"Нет, говорю, не убьют, я этого не допущу. Попробуй этот мозгляк пальцем меня тронуть, я его в лепешку расшибу, будь он хоть трижды маркиз". Смотрю — графиня от меня отшатнулась, точно я невесть что сказал, и говорит: "Правильно ли я вас поняла, полковник Алтамонт? Неужели английский офицер откажется стреляться с любым, кто вызовет его на суд чести?" — "К черту суд чести, графиня. Вы что ж хотите, чтобы этот пшик упражнялся на мне из пистолета?" — "Полковник Алтамонт, — говорит графиня, — я вас считала порядочным человеком… я думала… но довольно об этом. Прощайте, сэр". И поплыла из комнаты, а нос уткнула в платочек и всхлипывает. Я бросился за ней, схватил ее за руку, кричу: "Графиня!" А она отдернула руку и говорит: "Оставьте меня, господин полковник. Мой отец был генералом Великой армии. Солдат не может отказаться от долга чести".
— Что мне было делать? Все как сговорились против меня. Каролина сказала, что деньги я проиграл, хоть сам я ничегошеньки про это не помнил. И у Дьюсэйса я деньги взял, но это ведь другое дело — он сам мне их предложил. Люди они все были светские, благородные, а маркиз и графиня — из лучших семей Франции. И кончилось тем, что я заплатил, чтобы не обидеть ее: выложил пятьсот шестьдесят золотых наполеондоров, да еще три сотни, что я просадил, когда пробовал отыграться. И знаете, я так и не понял, провели они меня или нет, — закончил полковник раздумчиво. — Иногда мне кажется, что провели… но Каролина так меня любила! Эта женщина не дала бы меня обмануть, нипочем не дала бы. Ну, а если не так — значит, я совсем не знаю женщин.
Неизвестно, был ли полковник расположен поведать Стронгу еще какие-нибудь тайны касательно своего прошлого, но беседу их прервал стук в наружную дверь, и, когда Грэди отворил ее, перед двумя приятелями предстал не кто иной, как сэр Фрэнсис Клеверинг.
— Батюшки мои! Хозяин! — удивленно воскликнул Стронг.
— Зачем пожаловали? — проворчал Алтамонт, угрюмо глядя на баронета из-под нависших бровей. — Уж верно, не за хорошим делом.
И правда, хорошие дела очень редко приводили сэра Фрэнсиса Клеверинга сюда или куда бы то ни было.
Всякий раз как злосчастный баронет являлся в Подворье Шепхерда, целью его было раздобыть денег; и обычно либо у Стронга, либо внизу, у Кэмпиона, его уже дожидался какой-нибудь господин, промышляющий деньгами, и вексель, требовавший оплаты или возобновления. Клеверинг никогда не умел смотреть в лицо своим долгам, хоть и был с ними знаком всю жизнь; пока вексель можно было возобновить, он не считал нужным тревожиться и готов был подписать что угодно назавтра, лишь бы сегодня его оставили в покое. Такого человека не могло бы спасти все богатство мира; он был рожден для того, чтобы разоряться; чтобы надувать мелких поставщиков и попадать в лапы жуликам покрупнее. Одновременно скряга и мот, не честнее тех, кто его обманывал, он оказывался одурачен главным образом потому, что сам был слишком ничтожен для успешного плутовства. Того количества лжи и низких уверток, какое он за свою жизнь пустил в ход, пытаясь прикарманить мелкие займы или увильнуть от небогатых кредиторов, преступнику более отважному хватило бы на то, чтобы сколотить себе состояние. Даже достигнув вершин благоденствия, он оставался жалким пройдохой. Будь он кронпринцем, он и то не мог бы быть более слабовольным, никчемным, распущенным и неблагодарным. Он мог двигаться по жизни, только опираясь на чье-нибудь плечо, а между тем ни одному из своих помощников не доверял и путал все расчеты, строившиеся для его пользы, действуя под рукой против своих же агентов. Стронг давно раскусил Клеверинга и не обольщался на его счет. Они не были друзьями, просто шевалье работал на своего патрона так же, как, будучи в военной службе, совершал изнурительные походы или терпел опасности и лишения в осажденном городе: потому что это был его долг и потому что он пошел на это по доброй воле.
"Что ему нужно?" — подумали при виде баронета оба офицера из гарнизона Подворья Шепхерда.
Бледное лицо сэра Фрэнсиса выражало крайнее раздражение и гнев.
— Итак, сэр, — обратился он к Алтамонту, — вы опять взялись за старые штучки?
— Какие это штучки? — насмешливо спросил Алтамонт.
— Rouge et noir. Вы там были вчера! — крикнул баронет.
— А вы откуда знаете? Вы тоже там были? Да, в клубе я был, но на краевое и черное не ставил — спросите у капитана, я как раз ему рассказывал. А играл я в кости. В азарт играл, сэр Фрэнсис, даю честное слово. — И он обратил на баронета хитрый, притворно смиренный взгляд, отчего тот еще пуще распалился.
