веришь. Было, было! Не сомневайся!
Старик встал и подошёл к шкафчику. Он вынул фотоальбом, раскрыв положил его на стол.
– Во! Смотри! Это я.
На фото был мужик в самом расцвете сил. На вид лет тридцать пять, может быть сорок. Снизу было подписано: «Миркушин И. А.»
– А вас, как зовут? – спросил я, опомнившись, ведь имени собеседника до сих пор не знал.
– Илья Андреевич. Но можешь звать меня дедом. Я своего деда так же всегда называл. Утром на рыбалку идём, я с родительского дому, а он со своего. Я его как замечу, так сразу кричу: «Здорово, дед!» и рукой машу. – Илья Андреевич немного помолчал, и начал так неожиданно словно торопился сказать пока не забыл. – Помню, как помер. Утром к нему пришёл, тишина в доме, а на кровати дед лежит, свернулся калачиком и белый-белый, как снег. Помню, как старухи плакали. Гроб у калитки поставили, и вся деревня прощалась. В те годы так всех хоронили, как-никак друг дружке то родня, то товарищи.
Старик перелистнул страницу альбома. Силясь вспомнить, кто на фото, перебирал в слух разные имена, фамилии, прозвища. Он остановился на фото молодого человека в армейской форме. Человек бежал на встречу фотографирующему, на лице была широкая улыбка.
– Вот сын мой – Владимир. Это мы с матерью ездили к нему в часть, когда в армию призвали. На КПП его сфотографировали.
Илья Андреевич силился не заплакать. Было видно, как тяжело ему давалось сдерживать себя, но внезапно он разразился заливистым, насколько это возможно для старика, смехом.
– А знаешь, Вовка почему смеюсь? Не знаешь! Я сына то назвал в честь Владимира Ильича Ленина. Потом только сообразил, что меня то Илья зовут, но это полдела. Жену мою, Вовкину мать, звали то Лена. И вот какая штука получается: сын у меня Владимир Ильич, а чей? Так понятно чей – Ленин.
Тут даже мне стало смешно. Да и напряжение после дедовских рассказов нужно было снять. Шутка пришлась к месту.
– Жена у меня красавица была. Ой красавица. Помню, как из-за неё с Гришкой Соловьёвым подрался. Всё лицо он мне размалевал кулаками, а Елена мне тогда и сказала, что мог и не драться мол я ей ближе к сердцу, чем Гришка. – старик перелистнул несколько страниц. – Вот моя Елена.
На фото была молодая, красивая девушка. Если обычно мы улыбаемся губами, то девушка улыбалась всем лицом. Глаза, ямочки на щеках, губы, всё светилось улыбкой. Наверное, именно так выглядит по-настоящему счастливый человек.
– Народ был весёлый, Вовка. Жили, уверенность была в завтрашнем дне. Знали, что работа всегда будет, что не пропадём. А потом всё под гору покатилось. Оказалось, что мы не нужны никому, что лес наш не нужен никому. А раз лес не нужен, то и деньги перевелись. Чуть ни натуральный обмен начался. Ну и при таких делах кто-то в город уехал к детям, кто просто лучшей жизни искать. Старики с горя помирать стали. Кто-то спивался. Потом заехали к нам какие-то коммерсанты, говорили, что выкупят пилораму, да запустят её, обещали что работа будет, что зацветёт деревня. Ну им и продал председатель за гроши, а они сволочи, что было можно порезали на металл, да угнали в город. Мы и в прокуратуру жаловались и в милицию и телевиденье приезжало, снимало репортажи, всё без толку. Правды не найти уже. Да и чтоб у них кость в горле застряла. Слишком уж мы доверчивые были. Да не суть.
Илья Андреевич замялся. Было видно, что ему нужно сказать что-то важное, нечто терзавшее его многие годы, но не имеющее выхода, не имеющее ушей, которым это можно было передать.
– Я тебе так скажу, Вовка! – тон старика стал строгим и серьёзным. – Только ты не смейся и не переубеждай. Я на своём веку много чего видел, много чего знаю. И что в деревне прожил не значит, что как мир устроен не знаю. Я поболе твоего книг прочёл, да конспектов написал. Это я на вид дряхлый, да кривой, а мозгами я в порядке. Вам – молодым много ещё придётся пережить. И кто спустя рукава жить будет, тому ой горько придётся. «Кто день прожил и ничему не научился, тот день зря прожил!» – так дед мой говорил. Так что слушай. – он вздохнул. – Видел ты хронику Великой Отечественной? Видел, что после себя фашист оставлял? От изб одни печи, а вокруг только головни обугленные. Заводы, целые города бомбёжкой разрушенные. Видел?! Так вот, как обратно к своим пойдёшь, посмотри на деревню при свете Солнца. Я тебе так скажу: победил Гитлер. Не силой победил, а пропагандой своей гнилой. И не тогда победил в сороковые, а сейчас. Думаешь мало таких деревень по стране? Думаешь мало умирающих городов? Тридцать лет уже кровоточит земля наша. От Приднестровья до Сахалина, от Таймыра до Душанбе один сплошной рубец. И не зарастёт этот рубец, пока мы за ум ни возьмёмся. Телевизор то посмотри. Миллиардеров с каждым годом всё больше, и нищих всё больше. А кто виноват? Так тебе скажут по телевизору. Все вокруг виноваты: французы, немцы, поляки, англичане они дескать хотят смерти нам всем и ненавидят нас, что есть не могут. А таджики, узбеки, киргизы, грузины виноваты в том, что места рабочие отбирают у русских. Так и вижу, что штурмовые отряды из Средней Азии берут приступом стройки, выгоняют рабочих и сами начинают работать. Злость меня берёт от этого, Вовка. Мы со всеми в мире жили и всем работы хватало, а тут на тебе. А новоказаки эти, думаешь спроста? Вот когда таких как ты прижмёт нужда на улицу идти и баррикады строить эти то вас разгонять и будут, а государство не при делах, мол это же не армейские части, а личная инициатива. Ох хлебнёте кровушки, Вовка, не завидую я вам.
Дед прекратил рассказ. Лицо старика, при свете восходящего Солнца, казалось отлитым из меди. Он взял бутыль самогона, перелил в мою тару. Затем взял с полки книгу и протянул мне.
– Вот Вовка, почитай. Старше станешь много общего найдёшь с окружающей тебя реальностью, только в реальность вглядывайся лучше, на людей больше смотри, а не всяких мракобесов слушай.
Я запихал бутыль с самогоном и книгу в рюкзак.
– Спасибо, Илья Андреевич. – сказал я старику.
– Да что уж там. – похлопав меня по плечу ответил старик. – Ты помни, что выход всегда есть, главное правильный найти. Ну ступай.
Я вышел из дому, направился к мосту. Справа, заставляя щурить глаза,
