— Вы… вы… — Он поднял указательный палец. — Вы Роджер Белл, да?
— Д-да, — нерешительно кивнул Роджер, гадая, к чему бы это.
— То-о-о-чно! — воскликнул Бо. — Я вчера видел вас по телевизору! — И протянул руку.
Роджер пожал ее, парень обхватил его кулак и большой палец. Какое-то особое дружеское рукопожатие, незнакомое юрисконсульту Беллу.
— Это большая честь, — сказал Бо. И вдруг подмигнул. — Здорово вы им высказали, мистер Белл!
— Спасибо, — сказал Роджер.
Парень скользнул на водительское сиденье, чтобы отогнать машину в недра стоянки, и вдруг высунулся опять.
— Мистер Белл!
Роджер обернулся.
— Мы с тобой! — сказал юный Бо. Убрал голову и поехал дальше.
«Мы с тобой!»
Сначала Роджер, конечно, подумал об Андрэ Флите. Но при чем тут Андрэ Флит? Это — ему, Роджеру, который сумел высказать что-то очень важное. Роджер даже подумать боялся — каким-то образом он приобрел сторонников… у него появились свои собственные сторонники…
Фойе Пичтри-Олимпус — помпезный мраморный зал: мраморные колонны, бортики, S-образные изгибы, выпуклые формы, рамки, всевозможные элементы классической архитектуры. Всё это сверкало и слепило глаза из-за множества светильников, направленных на гладкий мрамор. В стене напротив главного входа — большая арочная ниша с абстрактной скульптурой Генри Мура. Содержимое ниши казалось Роджеру чем-то вроде гигантского расползающегося пончика. Крупные бизнесмены Атланты, практически все белые, считали работы Генри Мура «настоящим классом» в скульптуре. Только посмотрите на эту штуку… дурацкий, бессмысленный кусок металла. Да, в чем-то Уэс Джордан был прав. Всё ради «класса». Три потертых бельгийских гобелена на другой стене. Тапер за огромным концертным роялем — высокий темнокожий мужчина лет тридцати в смокинге (время — половина девятого утра). Сейчас он играл «Болеро» Равеля. Начальство желало классики, но не слишком… утомительной, особенно в утренней запарке. Темпераментные аккорды, страстные трели старика Мориса лились на мраморный пол, эхом отскакивали от стен и метались, метались, метались по фойе. Каждый будний день Роджер проходил в двадцати шагах от рояля с чернокожим тапером уже… сколько?., несколько месяцев, и ни разу они даже не обменялись взглядами… но сегодня в том, как тапер плескал страстные волны «Болеро» на эти кла-аассные мраморные стены, было что-то иронически-вычурное, наигранное, и Роджер повернул голову к человеку за роялем… Тот ответил ему таким выразительным взглядом, что Роджер не мог отвести глаз. Тапер подмигнул и слегка улыбнулся. Утопая левой рукой в жарких тропиках фантазии старика Мориса, правую он оторвал от клавиатуры и сложил пальцы в форме буквы V, приветственным жестом.
И он тоже! Тапер в фойе! Что всё это значит?
Поднимаясь на лифте, Роджер приуныл. В обитых красным деревом коридорах «Ринджер Флизом энд Тик» эта поддержка — братская поддержка — ничего не значит, более того… В «Ринджер Флизом» все эти улыбки и комплименты, которые так греют тебя, милый Роджер, вызовут только неодобрение. Ты допустил профессиональный промах, вставив «тарантулов» и Инглиш-авеню туда, где им вовсе не место. Разыграв ни с того ни с сего расовую карту, ты показал истинный цвет своей кожи.
Роджер шел по мрачным темно-красным коридорам почти на цыпочках. Первый, на кого он наткнулся, был Боб Партридж, сорокалетний крепыш, один из тех светлых блондинов, чьи темные брови кажутся крашеными. Боб Партридж стоял на второй ступеньке руководства «Ринджер Флизом», после Зэнди Скотта и других директоров. Роджер встретил его настороженным взглядом, но Партридж расплылся в улыбке и воскликнул:
— А, Роджер! Как поживает наша доморощенная знаменитость?
Важна была скорее его улыбка, чем слова, и, увидев ее, Роджер успокоился. Боб Партридж не стал бы просто так приветствовать с распростертыми объятиями Роджера Белла II, во всяком случае, после вчерашних событий. Эта улыбка значила, что Зэнди и все остальные тоже довольны. Почему — Роджер совершенно не понимал. Однако… довольны. Верилось с трудом. Несмотря ни на что, Мир Роджера Белла остался цел и невредим.
Как большинство страдающих длительной и тяжелой бессонницей, хуже всего Чарли чувствовал себя утром. Всё утро, чем бы он ни занимался, голова казалась полой ореховой скорлупой. Внутри была лишь тяжелая сосущая пустота, которая жадно требовала сна и в то же время не оставляла сомнений — он, этот крепкий большой организм по имени Чарльз Эрл Крокер, утратил способность засыпать. События дня, разговоры, совещания, завтрак и обед, проблемы, праведный и неправедный гнев постепенно заполняли пустоту… до определенной степени… и энергия возвращалась к Чарли — процентов десять от нормального его состояния. Но сейчас, утром, сидя за своим столом на тридцать восьмом этаже «Крокер Групп», он чувствовал только пустоту и безразличие ореховой скорлупы.
