера длины, равная 1, 81 м.], высота – больше одного дзе. Четырнадцатого февраля вечером перед храмом зажигают костер, сложенный из собранных со всей деревни симэ [Симэ – ритуальное украшение из рисовой соломы с вплетенными в него полосками бумаги, которое вешают над входом в дом под Новый год.]. В этой деревне Новый год празднуют первого февраля, так что до четырнадцатого украшения еще сохраняются. Затем дети поднимаются на крышу храма и, толкаясь и озорничая, поют песню «Ториой». Потом все идут в храм, зажигают свечи и проводят там всю ночь. А пятнадцатого, ранним утром, еще раз исполняют на крыше храма песню «Ториой».
В это время тут снега особенно много. Симамура обещал Комако приехать на этот праздник.
– Я ведь бросила свою работу. В феврале к родителям уехала. А четырнадцатого вернулась, думала, ты обязательно приедешь. Знала бы, так не приезжала, пожила бы там, поухаживала…
– А что, кто-нибудь болел?
– Да, учительница моя поехала в портовый город и схватила там воспаление легких. Я от нее телеграмму получила как раз тогда, когда у родителей была, ну и поехала за ней ухаживать.
– Выздоровела она?
– Нет…
– Да, действительно очень нехорошо получилось, – сказал Симамура, как бы извиняясь за то, что не сдержал слова, и одновременно выражая соболезнование по поводу смерти учительницы.
– Да ничего, – вдруг совершенно спокойно произнесла Комако и обмахнула носовым платком стол. – Ужас, сколько их налетело!
И по обеденному столику, и по татами ползали мелкие крылатые насекомые. Вокруг абажура кружили мотыльки.
Оконная сетка снаружи тоже вся была облеплена мотыльками разных видов. Насекомые отчетливо выделялись в лунном свете.
– Желудок у меня болит, – сказала Комако, засовывая руки за оби и кладя голову на колени Симамуры.
Ворот кимоно у нее немного отстал, и на густо напудренную шею дождем посыпались малюсенькие насекомые. Некоторые тут же неподвижно застывали.
Шея у нее стала полнее и глаже, чем в прошлом году. Ей уже двадцать один, подумал Симамура.
Он почувствовал, что его колени теплеют.
– Здесь в конторе надо мной все подсмеиваются – пойди, мол, Кома-тян, загляни в номер «Камелия»… Противные такие! А я подружку одну, гейшу, провожала, в поезде с ней немного проехала. Устала. Только вернулась домой, спокойно полежать хотела, а мне говорят: отсюда звонили. Совсем было решила не ходить, устала ведь страшно, перепила вчера на вечере, когда подружке проводы устраивали, решила, а все же пришла. А в конторе смеются. Но я же тебя целый год не видела. Ты ведь человек, являющийся раз в году?
– А я попробовал булочку этой вашей подружки.
– Да?
Комако выпрямилась. Ее лицо, покрасневшее в тех местах, которые были прижаты к коленям Симамуры, внезапно стало каким-то детским.
Комако сказала, что провожала эту самую гейшу, проехала с ней до третьей станции.
– Плохо у нас тут стало. Раньше, бывало, со всеми всегда договоришься. А теперь не то, все такие эгоистки, каждая сама по себе. Да, многое изменилось. И гейши, как нарочно, такие подобрались, характером между собой не сходятся. Без нее, без Кикую, грустно мне будет. Она ведь всегда во всем зачинщицей была. А как ее любили клиенты, самая популярная гейша была. И приглашали ее больше всех, и зарабатывала она больше всех. У нее в месяц выходило шестьсот курительных палочек. Понятно, что хозяева ее на руках носили.
Симамура спросил, что теперь собирается делать Кикую – замуж выйдет или свой ресторан откроет? Он слышал, что, отработав свой срок по контракту, она уезжает на родину.
– Ой, знаешь, какая она несчастная! Она ведь к нам после неудачного замужества приехала, – сказала Комако и, на секунду запнувшись, словно сомневаясь, стоит ли говорить дальше или нет, взглянула на освещенные луной ступенчатые огороды на горном склоне. – Видишь вон тот дом, совсем новый? На склоне…
– Маленький ресторанчик «Кикумура»?
– Да, он самый. Этот ресторан мог бы теперь принадлежать Кикую-сан. Но из-за своего характера она все упустила. Скандал был страшный. Она заставила покровителя выстроить ей дом, а как дело дошло до переезда, заупрямилась. Из-за нового любовника. Он обещал на ней жениться, да обманул. А она из-за него совсем голову потеряла. В конце концов сбежал он, любовник-то, а к прежнему покровителю Кикую не захотела вернуться и ресторан не взяла, может, и хотела, но не вернулась, не могла так поступить… И остаться тут не могла, позор ведь. Вот теперь и уезжает, решила где-нибудь в другом месте все начинать сначала. В общем, несчастная она, невезучая. Оказывается, – мы-то, правда, не знали об этом, – мужчин у нее много было.
– Уж не полк ли?
– Кто его знает… – Комако, подавив смех, вдруг отвернулась от Симамуры. – Кикую-сан слабохарактерная, слабая…
– А что она могла поделать?
– Как что?! Мало ли сколько мужчин может влюбиться в женщину, нельзя же… – Комако подняла голову, почесала в голове шпилькой. – Грустно было ее провожать!
– А с рестораном что сделали?
– Да жена этого самого покровителя, что ресторан построил, переехала сюда, теперь сама хозяйничает.
– Жена? Интересно!
– Понимаешь, дом-то уже готов был – вступай во владение и начинай дело. Ничего другого и не придумаешь. Ну, жена и переехала со всеми детьми.
– А со своим прежним домом что они сделали?
– Бабушку там оставили, одна теперь живет. Сами-то они крестьяне. Но муж – широкий человек, любит погулять. Забавный он.
– Прожигатель жизни. В годах уже, наверно?
– Нет, молодой, лет тридцати двух-трех, не старше.
– И что ж, Кикую была старше его жены?
– Нет, жене столько же, сколько Кикую, – обеим по двадцать семь.
– А ресторан-то «Кикумура» назвали в честь Кикую, наверно? И жена оставила это название?
– Что же делать, не менять же готовую вывеску.
Симамура запахнул кимоно поглубже, и Комако, поднявшись, закрыла окно.
– Кикую-сан про тебя все знала. И сегодня мне сказала – приехал.
– Я видел, как она приходила прощаться в контору.
– Она тебе что-нибудь сказала?
– Ничего не говорила.
– А ты понимаешь, что со мной творится?
Комако раздвинула только что закрытые седзи и опустилась на подоконник.
Через некоторое время Симамура сказал:
– Здесь совсем другие звезды, чем в Токио. Здесь они именно висят в пустоте. И сияют по-другому.
– Не так уж сильно сияют, вечер ведь лунный… А в нынешнем году тоже было очень много снега.
– Кажется, на железной дороге несколько раз прекращалось движение.
– Да, даже жутко становилось. На машинах начали ездить на месяц позже обычного. Знаешь магазин у лыжной станции? Так вот там обвал крышу пробил. Дом двухэтажный, на первом этаже вроде бы сразу и не заметили. Только на шум обратили внимание, подумали, что на кухне возятся крысы. Пошли посмотреть – никаких крыс, а на втором этаже ни окон, ни ставен – все снегом снесло. Вообще-то обваливались только верхние слои снега, но все равно по радио вовсю об этом трубили. Лыжники перепугались, перестали приезжать. А я в этом сезоне не собиралась ходить на лыжах, и лыжи свои в конце прошлого года продала. Но все же несколько раз покаталась… Я изменилась?
