В день суда я получил бандероль из Читы. В ней оказалось десять пачек японских сигарет "Хи лайт"…
Борю поместили в Обухове. Он написал мне, что лагерь хороший, а вохра
– довольно гуманная.
Капитан Дерябин оказался человеком слова. Он назначил Борю хлеборезом, Это была завидная номенклатурная должность.
За это время жена моего брата успела родить дочку Наташу. Как-то раз она позвонила мне и говорит:
– Нам предоставляют общее свидание. Если ты свободен, поедем вместе. Мне одной с грудным ребенком будет трудно.
Мы поехали вчетвером – тетка, Лиза, двухмесячная Наташа и я.
Был жаркий августовский день. Наташа всю дорогу лакала. Лиза нервничала. У тетки разболелась голова…
Мы подъехали к вахте. Затем оказались в комнате свиданий. Кроме нас там было шестеро посетителей, включенных отделял стеклянный барьер.
Лиза распеленала дочку. Брат все не появлялся. Я подошел к дежурному сверхсрочнику:
– А где Довлатов?– спрашиваю.
Тот грубовато ответил:
– Ждите.
Я говорю:
– Позвони дневальному и вызови моего брата. И скажи Лехе Дерябину, что я велел тебя погонять!
Дежурный несколько сбавил тон:
– Я Дерябину не подчиняюсь. Я оперу подчиняюсь…
– Давай,– говорю,– звони…
Тут появился мой брат. Он был в серой лагерной робе. Стриженные под машинку волосы немного отросли. Он загорел и как будто вытянулся.
Тетка протянула ему в амбразуру яблоки, колбасу шоколад.
Лиза говорила дочке:
– Татуся, это папа. Видишь – это папа…
А брат все смотрел на меня. Потом сказал:
– На тебе отвратительные брюки. И цвет какой-то говнистый. Хочешь, я тебе сосватаю одного еврея? Тут зоне один еврей шьет потрясающие брюки. Кстати, его фамилия – Портнов. Бывают же такие совпадения…
Я закричал:
– О чем ты говоришь?! Какое это имеет значение?!
– Не думай,– продолжал он,– это бесплатно. Я дам деньги, ты купишь материал, а он сошьет брюки… Еврей говорит: "Задница – лицо человека!" теперь посмотри на свою… Какие-то складки…
Мне показалось, что для рецидивиста он ведет себя слишком требовательно…
– Деньги?– насторожилась тетка.– Откуда? Я знаю, что в лагере деньги иметь не положено.
– Деньги как микробы,– сказал Борис,– они есть везде. Построим коммунизм – тогда все будет иначе.
– Погляди же на дочку,– взмолилась Лиза.
– Я видел,– сказал брат,– чудная девка…
– Как,– говорю,– у вас с питанием?
– Неважно. Правда, я в столовой не бываю. Посылаем в гастроном кого-нибудь из сверхсрочников… Бывает – и купить-то нечего. После часу колбасы и яиц уже не достанешь… Да, загубил Никита сельское хозяйство… А было время – Европу кормили… Одна надежда – частный сектор… Реставрация нэпа…
– Потише, – сказала тетка.
Брат позвал дежурного сверхсрочника. Что-то сказал ему вполголоса. Тот начал оправдываться. К нам долетали лишь обрывки фраз.
– Ведь я же просил,– говорил мой брат.
– Я помню,– отвечал сверхсрочник,– не волнуйся. Толик вернется через десять минут.
– Но я же просил к двенадцати тридцати.
– Возможности не было.
– Дима, я обижусь.
– Боря, ты меня знаешь. Я такой человек; обещал – сделаю… Толик вернется буквально через пять минут…
– Но мы хотим выпить сейчас!
Я спросил:
– В чем дело? Что такое?
Брат ответил:
– Послал тут одного деятеля за водкой, и с концами… Какой-то бардак, а не воинское подразделение.
– Тебя посадят в карцер,– сказала Лиза.
– А в карцере что, не люди?!
Ребенок снова начал плакать. Лиза обиделась. Брат показался ей невнимательным и равнодушным. Тетка принимала одно лекарство за другим.
Время свидания истекало. Одного из зэков уводили почти насильно. Он вырывался и кричал:
– Надька, сблядуешь – убью! Разыщу и покалечу, как мартышку… Это я гарантирую… И помни, сука, Вовик тебя любит!..
– Пора идти,– сказал я,– время.
Тетка отвернулась. Лиза укачивала маленькую.
– А водка?– сказал мой брат.
– Выпейте,– говорю,– сами.
– Я хотел с тобой.
– Не стоит, брат, какое тут питье?..
– Как знаешь… А этого сверхсрочника я все равно приморю. Для меня главное н человеке – ответственность…
Вдруг появился Толик с бутылкой. Было заметно, что он спешил.
– Вот,– говорит,– рупь тридцать сдачи.
