Наступил вечер. Колокольчик зазвонил, когда часы уже пробили девять. Пришла служанка — за ключом. Джеффри поднялся, чтобы открыть калитку самому, но в последний момент передумал. Она (скорее всего, по ту сторону калитки стоит именно Эстер), в свою очередь, может что-то заподозрить, если калитку вместо служанки откроет он. Он отдал девушке ключ и скрылся из виду.
«Устала до смерти!» — сказала себе служанка, разглядывая хозяйку при свете фонаря над калиткой.
«Устал до смерти!» — сказал себе Джеффри, с подозрением наблюдая за Эстер, когда та прошла мимо него по коридору наверх, чтобы снять шляпку в своей комнате.
«Устала до смерти!» — сказала себе Анна, встретив Эстер на втором этаже и взяв у нее письмо от Бланш, которое хозяйке коттеджа передал почтальон, встретивший ее у калитки.
Передав Анне письмо, Эстер Детридж удалилась в свою спальню.
Затворив за собой дверь гостиной, в которой горели свечи, Джеффри перешел в столовую, где света не было. Дверь он оставил приоткрытой и стал ждать хозяйку — перехватить ее, когда она пойдет в кухню ужинать.
Эстер устало заперла дверь, устало зажгла свечи, устало положила на стол перо и чернильницу. После этого ей пришлось несколько минут посидеть, собраться с силами, отдышаться. Придя в себя, она сняла верхнюю одежду. Потом вытащила из потайного кармашка в корсете рукопись, озаглавленную «Моя исповедь», как и в прошлый раз, открыла последнюю страницу и под записанным вчера сделала новую запись.
«Утром я уведомила его о том, что он должен освободить жилье, и предложила вернуть ему деньги, если он настаивает. Он отказался уезжать. Он уедет завтра, или я подожгу крышу над его головой. Весь день я избегала его, пришлось даже уйти из дому. Душа моя не ведает покоя, сон не смыкает мне веки. Я смиренно буду нести свой крест, пока у меня хватит сил».
После этих слов ручка выпала из ее пальцев. Голова склонилась на грудь. Она испуганно вздрогнула. Сон — этого врага она страшилась: во сне ее мучают кошмары.
Отомкнув ставни, она выглянула во тьму. Сад был залит умиротворяющим лунным светом. Ясные глубины ночного неба успокаивали, радовали глаз. Но что такое? Почему все меркнет? Набежали облака? Погасли звезды? Нет! Она снова чуть не заснула. Эстер второй раз испуганно встряхнулась. Все в порядке — сад, как и прежде, залит ярким лунным светом.
Кошмары или не кошмары, но усталость берет свое, и сопротивляться ей нет смысла. Эстер закрыла ставни и легла в постель; свою «Исповедь» она положила туда, куда обычно клала на ночь, — под подушку.
Она оглядела комнату — и поежилась. В каждом углу таились жуткие воспоминания прошлой ночи. А что, если она, проснувшись от пытки ночного кошмара, увидит у своей постели наводящее ужас Привидение? Неужели нет никакого средства? Ничего, что могло бы счастливо оградить ее от всего этого и позволить ей мирно почивать? В голове мелькнула мысль. Правильная книга — Библия. Если под подушку положить Библию, все-таки есть надежда, что удастся провести ночь в мире и покое.
Она уже сняла халат и корсет, надевать их совсем не обязательно. Она закутается в шаль, вот и все. И свечу брать незачем. В этот час ставни окон первого этажа должны быть еще открыты; а если и закрыты, она найдет Библию и в темноте — на книжной полке в ее комнатке.
Из-под подушки она вытащила свою «Исповедь». Она брала ее, даже если выходила из комнаты всего на минуту, — ничего не могла с собой поделать. Сложив рукопись и спрятав ее в руке, она снова пошла вниз по лестнице. Колени ее дрожали. Свободной рукой приходилось держаться за перила.
Джеффри наблюдал за ней из столовой. Вот она спустилась по лестнице… Он решил посмотреть, что она будет делать, а уж потом показаться и заговорить с ней. Но вместо того чтобы пойти на кухню, она замерла — и шагнула в свою комнатку. Опять подозрительно! Что ей там делать, без свечи, в такую темень?
Она подошла к этажерке с книгами: в лунном свете, втекавшем в окно, ее темная фигура была едва заметна. Эстер пошатнулась, приложила руку ко лбу; видно, у нее закружилась голова от утомления. Но она тотчас встряхнулась и взяла с полки книгу. Прислонилась к стене. Наверное, хочет передохнуть, прежде чем подниматься наверх, — слишком устала. Ее кресло стояло рядом. Конечно, если решила передохнуть минутку-другую, лучше сесть в кресло, чем стоять у стены. Она тяжело опустилась на сиденье, положила книгу на колени. Одна ее рука свесилась через ручку кресла; кажется, она что-то сжимала.
