Она засуетилась вокруг свиней. Налила в черепок молоко. Как раз в это время из избы выполз заспанный Владек. Он засунул пальцы в рот и удивленно смотрел на происходящее.
— Молоко?
— А ты тут не путайся под ногами! Молоко для свинок, потому что они есть не хотят, понимаешь?
Он замолчал. Стоял в своей короткой рубашонке и смотрел, как мать подставляет черепок прямо к свиным рылам. Та, что поменьше, чуть приподнялась и понюхала.
— Пьет! Пьет!
— Э, куда там, пьет!
— Подожди, вот осмотрится и выпьет…
Но свиньи не обращали внимания и на молоко. Они лежали неподвижно и время от времени тихонько стонали. У Агнешки сердце разрывалось.
— Окурить их, что ли?
— Не поможет! — сплюнул Матус. — Все равно сдохнут.
Она вскрикнула от негодования.
— Не болтай невесть что! Жара такая на дворе, пот им дух и сперло. Нажрались, может, какого-то зелья. Да это пройдет…
— Так тебе и пройдет! Зараза на свиней напала, вот и все. Точнехонько так и Марцыновы свиньи хворали, на третий день и загнулись.
— У Марцына?
— Ну да. Будто не знаешь?
Нет, она не знала. Никого как-то не встречала в эти дни.
Но это был последний удар по хилому деревцу надежды. Если зараза — тогда пропало. Она присела около животных и попыталась приподнять голову одной из свиней.
— Совсем чистые. Никаких пятен нет.
— Пятна не обязательно. Печенка вспухнет — и все. Свиной кровавый понос.
Она осторожно гладила жесткий щетинистый бок.
— Дышат чуточку. Может, их водой полить?
— А, брось ты! Нож тут требуется и больше ничего!
Она всхлипывала в грязный фартук.
— Господи Исусе! Как же так? Может, им еще полегчает!
— Ничего им не полегчает, а только подохнут без всякой пользы, вот и все.
— Да что ж ты с двумя свиньями делать будешь?
— Купят, может. Сбегаю сейчас к Стефановичу.
— Ну, иди, коли так. Может, хоть по тридцать злотых даст…
— Марцыну по двадцать заплатил, а те лучше были!
Агнешка тяжело вздохнула, посидела еще несколько минут и пошла за дом, окучивать капусту. Мимоходом она кинула взгляд, где ребенок. Владек дорвался до картошки, оставшейся от завтрака, взял несколько штук в подол рубашонки и не спеша жевал. Но как только мать склонилась над грядками капусты, он соскользнул с порога и на кривых ножках тихонько направился к хлеву. Крепко держась за косяк, осторожно переступил порог. Свинья шевельнулась и застонала. Он в испуге попятился. Но животные снова замерли в неподвижности. Мать, видно, совсем забыла о молоке, а оно, беленькое, стояло в глиняном черепке. Тяжелое дыхание свиней слегка шевелило его, как дуновение ветра шевелит поверхность спокойной воды. Вместе с молоком слегка шевелилась и соломинка из свиной подстилки, упавшая в черепок.
Владек предусмотрительно обернулся. Матери не было видно. Из-за дома время от времени доносились удары мотыги в твердые комья земли. Он протянул руку, зорко следя за мутным взглядом свиней.
Те не протестовали. Владек обеими руками схватил черепок. Немного молока пролилось на свиное рыло, но животное и не шевельнулось. Тогда он поднес черепок к губам и стал пить. Молоко громко булькало в пустом желудке, он глотал его, захлебываясь и давясь, белая струйка стекала по подбородку на рубашку, он чувствовал влагу на животе, пить становилось все труднее, но он пил, пил, громко глотал, переводил дыхание и снова погружал губы в белую жидкость. Молоко пахло коровой, коровником, теплым навозом. Наконец, он выпил все и поставил черепок на прежнее место, под свиное рыло.
— Вла-аадек!
Звала мать. Он отер губы рукавом и медленно пошел, слыша, как у него булькает в животе.
— Где ты прячешься? Загляни-ка к свинкам, как они там?
Он послушно направился к хлеву, постоял возле него минутку и снова засеменил к матери.
— Спят.
Она ужаснулась.
— Спят? Не смотрят глазами?
— Смотрят, только мало. Стонут.
— Так что ж ты говоришь, что спят? Да не стой ты, не стой, иди набери травы для кроликов!
Он отправился ко рву у дороги и стал собирать в подол рубашонки листья конского щавеля и мелкие листочки белого клевера, который неведомо откуда там взялся, — засеялся самосевом и вырос густым ковриком сердцевидных, тройных листиков.
Владек рвал траву, пока не вернулся отец. Он шел злой. Мать, видимо услышав его шаги на дороге, выбежала из-за дома с мотыгой в руках и в подоткнутой до колен юбке.
— А Онуфрий не пришел?
