Получив посылку из Лондона, брат бережно распаковал ее и решил немедля испробовать скрипку новым смычком работы Турта,[9] который он приобрел у мистера Смарта. Чтобы непрошеные гости не застали его врасплох, Джон запер дубовую уличную дверь. Много времени спустя он признался мне, что ожидал услышать звучание прекрасного тембра, но, коснувшись струн смычком, испытал поистине потрясение. Полились глубокие и чистые звуки, казалось, будто все пассажи сливались в один мощный аккорд или две скрипки играли дуэтом. Во время болезни Джон не прикасался к инструменту и естественно полагал, что утратил былую гибкость кисти и беглость пальцев, однако, как ни странно, техника его нисколько не ухудшилась, напротив, она стала почти виртуозной. Он и не подозревал, что способен играть с таким чувством и блеском. Брат мог объяснить это только чудесными свойствами скрипки Страдивари, и тем не менее его не покидало ощущение, что удивительные способности появились у него как следствие недавней болезни или в результате какого-то непостижимого воздействия, и от этих мыслей ему становилось не по себе. Он велел поставить замок на шкаф, где нашел скрипку, и каждый раз, закончив играть, бережно прятал ее на старое место и только потом отпирал наружную дверь.
Тем временем закончился летний триместр. Наступили экзамены, и оба молодых человека с честью выдержали испытания, однако по скромности не подавали вида, что остались весьма довольны собой. Результаты должны были быть оглашены через несколько недель. Наступил вечер накануне того дня, когда Джону предстояло проститься с Оксфордом. Стрелки часов близились к девяти, но было светло, и багряный закат пылал на небе. Теплый воздух благоухал запахами цветов, как в тот памятный вечер, когда ровно год назад впервые явилась тень Адриана Темпла. С тех пор брат исполнял «Ареопагиту» множество раз, но видение больше не повторялось и не слышалось знакомое поскрипывание плетеного кресла. Джон в задумчивости сидел в гостиной, с легкой грустью глядя на закат, последний в его студенческой жизни. В голове его проносились мысли о будущем, или, быть может, он жалел, что немало сил истратил понапрасну, как вдруг воспоминания об июньском вечере прошлого года ожили в нем с небывалой яркостью и ему неудержимо захотелось сыграть «Ареопагиту». Отперев шкаф, он вынул скрипку, и в мягком золотистом свете угасавшего дня она вспыхнула и засияла всеми изысканными оттенками лака. Когда началась гальярда, Джон взглянул на плетеное кресло, втайне надеясь увидеть в нем знакомую фигуру, но ждал он напрасно и без всяких происшествий доиграл сюиту до конца.
Едва умолкла скрипка, как послышался стук в дверь. Поспешно спрятав свое сокровище, брат пошел открывать и увидел мистера Гаскелла. Тот вошел, смущаясь, явно не зная, будут ли ему рады.
— Джонни, — произнес он и осекся.
Бывает, мой дорогой племянник, что мы невольно называем тех, с кем нас когда-то связывали тесные узы, их домашним или уменьшительным именем, хотя старая дружба, дававшая на это право, осталась в прошлом. Но порой мы сознательно прибегаем к подобному обращению, чтобы напомнить старым друзьям о прежней близости. Именно эти чувства скорей всего и побудили мистера Гаскелла назвать Джона его уменьшительным именем.
— Джонни, я проходил мимо и услышал твою скрипку. Я узнал знакомую мелодию, ты играл «Ареопагиту», и мне захотелось зайти к тебе. Надеюсь, не помешал?
— Нет, нисколько, — ответил Джон.
— Это последний вечер в нашей студенческой жизни, последний вечер в Оксфорде. Завтра мы простимся с юностью, и для нас начнется другая, взрослая жизнь. Теперь мы редко видимся, и, каюсь, это моя вина. Но как бы там ни было, расстанемся друзьями. Ведь у нас не так много близких людей, чтобы мы могли позволить себе забывать о них.
Он от всей души протянул руку, голос его чуть заметно дрожал, — возможно, из-за искреннего волнения, но скорее из-за того, что мужчины не любят признаваться в глубоких чувствах, предпочитая светскую сдержанность. Брат, тронутый словами старого друга, пожал протянутую руку.
После минутного молчания завязалась беседа, поначалу немного натянутая, а затем все более непринужденная. Они толковали о том о сем, и мистер Гаскелл поздравил Джона с предстоящей женитьбой, о которой до него дошли слухи. Спустя некоторое время он поднялся, собираясь уходить, но вдруг сказал:
— Должно быть, последнее время ты много играл на скрипке и, насколько могу судить, достиг поразительных успехов. Когда я шел по улице, твоя скрипка буквально заворожила меня. Не помню, чтобы раньше тебе удавалось извлекать из инструмента столь чарующие звуки: звучание аккордов поражало мощью, и мне даже почудилось, что кто-то еще играл с тобой. Я и не думал, что скрипка Прессенды обладает столь изумительными качествами.