– Так, чтобы я не видел, ребята,– сказал дежурный, протягивая Боре эмалированную кружку.
Брат ее живо наполнил. И каждый сделал но глотку. В том числе – зэки, их родные, надзиратели и сверхсрочники. И сам дежурный…
Один небритый татуированный зэк, поднимая кружку, сказал:
– За нашу великую родину! За лично товарища Сталина! За победу над фашистской Германией! Из всех наземных орудий – бабах!..
– Да здравствует махрово-реакционная клика Имре Надя!– поддержал его второй…
Дежурный тронул брата за плечо:
– Боб, извини, тебе пора…
Мы попрощались. Я пожал брату руку через амбразуру. Тетка молча глядела на сына. Лиза вдруг заплакала, разбудив уснувшую было Наташу. Та подняла крик.
Мы вышли и стали ловить такси…
Прошло около года. Брат писал, что все идет хорошо. Он работал хлеборезом, а когда Дерябин ушел на пенсию, стал электромонтером.
Затем моего брата разыскал представитель УВД. Было решено создать документальный фильм о лагерях. О том, что советские лагеря – наиболее гуманные в мире. Фильм предназначался для внутреннего использования. Назывался он суховато: "Методы охраны исправительно-трудовых колоний строгого режима".
Брат разъезжал по отдаленным лагерным точкам. Ему предоставили казенную машину "ГАЗ-61". Выдали соответствующую аппаратуру. Его неизменно сопровождали двое конвоиров – Годеридзе и Осипенко.
Брату удавалось часто заезжать домой. Несколько раз он побывал у меня.
К лету фильм был готов. Брат выполнял одновременно функции – кинооператора, режиссера и диктора.
В июне состоялся просмотр. В зале сидели генералы и полковники. На обсуждении фильма генерал Шурепов сказал:
– Хорошая, нужная картина… Смотрится, как "Тысяча и одна ночь"…
Борю похвалили. К сентябрю его должны были освободить.
Наконец-то я уловил самую главную черту в характере моего брата. Он был неосознанным стихийным экзистенциалистом. Он мог действовать только в пограничных ситуациях. Карьеру делать – лишь в тюрьме. За жизнь бороться – только на краю пропасти…
Наконец, его освободили.
Дальше я вынужден повторяться. Тетка позвонила Юрию Герману. Брата взяли чернорабочим на студию документальных фильмов. Через два месяца он работал звукооператором. А через полгода – начальником отдела снабжения.
Примерно в эти же дни меня окончательно уволили с работы. Я сочинял рассказы и жил на мамину пенсию…
Когда тетка заболела и умерла, в се бумагах нашли портрет сероглазого обаятельного мужчины. Это был заместитель Кирова – Александр Иванович Угаров. Он напоминал моего брата. Хоть и выглядел значительно моложе.
Боря и раньше знал, кто его отец. Сейчас на эту тому заговорили открыто.
Брат мог попытаться отыскать своих родственников. Однако не захотел. Он сказал:
– У меня есть ты, и больше никого…
Потом задумался и добавил:
– Как странно! Я – наполовину русский. Ты – наполовину еврей. Но оба любим водку с пивом…
В семьдесят девятом году я решил эмигрировать. Брат сказал, что не поедет.
Он снова начал нить и драться в ресторанах. Ему грозило увольнение с работы.
Я думаю, он мог жить только в неволе. На свободе он распускался и даже заболевал.
Я сказал ему в последний раз:
– Уедем.
Он реагировал вяло и грустно:
– Все это не для меня. Ведь надо ходить по инстанциям. Надо всех уверять, что ты еврей… Мне неудобно… Вот если бы с похмелья – раз, и ты на Капитолийском холме…
В аэропорту мой брат заплакал. Видно, он постарел. Кроме того, уезжать всегда гораздо легче, чем оставаться…
Четвертый год я живу в Нью-Йорке. Четвертый год шлю посылки в Ленинград. И вдруг приходит бандероль – оттуда.
Я вскрыл ее на почте. В ней лежала голубая трикотажная фуфайка с эмблемой олимпийских игр. И еще – тяжелый металлический штопор усовершенствованной конструкции.
Я задумался – что было у меня в жизни самого дорогого? И понял: четыре куска рафинада, японские сигареты "Хи лайт", голубая фуфайка да еще вот этот штопор…
С каждым годом она все больше похожа на человека. (А ведь не о любом из друзей это скажешь.) Когда она рядом, я уже стесняюсь переодеваться.
Мой приятель Севостьянов говорит:
– Она у вас единственный нормальный член семьи…
Принес я ее домой на ладони. Было это двенадцать лет назад. Месячный щенок-фокстерьер по имени Глаша. Расцветкой напоминает березовую чурочку. Нос – крошечная боксерская перчатка…
Короче, Глаша была неотразима.
Примерно до года она казалась нормальной рядовой собакой. Грызла нашу обувь. Клянчила подачки.