— Очень мне нужно знать, сэр, как вы проигрываете деньги, в азарт или в рулетку! — заорал баронет, сдабривая свои слова божбой. — Но я не желаю, чтобы вы пользовались моим именем или связывали его со своим… Черт его дери, Стронг, неужели вы не можете держать его в узде? Говорю вам, он опять воспользовался моим именем — выдал на меня вексель, а деньги проиграл… Я так больше не могу… не могу… такого никто не выдержит… Да вы знаете, сколько я за вас переплатил, сэр?
— На этот раз было совсем немножко, сэр Фрэнсис… всего пятнадцать фунтов, капитан Стронг… Больше они мне не поверили. Так что вы, хозяин, зря гневаетесь. Такой пустяк, я об этом и не упомянул, верно, Стронг? Просто запамятовал, а все проклятая бутылка виновата.
— Бутылка или что другое, это до меня не касается. Мне дела нет, что вы пьете и где пьете — лишь бы не в моем доме. И не желаю я, чтобы вы врывались в мой дом, когда у меня гости. Как вы смели, сэр, явиться вчера на Гровнер-Плейс и… и что, по-вашему, должны подумать обо мне мои друзья, когда такой человек, как вы, и притом пьяный, вваливается без спросу в мою столовую и требует вина, точно он хозяин дома?
— Скорее всего, они подумают, что у вас очень подозрительные знакомые, — отвечал Алтамонт с невозмутимым благодушием. — Ну ладно, баронет, я прошу извинения, честное слово, я виноват. Когда джентльмен просит извинения, для джентльмена этого должно быть достаточно. Верно, это я немножко пересолил, когда вломился в вашу кают-компанию и потребовал выпивки, точно я — сам капитан; но я, понимаете, еще раньше хватил лишнего, потому меня и тянуло на спиртное. Это всякому понятно. А к вам я пришел, потому что в rouge et noir они мне больше не давали денег на ваше имя, ну я и решил вам об этом сообщить. Мне они отказали — ну и ладно, но отказаться принять ваш вексель, когда вы ихний завсегдатай, и притом баронет, и член парламента, и джентльмен, каких мало, — это уж я, черт возьми, называю неблагодарностью.
— Если вы еще раз это сделаете… если посмеете показаться в моем доме, либо возьмете в долг на мое имя в игорном доме… или в любом другом доме, черт побери… слышите — в любом… либо вообще сошлетесь на меня, или заговорите со мной на улице, пока я сам с вами не заговорю, — клянусь богом, я вас больше знать не знаю, я не дам вам больше ни шиллинга…
— А вы, хозяин, полегче, — угрюмо промолвил Алтамонт. — Этого не смей, того не смей, — когда я зол, меня такие слова только хуже раздразнить могут. Вчера мне не следовало приходить, это я знаю; но ведь я вам объяснил, что был пьян, а что еще нужно между джентльменами?
— Это вы-то джентльмен? Да как вы, черт побери, смеете называть себя джентльменом?
— Я, конечно, не баронет, — проворчал Алтамонт, — и вести себя по-джентльменски почти разучился. Но когда-то я был дворянином, и мой отец был дворянином, и таких речей я от вас не потерплю, сэр Фрэнсис Клеверинг, понятно? Я хочу опять уехать из Англии. Почему вы не можете дать мне денег и отпустить меня? Какого черта вы купаетесь в золоте, а я нищенствую? Почему у вас роскошный дом и стол ломится от серебра, а я прозябаю на чердаке в этом жалком Подворье Шепхерда? Разве мы с вами не партнеры? Разве я не имею такого же права на богатство, как вы? Хотите, расскажем сейчас все Стронгу? Пусть он нас рассудит. Я не против того, чтобы открыть ему мою тайну — он болтать не станет. Вот послушайте, Стронг… может, вы и сами уже догадались… дело в том, что мы с хозяином…
— Да замолчите вы, черт вас возьми! — в бешенстве взвизгнул баронет… — Деньги вы получите, как только я их достану. Я вам не монетный двор. Совсем меня затравили, не знаю, куда и податься. Есть с чего с ума сойти, ей-богу! Лучше умереть, все равно несчастнее меня нет человека… Мистер Алтамонт, вы не обращайте внимания, — когда мне нездоровится, я всех ругаю, сам не знаю, что говорю, а нынче у меня что-то печень разыгралась… Не взыщите, если обидел вас. Я… я постараюсь уладить это дельце. Стронг постарается. Честное слово, Стронг, мне нужно с вами поговорить, милейший. Пройдем-ка на минутку в контору.
Наскоки Клеверинга почти всегда кончались таким бесславным отступлением. Алтамонт только фыркнул вслед баронету, когда тот вышел в контору, чтобы поговорить с глазу на глаз со своим фактотумом.
— Ну, что еще? — спросил Стронг. — Верно, все то же?