Маргерит он велел соединять его только с теми, кто действительно требует неотложного внимания. Так можно было без помех продолжать свое утреннее занятие — отвернувшись от хваленого заоконного вида на пол-Атланты (на престижную северную половину и вожделенные для застройщиков тенистые пригороды у самого подножия «Крокер Глобал»), клевать носом, ронять подбородок на грудь, упираться грудью в живот, пытаться сомкнуть глаза. Движения век раздражали оптический нерв, и полудремотные галлюцинации могли сойти хотя бы за пародию на сон… Вот во что превратился великий Крокер… теперь это всего лишь несчастный упрямец, притворяющийся прежним всемогущим правителем…
Чарли думал об Инмане, до которого наконец дозвонился. Инман очень страдал. Он не мог просто так спустить чернокожему животному — Фэнона он называл не иначе, как «животное» — того, что оно сделало с Элизабет. Но сама Элизабет до сих пор была так перепугана, что взяла с отца слово не подавать никаких официальных бумаг, если из-за них ей придется еще раз встретиться с Фэноном или поведать миру о своем чудовищном унижении… Да уж, Инман считает свое несчастье величайшим в мире и ни на миг не задумывается, какая это роскошь — беспокоиться лишь о чести своего ребенка… а он, Чарли, вот-вот потеряет все.
Движения век начали рисовать перед его поникшим взором фиолетово-черную пропасть, и тут телефон на столе негромко тренькнул. Его вызывала Маргерит. Чарли снял трубку.
— Да-а?
— Чарли, только что позвонил какой-то юрист из «Ринджер Флизом», сказал, что он партнер фирмы, его зовут Роджер Белл. Он хочет срочно видеть вас по очень важному вопросу.
— Я же вам сказал — отправляйте всех кредиторов к Магу.
— От этого Белла ничего толком не добьешься — сообщил, что дело касается его клиента, и все. Хочет говорить только с вами.
— Роджер Белл… Как будто знакомое имя. Где я мог его слышать?
— Не знаю, — сказала Маргерит. — По-моему, фамилия довольно распространенная.
— Дайте мне Мага. Может, он в курсе. Маргерит соединила.
— Роджер Белл… — протянул Маг. — Ну, не знаю. Кажется, юрисконсульт по имени Роджер Белл представляет интересы того футболиста, Фарика Фэнона, последние два дня в новостях только об этом и говорят — какое-то там изнасилование. Я практически уверен, что юрисконсульта зовут Роджер Белл.
— Он из «Ринджер Флизом энд Тик»?
— Не знаю. А это существенно?
— Утром мне позвонил какой-то юрист по имени Роджер Белл из «Ринджер Флизом энд Тик».
— Вообще-то не похоже на «Ринджер Флизом»… — протянул Маг. — Но ведь мы живем в век аномалий.
«Интересно, что бы это значило?» — подумал Чарли. Вслух он сказал:
— Ладно, сделай мне одолжение, выясни, что это за Роджер Белл из «Ринджер Флизом энд Тик» — он хочет срочно поговорить со мной по какому-то важному делу. Если это просто дешевая кредиторская уловка, я вышвырну сукина сына в окно.
— Окна в фасаде не предусмотрены, — сообщил Маг, — только стеклянные стены.
И снова Чарли остался в недоумении — то ли это свойственная всем питомцам бизнес-школ привычка всё воспринимать буквально, то ли просто тщедушный юмор сухаря-Мага.
Минут через десять Маг перезвонил.
— Да, это тот самый юрисконсульт. Он представляет интересы Фарика Фэнона. И кстати, просто для справки — он черный.
— И партнер «Ринджер Флизом»?
— Определенно.
— Так, — сказал Чарли, — тогда понятно… — Хотя если бы его спросили, что именно ему теперь понятно, он вряд ли смог бы объяснить.
Положив трубку, Чарли крутанулся в кресле к северу, в противоположную от города сторону. Еще один солнечный майский день! Возмутительно. Возмутительно, что бог, природа или кто там еще сделал этот день таким ярким и солнечным. Как в юности, полной энергии и оптимизма, когда жизнь казалась Чарли высоким холмом, куда он будет взбираться лет до пятидесяти трех-четырех, взбираться весело, с бесконечным приливом сил, уверенный, что на вершине его ждет великолепие того блистательного будущего, к которому всегда стремится человек. В юности Крокера мучило бы любопытство — что от него нужно Роджеру Беллу, черному партнеру «Ринджер Флизом энд Тик»? А сейчас любопытства не было, ни малейшего, потому что теперь Чарли знал: золотое сияние на вершине жизненного холма — лишь сумерки у края пропасти.
