руку подскочивший А-сы.
— Послушай меня, А-до, братец! — торопливо заговорил он. — Не ходи с ними! Я вчера раздобыл три доу риса. Не пропадем с голоду!
А-до изменился в лице, нахмурил густые брови и хотел возразить, но к нему подбежал Лу Фу-цин, оттолкнул А-сы и захохотал.
— Значит, у вас рис есть? Вот здорово! Наши гости сегодня еще не ели. Эй! — крикнул он крестьянам из Янцзяцяо. — Пошли завтракать! У них рис есть!
Что? Эти люди пойдут есть его, А-сы, рис? Уж не ослышался ли он? Но крестьян не нужно было приглашать дважды — они уже устремились к дому А-сы. Режущая боль пронзила старика. Он закричал и, обессиленный, опустился на землю.
А-сы пришел в бешенство. Он бросился на Лу Фу-ци-на, обхватил его за шею, стал кусать. Он плакал, ругался, что-то кричал.
— С ума ты спятил! — отбивался от него Лу Фу-цин. — Что с тобой, А-сы? Да я тебе все объясню! Ай! Погляди, что он делает, А-до!
При имени брата А-сы выпустил соседа и с кулаками ринулся на А-до.
— Даже змея не жрет травы около своей норы. А ты привел людей в свой дом рис жрать! Ведь все сожрут, горсточки не оставят!
А-сы так стиснул голову брата, что тот слова не мог вымолвить в свое оправдание. Тун-бао сидел на земле и ругался. Лу Фу-цин пытался утихомирить братьев, но где там! К счастью, подоспела Лю-бао, сестра Лу Фу-ци-на, и они оттащили А-сы.
— Хорошо, ты занял рису, — тяжело дыша, говорил А-до. — Но подумай о других! Надо всем идти в город, иначе толку не будет. А как тебя заставишь? Только и остается съесть твой рис, тогда ты пойдешь с нами. И получишь свою долю.
А-сы сел на землю и тупо уставился на брата. Лу Фу-цин похлопал А-сы по плечу и, прижав пальцем ранку от укуса на шее, стал ему втолковывать:
— Пойми ты, мы так решили. У кого рис есть — остальных накормит. А потом вместе в город двинемся! Не ругай меня, брат А-сы. Такой уж уговор был.
— Никакого уважения к людям! Даже «длинноволосые» так не бесчинствовали, — сказал Тун-бао, ни к кому не обращаясь, уразумев наконец, что происходит. «Ладно, ладно! Идите в город! — думал он. — Хлебнете там горя! Получите по заслугам! Владыка неба, он все видит. Вспомните тогда старого Тун-бао, который многое повидал на своем веку — не как собака жизнь прожил».
В это время из дома Тун-бао вышли крестьяне, неся две кринки с рисом. Сы, заплаканная, с растрепанными волосами, выскочила за ними.
— Это же для всей нашей семьи! — со слезами причитала она. — Разбойники! Бандиты! Зачем грабите?
Но люди будто не слышали ее причитаний. Они поставили кринки посреди поля и стали бить в гонг.
Лю-бао потащила Сы за собой.
— Да пойми же ты! — сердито говорила она. — Не у тебя одной, у всех возьмем, что у кого есть. Нечего унижаться перед богачами, клянчить у них рис в долг! Вам хоть было у кого клянчить. А другим что делать? Вы будете обжираться, а люди — с голоду подыхать? Что ревешь, будто свекра хоронишь! Ну, съедят нынче твое. Так ведь все обратно вернут. Чего ж убиваться!
А-сы продолжал сидеть на земле — неподвижно, тупо глядя перед собой. Наконец он поднялся и вздохнул. Затем подошел к жене и, не то сердясь, не то утешая ее, проворчал:
— Из-за тебя все! Вот и остались ни с чем! А теперь что? Теперь один выход — с ними идти! Обрушится небо — всех придавит!
На рисовое поле притащили два больших котла. Крестьяне быстро перемыли рис и принялись варить похлебку. Солнце разогнало утренний туман, осветило поле и бледные, изможденные лица. С восточной стороны деревни, оттуда, где река была поглубже, доносилась веселая песня — это в лодках пели крестьяне, которые должны были плыть в город. Сидя на корточках, Тун-бао с ненавистью смотрел, как крестьяне поедали рисовую похлебку, а потом с шумом и гамом сели в шесть лодок и отчалили. Старик смотрел на лодки, на А-до, усиленно работавшего веслами, на опечаленные лица А-сы и снохи, которая взволнованно говорила что-то Лю-бао, на внука, стоявшего рядом с А-до, старательно размахивавшего руками, будто тоже гребет, — и ему казалось, что он видит все это во сне.
Вдруг Тун-бао словно очнулся, поднялся на ноги и побежал вдоль берега. Он не знал, куда бежит, просто ему хотелось с кем-нибудь поделиться, облегчить душу. Но вокруг никого не было, даже детишки куда-то попрятались. Тун-бао уже хотел повернуть назад, но на противоположном берегу вдруг увидел человека с белой повязкой на голове, который бежал к нему, словно безумный. Поначалу старик не признал его, но, когда человек приблизился к мостику, Тун-бао с облегчением вздохнул — это был Даос.
— Даже «длинноволосые» такого себе не позволяли, — еще издали закричал Тун-бао. — В город, видите ли, захотелось. Им там покажут! Старый Тун-бао знает, что говорит, — не как собака прожил жизнь. Бандиты! Грабители!
Даос остановился перед стариком, пристально на него поглядел, словно видел впервые, потом принялся, чуть не плача, изливать свою обиду:
— Кто дал им право? Кто дал право? Ты только послушай! Они съели моего старого петуха. Кто дал им такое право?
— Грабители! Будь они прокляты! Что о петухе убиваться, когда людям от них скоро житья не станет! Убивайте! Режьте! Бандиты! Негодяи!
Накричавшись, Тун-бао пошел домой.
В тот вечер все благополучно возвратились из города и привезли каждый по пять шэнов риса. Тун-бао только диву дался. Городские господа нынче, видать, не те, что прежде. Заявились к ним крестьяне из трех деревень, чуть больше сотни, а они до того перепугались, что дали каждому по пять шэнов риса. Разве поступают так настоящие господа? Выходит, Тун-бао как собака жизнь