— Не хочет. Позавчера, мол, у Марцына взял, а сегодня ему привезли из украинской деревни. Говорит, хватит с него, да и боится, как бы кто не донес.
— До сих пор небось не боялся? Мало он дохлятины покупал? Хотя бы и в прошлом году?
— Покупать — покупал. А теперь не хочет.
— Так что же теперь будет?
— А ничего. Прирежем. Что съедим, то съедим, а остальное кинем в навоз, только и всего.
Она стиснула губы. Со злостью взглянула на мужа. Как ему легко говорить! Известно — мужик. Ему всегда легче жить на свете.
— Пойду загляну к ним. Может, еще как-нибудь выцарапаются.
— Бабьи глупости! Выцарапаются! Вон от Плазяков тоже были у Онуфрия.
— Батюшки! Этакий кабанчик!
— Был, да сплыл. Утром прирезали.
— Надо было в ту ярмарку продать.
— А не ты ли мне в уши гудела: «Ждать! ждать!» Вот и дождались. Поднялась цена!
— У тебя тоже своя голова должна быть.
— Ну да! Кабы кто знал, что зараза кинется, так никогда и убытков бы не было. А я не господь бог, чтобы все наперед знать!
— Все равно надо было продать.
Он остановился, сжав кулаки.
— Иди ты к…! Не доводи до греха!
Она открыла было рот, чтобы что-то ответить, но Матус не стал дожидаться и направился к хлеву. Свиньи уже едва дышали.
— Помоги, тащи за ноги!
Они с трудом вытащили животных из хлева. Те уже даже не визжали, безвольно позволяя перетаскивать себя через порог. Колыхались их жирные туши. Но разложенные на траве, они все же казались меньше, чем в ограниченном четырьмя плетневыми стенками хлеву.
— Дышат все-таки!
— Может, с той, что поменьше, еще подождем?
Не отвечая, он принес длинный остроконечный нож.
— Смотри, они молоко выпили!
— Как же, выпили! На сыночка погляди!
Она оглянулась. Владек стоял в мокрой рубашонке, прядки волос надо лбом тоже были мокрые.
— Ты молоко вылакал?
Мальчик попятился.
— Оставь его! Выпил так выпил. Жалеешь ему, что ли?
Она отодвинула ногой пустой черепок.
— Подержи!
Свинья позволяла делать с собой все. Матусиха взяла ее за ноги и придержала. Матус ловким движением воткнул нож в сердце. Животное дрогнуло.
— Подержи голову.
Она оттянула рыло. Матус полоснул ножом по белому жирному горлу. Кровь начала медленно сочиться темная и запекшаяся. Агнешка ловила ее в горшок.
— Самое время было! Ну, теперь другую!
Владек стоял и смотрел.
— Мясо будет, — сказал ему отец.
— Ой, будет, боже милостивый, будет! — заголосила Матусиха. Она присела на землю возле мертвых свиней и раскачивалась взад и вперед, сотрясаемая рыданиями.
— Не ори! В деревне слышно!
Она отерла глаза. Пощупала свиной зад.
— И жирная же! Пудов десять, наверно, весит…
— Может, и больше.
— Господи Исусе, господи Исусе! Такие деньги!
— Не скулила бы ты. Я схожу к Скочекам за корытом, а ты воды нагрей.
Она набила печку сосновым хворостом, огонь весело потрескивал под лопнувшей плитой. Матус вскоре вернулся со старым Скочеком.
— Вот и пошло все прахом. Счастье еще, что успели прирезать. Вон у Параски за речкой ночью околели, баба и не заметила.
— И как же?
— Да никак. Закопали, и все.
— Боже ты мой, что только делается! — Она тяжело вздохнула.
— А хороши свинки!
— Ну, так как? Берете?
— Разве ту, что поменьше. А то жара, протухнет сразу.
— У вас погреб холодный, полежит.
— Полежать-то полежит, а все же…
Матусиха незаметно отозвала мужа в сторонку.
— Почем дает?
— По восемь. Только не все сразу. И мешок картошки.
— Матерь божья! Уж лучше собакам бросить!
Он пожал плечами.
Долго спорили они со Скочеком, щупали, осматривали, пока, наконец, сторговались. Пес Лапай, чуя запах крови и мяса, визжал в своей будке и отчаянно рвался на цепи.
Матусиха вырезала кусок сала на заправку к обеду.
До поздней ночи копались они в мясе, в синих кишках, в кусках белого сала. Владек заснул на кровати, объевшись чуть не до обморока, весь вымазанный лоснящимся жиром. Он стонал и покряхтывал. Матусиха заглядывала к нему время от времени и опять возвращалась в сарай, где солили мясо в деревянной кадке.
Старый Матус беспомощно суетился вокруг.
— Вы, папаша, тоже взялись бы за что-нибудь, — со злостью накинулась на него невестка. — Работы уйма, рук не хватает, а вам хоть бы что! Как почуяли мясо, так небось сразу прибежали, не понесло вас на деревню, как в другой день!