Эстер уронила голову на грудь, тотчас вскинула и мягко положила ее на подушку на спинке кресла. Заснула? Да, ее быстро сморил сон.
Мышцы сжатой руки, свисавшей с ручки кресла, постепенно расслабились. Из руки выскользнуло что-то белое и в лунном свете упало на пол.
Джеффри снял тяжелые ботинки и в одних чулках бесшумно вошел в комнату. Подобрал с пола белый предмет. Это оказались листы тонкой бумаги, аккуратно сложенные и густо исписанные.
Исписанные? Пока не заснула, она прятала эти записи в руке. Но зачем их прятать?
Может быть, вчера, когда жар одурманил ему голову, он выболтал что-то компрометирующее его? А она это записала, чтобы его шантажировать? Охваченный болезненным недоверием ко всему, разум Джеффри даже это немыслимое допущение возвел в ранг возможного. Бесшумно, как и вошел, он вышел из комнатки и на цыпочках проник в гостиную — там горит свеча, и он прочтет оказавшуюся у него рукопись.
Аккуратно разложив на столе тонкие листы, разгладив их, он обратился к первой странице и прочел нижеследующие строки.
Глава пятьдесят четвертая
РУКОПИСЬ
1
«Моя исповедь: после моей смерти положить в гроб и захоронить вместе со мной.
Здесь рассказана история моего замужества. Здесь — не известная ни одному смертному, поведанная только самому создателю — чистая правда.
В великий день воскресения все мы поднимемся в телах наших, в коих жили на этом свете. И когда я предстану перед страшным судом, я предъявлю ему это.
О, высший судия, справедливый и милосердный, тебе известно, сколько претерпеть мне пришлось. С тобою вера моя.
2
Я была старшим ребенком в большой семье, родители были людьми набожными. Мы принадлежали к религиозному братству первометодистов.
Все мои сестры обзавелись мужьями раньше меня. На несколько лет я осталась с родителями одна. Со временем здоровье матери сильно пошатнулось; домашнее хозяйство вместо нее вела я. По воскресеньям, между службами с нами часто обедал наш духовный пастырь, благочестивый мистер Бэпчайлд. Он хвалил меня за то, как я веду хозяйство, особенно, как готовлю. Моей матери это было неприятно, в ней пробуждалась ревность — получалось, что я вытеснила ее с ее законного места. С этого и начались мои невзгоды в родном доме. Здоровье матери все плошало, а вместе с ним плошал и ее нрав. Отец был от нас за тридевять земель, все ездил по своим делам. На мою долю тогда выпало немало. И я начала подумывать: а не выйти ли замуж, как все мои сестры; и тогда благочестивый мистер Бэпчайлд в перерыве между службами сможет приходить на обед в мой собственный дом.
Пребывая в таком настроении, я познакомилась с молодым человеком, который посещал службы в нашей приходской церкви.
Звали его Джоэл Детридж. У него был очень красивый голос.
Когда пели церковные гимны, он смотрел слова в моем молитвеннике. Работал он обойщиком. Мы с ним часто вели серьезные разговоры. А по воскресеньям прогуливались вместе. Он был моложе меня на добрые десять лет; он был всего лишь поденщиком, стало быть, его мирской статус был ниже моего. Мать моя прознала о нашей привязанности. И когда приехал отец, рассказала ему об этом. А заодно и моим сестрам и братьям, которые обзавелись своими семьями. Они все сошлись на том, что моим отношениям с Джоэлом Детриджем надо положить конец, пока дело не зашло слишком далеко. Тяжело мне тогда пришлось. Мистер Бэпчайлд был сильно опечален, что все так повернулось. Он упомянул меня в проповеди — не назвал по имени, но я знала, для кого она предназначалась. Может, я бы и поддалась напору родни, не соверши они вещь вовсе недостойную. У врагов моего кавалера они выведали о нем грязные сплетни и выложили их мне за его спиной. После того как мы пели в церкви, глядя в один молитвенник, вместе гуляли, сходились во мнениях, обсуждая религиозные темы, вынести такого я просто не могла. Возраст мой позволял мне руководиться собственным суждением. И я вышла замуж за Джоэла Детриджа.
з
Все мои родственники от меня отвернулись. На мою свадьбу не пожаловал ни один из них. Особенно ярился мой брат Ребен, он-то и подбивал остальных, и вот он сказал: с этого дня меня для них больше нет. Мистер Бэпчайлд был огорчен до крайности; он прослезился, обещал молиться за меня.
