Михаил Булгаков - Том 4. Белая гвардия, Дни Турбиных

Елена. Идут, Леонид, идут. (Убегает с Шервинским к окну.)

Василиса вскакивает. Ванда тоже вскакивает. За ломберным столом подпевают Николке.

Николка.

Лариосик. Господа, слышите, идут! Вы знаете — этот вечер — великий пролог к новой исторической пьесе…

Мышлаевский. Но нет, для кого пролог, а для меня — эпилог. Товарищи зрители, белой гвардии — конец. Беспартийный штабс-капитан Мышлаевский сходит со сцены. У меня пики.

Сцена внезапно гаснет. Остается лишь освещенный Николка у рампы.

Николка.

Гаснет и исчезает.

Занавес

Конец

Не стоило бы и вспоминать статьи тех лет, мало ли вздорного писалось в то время, если бы некоторые из этих мыслей вдруг неожиданно в обновленной форме не появлялись вновь. Чем, например, отличаются мысли В. Лакшина от только что процитированных? «И не жаль ей семейного сервиза… ничего не жаль, если жизнь покатилась неведомо куда, и все трын-трава стало, и запахло в воздухе неслыханными потрясениями и бедой». «И мечты Турбиных о покое… Это где-то почти рядом с обывательщиной». «В устах Лариосика… дорогие Турбиным мысли звучат уже как пародии» и т. п. В. Лакшин отделяет Булгакова от героев романа. Это хорошо, но зачем же искажать при этом авторскую позицию? В. Лакшин увидел идиллию там, где ее нет, — в описании дома Турбиных, увидел, «беззлобную насмешку», «смешную фразу» там, где все очень серьезно и очень грустно. Фраза Лариосика, которая критику показалась смешной, передает стремление булгаковских героев к покою, невмешательству, нейтрализму. И это — положительное стремление представителей тогдашней интеллигенции, вставшей таким образом накануне перехода на сторону народной власти. В. Лакшин не понял сути образа Лариосика — в смешном, чудаковатом «кузене из Житомира» Булгаков разглядел глубокого, умного, серьезного человека, не понял, что внутреннее и внешнее не всегда совпадают. Комическое здесь только форма трагического.

Здесь хочется обратить внимание на некоторые довольно странные мысли В. Лакшина. В уже упоминавшейся статье говорится о том, что в этом высоко развитом чувстве чести не только моральная сила Турбиных, но их ограниченность: «Все они думают так же, как младший брат Николка, который верит, что „честного слова не должен нарушить ни одни человек, потому что иначе нельзя будет жить на свете“. И это немного старомодное рыцарство является „последней подпоркой их веры“. Думаю, что в этом споре критика с героями „Белой гвардии“ современный читатель всецело на стороне Николки, потому что если не верить в честное слово окружающих людей, то действительно на свете нельзя будет жить. И это не старомодное рыцарство, а мораль русского народа, всегда с презрением относившегося к своекорыстию, ко лжи, к приспособленцам, И высокие человеческие качества Турбиных, в том числе и „старомодное рыцарство“, действительно служат „моральными скрепами“ с теми идеалами, в которых выразилось все лучшее в России — высокий патриотизм, понятие чести человеческой, долга перед Родиной, мужество, бескорыстие, благородство, доброта, самоотверженность. Этими „вечными“ чертами, идущими от поколения к поколению русских людей, и дороги нам сейчас булгаковские герои. Давно уже сказано: русские, совершив Октябрьскую революцию, не перестали быть русскими. И мораль современного русского человека уходит в глубинную историю России. Много из „рыцарских“ черт Турбиных близко нам. Потому мы и чувствуем к ним симпатию. В этом смысле мы можем кое-чему у них и поучиться.»

Впервые: журнал «Россия». 1925, №№ 4 и 5 (первые 13 глав), № 6 с окончанием романа (7 глав) так и не вышел в связи с закрытием журнала. Полностью. Булгаков Мих. Дни Турбиных (Белая гвардия). Париж, Concorde, т.1, 1927, т. 2, 1929.

Публикуется по расклейке книги: Михаил Булгаков. Белая гвардия. М., Современник, 1990. Сверено с версткой романа «Дни Турбиных» (Белая гвардия), кн.1 и 2, Париж, 1927 и 1929, хранящейся в ОР РГБ, ф, 562, к. З, ед. хр.1, к. З, ед. хр. 2.

Роман посвящен Любови Евгеньевне Белозерской (1895–1987), в 1924–1932 гг. жена М. А. Булгакова.