Похвала мистера Гаскелла была лестна брату, а тот между тем продолжал:
— Сделай одолжение, сыграем вместе «Ареопагиту» на прощание.
И с этими словами он сел за фортепьяно.
Джон собрался было достать скрипку Страдивари, но вспомнил, что утаил ее от мистера Гаскелла. Если он покажет ее теперь, то придется объяснить, откуда она у него появилась. Смутившись, он довольно холодно отказался играть, сославшись на усталость.
Подобная перемена в настроении друга не могла не обидеть мистера Гаскелла, но он не стал настаивать, сразу же поднялся и после нескольких формальных фраз удалился. Прощаясь, он пожал руку Джону, пожелал ему семейного счастья и сказал:
— Не забывай своего старого товарища. Помни, если тебе понадобится верный друг, ты знаешь, где найти его.
Джон слушал, как на лестнице стихали шаги, и невольно направился к двери, словно хотел вернуть друга, но передумал. Однако последние слова мистера Гаскелла запали ему в душу, и впоследствии он нередко вспоминал их.
Лето мы провели вместе с миссис Темпл и Констанцией, жили и в Ройстоне, и в Уорте. Джон снова нанял яхту «Палестину», и вся наша компания не раз отправлялась на ней в плавание. Преданность Констанции своему возлюбленному была безгранична; казалось, все ее существо растворилось в нем, и без Джона для нее не было жизни.
Я не могу ни понять, ни изъяснить, какие причины побуждали меня подвергать сомнению очевидное, но подчас я невольно спрашивала себя, отвечал ли Джон на любовь Констанции столь же горячим чувством, как полгода назад. Разумеется, я не могу припомнить ни одного случая, когда бы мои подозрения подтвердились. Нужно отдать брату справедливость, как полагается жениху, он оказывал невесте все те бесконечные знаки внимания, которые так дороги обрученным. Казалось, его фантазия неистощима, он придумывал для Констанции все новые и новые развлечения, однако в душе у меня не стихали сомнения, что любовь его уже не пылала с былою силою. Не могу передать, дорогой Эдвард, как сжималось мое сердце от этих тягостных мыслей, как я корила себя за столь недостойные подозрения и с досадой гнала их от себя. Увы! Они возвращались вновь и вновь. Мы все увидели скрипку Страдивари. Ее невозможно было дольше скрывать от нас, поскольку брат постоянно играл на ней. Он не признался нам, каким образом она очутилась у него, просто сказал, что это его оксфордское приобретение. Само собой разумеется, мы подумали, что он купил ее, и я огорчилась, представив, как обидится мистер Торесби, наш опекун, подаривший брату превосходную скрипку, когда увидит, что его подарком пренебрегли. Никто из нас понятия не имел о причудах коллекционеров, собирающих музыкальные инструменты, о том, в какую сумму оценивался такой инструмент, как скрипка Страдивари. Но даже если бы знали, то вряд ли бы удивились, что Джон истратил такие деньги. Став совершеннолетним, он получил немалое состояние и мог позволить себе подобную роскошь. Однако редкостные достоинства скрипки не оставили нас равнодушными. Ее необыкновенный певучий голос поразил бы даже совершенно лишенных музыкального слуха людей, и мы не переставали восхищаться ею. Вместе с тем я заметила, как изменилась игра брата. В его исполнении появилась выразительность и виртуозная легкость. Объяснить это одними лишь чудесными свойствами нового инструмента было невозможно. Между тем увлечение музыкой превратилось у Джона в настоящую страсть. Он ежедневно уединялся у себя в комнате и упражнялся часа по два, чем огорчал Констанцию, так как, несмотря на все ее просьбы, никогда не разрешал ей присутствовать при его занятиях.
Незаметно пролетело лето. Я забыла сказать, что в июле Джон и мистер Гаскелл сдавали устные экзамены и получили блестящие оценки. Среди выпускников оба молодых человека оказались лучшими из лучших, и мы от души порадовались не только за Джона, но и за мистера Гаскелла, вспоминая его сердечное к нам отношение. Я попросила Джона передать ему мой поклон и поздравления, не сомневаясь, что брат ответит на поздравительное письмо мистера Гаскелла. Однако Джон сказал, что его друг не сообщил ему свой адрес.