Многие современники М. А. Булгакова и его родственники были крайне удивлены и раздосадованы этим посвящением. Татьяна Николаевна Лаппа (1891–1982), первая жена М. А. Булгакова, вполне резонно утверждала, что роман был посвящен ей. После смерти М. А. Булгакова, 5 марта 1956 года, сестра М. А., Надежда Афанасьевна Земская (1893–1971), писала Елене Сергеевне Булгаковой (1893–1970), душеприказчице М. А.

Милая Люся!

Я знаю, что теперь работаешь над подготовкой Мишиного архива для сдачи его в Пушкинский дом. В связи с этим я хочу написать тебе мое мнение о посвящениях на произведениях брата Миши.

Я знаю, что были случаи, когда посвящения у него выпрашивали, что он был против посвящений и в последнее время собственноручно снимал все посвящения со своих произведений Поэтому я думаю, что не надо оставлять посвящения ни на одном из его произведений.

Особо следует сказать о посвящении на печатных экземплярах романа «Белая гвардия» Там стоит «Любови Евгеньевне Белозерской» Когда я впервые прочитала это посвящение, оно было для меня совершенно неожиданным и даже больше того — вызвало тяжелое чувство недоумения и обиды. Михаил Афанасьевич писал «Белую гвардию» до своего знакомства с Любовью Евгеньевной. Я сама видела в 1924 году рукопись «Белой гвардии», на которой стояло «Посвящается Татьяне Николаевне Булгаковой», т. е. первой жене брата Миши… И это было справедливо: она пережила с Мишей все трудные годы его скитаний, после окончания Университета, в 1916–1917 году, и в годы гражданской войны, она была с ним в годы начала его литературной деятельности. Об этом есть свидетельства и в его письмах и в рассказах начала двадцатых годов. Роман «Белая гвардия» создавался при ней.

Поэтому снятие ее имени и посвященье романа «Белая гвардия» Любови Евгеньевне было для нас, сестер Михаила Афанасьевича, и неожиданным, и неоправданным.

Это мое мнение разделяет и сестра Вера (Вера Афанасьевна Булгакова, 1892–1973), которая тоже видела рукопись романа «Белая гвардия» с посвящением Татьяне Николаевне Булгаковой.

Я прошу тебя не оставлять никаких посвящений ни на одном произведении Михаила Афанасьевича, в том числе снять посвящение и с «Белой гвардии». Да ты и сама знаешь, что Михаил Афанасьевич снимал все посвящения со своих произведений, говоря, что не нужно их.

Написать тебе это письмо я считаю своим долгом, так как думаю, что моя просьба о снятии посвящений совпадает с волей брата Миши. (ОР РГБ, ф. 562, к. 35, ед. хр.4).

В.И. Лосев, цитируя это письмо, соглашается с Н.А. Земской: «Правильнее было бы это посвящение не печатать». (См.: Михаил Булгаков. Из лучших произведений, Москва, Изофакс, 1993, с.610.)

И Е. С. Булгакова тоже хотела бы снять посвящение, во всяком случае такие попытки и у нее были: из первой публикации романа в журнале «Россия», сброшюрованной в один том, Е. С. сняла посвящение, но в первой книжной публикации романа с ее, естественно, согласия посвящение осталось. (См.: Избранная проза, М., 1966, с.111.)

Воля Михаила Афанасьевича для нее была священна. К тому же она знала, что Любовь Евгеньевна вошла в жизнь М. А., как праздник, как любимая, желанная женщина, как умная, талантливая рассказчица, переводчица необходимых ему книг с иностранных языков… К тому же она знала еще и о том, что «Белую гвардию» Булгаков действительно начал писать при Татьяне Николаевне, а заканчивал роман при Любови Евгеньевне…

Так что этот вопрос не стоит даже и обсуждать: посвящение должно оставаться, хотя читатели должны помнить всегда и о Татьяне Николаевне, в которую М. А. тоже был влюблен и которая прошла с ним самые, может быть, трудные дороги Жизни.

«…И судимы были мертвые»… — цитата из Апокалипсиса.

Велик был год… — не раз М. А. в своих произведениях, письмах, выступлениях подчеркнет, что он испытал в Киеве за полтора года гражданской войны и революции: борьба за власть между большевиками, Центральной Радой, Гетманом, белогвардейцами, Петлюрой несла с собой непредсказуемость декретов, приказов и постановлений. Человеческая жизнь в ходе последовательных смен власти в сущности ничего не стоила, а потому эти годы и были страшными.