— Да, я тоже верю.
Ей вспомнилось, как они когда-то уезжали с мужем путешествовать. И погрузилась в счастливые видения. Потом взяла мужа за руку. «Послушай, — тихонько сказала она. — Я так счастлива, что вышла за тебя замуж. Ты ведь веришь, что я совсем не сержусь, что заразилась от тебя?»
— Верю.
— Поэтому, когда девочка вырастет, пускай выходит замуж.
— Я понял.
— Тебе ведь пришлось настрадаться до того, как мы поженились? Ты ведь всё время думал о том, что вот ты заболеешь такой же чахоткой, что и родители, что жена может заразиться от тебя, что ребёнок тоже заболеет. Я была с тобой счастлива. Разве этого мало? Поэтому сделай так, чтобы дочка никогда не думала, что ей нельзя иметь мужа, не заставляй её мучиться. Пускай выходит замуж с лёгким сердцем. Это моё последнее желание.
4. Дневник мужа
Не спит любимая…
Обнимешь — станет мягко.
Мама моя тоже была мягкой.
Слёзы текут, дочери говорю:
«Стань хорошей мамой,
Стань хорошей мамой».
Если б знал я её…
[1926]
Его мать соображала очень неважно.
«Моя мамочка уговаривает меня выйти замуж за одного человека, но только я уже обещала другому. Что мне делать?» — спрашивала Тадзуко у его матери, но та плохо соображала. Наконец, она вроде бы поняла, что речь идёт о её собственном сыне. Но и это не произвело на неё впечатления — отвечала она так: «И что ты волнуешься? Ты ведь спокойно можешь уйти из дому — вот и выйдешь замуж за своего красавца. Знай: у меня были те же самые проблемы, и я приняла неверное решение. Тридцать лет мучилась. Всю жизнь себе порушила».
Тут Тадзуко почему-то подумала, что женщина одобряет их отношения. Покраснев, она спросила: «Правильно ли я поняла, что вы разрешаете вашему Итиро жениться на той, на которой он хочет?»
— Разумеется.
Тадзуко вернулась домой в прекрасном настроении. А Итиро, который подслушивал их разговор, послал ей вдогонку письмо, в котором отказывался от намерения жениться на ней. Он написал, чтобы она выходила замуж за того, за кого ей велят. Конечно же, он не счёл нужным сделать приписку: «И воспитай такого же примерного сына. Как я».
[1926]
Пришло письмо от мужа. Он разлюбил её и бросил. Первое письмо за два года. Из далёкого города.
«Не давай девочке резиновый мячик. Я слышу, как она стучит им об пол. От этого звука у меня стучит сердце».
Мать отобрала у дочери мячик. Ей было девять лет.
Потом от мужа пришло ещё одно письмо. Оно было отправлено уже из другого города.
«Пусть девочка не носит в школу ботинки. Я слышу, как она топает ими по мостовой. Будто топчет мне сердце».
Вместо ботинок мать дала дочери мягкие матерчатые тапочки. Девочка заплакала и перестала ходить в школу.
Потом пришло ещё одно письмо. Со времени предыдущего послания минул всего месяц, но почерк у мужа стал стариковский.
«Не давай девочке чашку. Когда она скребёт из неё рис, у меня на душе скребут кошки».
Мать стала кормить дочь своими палочками, как если бы той было три годика. Потом она вспомнила время, когда ей действительно было три года, а муж так счастливо играл с ней.
Дочь тихонько пошла к шкафу и достала чашку. Мать выхватила её и разбила вдребезги о камень в саду. Вот от какого звука разбивается сердце её мужа! Она нахмурилась и швырнула свою чашку в камень. Вот от этого звука разбивается его сердце? Мать выкинула обеденный столик в сад. А как насчёт этого звука? Она кинулась к стене дома и стала молотить её кулаками. Потом бросилась плечом на бумажную перегородку — прорвала, словно копьём ударила, упала на пол. Как тебе такой звук?
— Мама, мамочка!
Девочка подбежала к матери в слезах, та стала хлестать её по щекам. Послушай-ка эти звуки!
Эхом прикатилось новое письмо от мужа. Из другого далёкого города.
«Вы не смеете издавать никаких звуков! Вы не смеете хлопать дверями! Вы не смеете открывать окон! Вы не смеете дышать! Вы не смеете заводить часы!»
«Вы, вы, вы…», — шептала жена, роняя слёзы. Потом навсегда перестала издавать звуки. Даже самые тихие. Они с дочерью умерли.
Странно, но муж умер в одной постели с ней.
[1926]
— Видел?
— Видел.
— А ты видел?
— Видел.
Крестьяне собрались на просёлочной дороге. Они пришли с полей, спустились с гор. Лица были нахмурены, все говорили об одном и том же. Уже только по одному тому, что все они вдруг оторвались от своих работ в поле и лесу и собрались здесь по неведомому знаку, можно было предположить, что случилось нечто необычайное. Вид у крестьян был крайне взбудораженный.
Деревня располагалась в котловине. Посередине высился холм. Его огибала река. На вершине холма было кладбище. Крестьяне говорили о том, что каждый из них видел, как белое надгробие покатилось вниз по склону — словно какое-то привидение. Если бы его видели один или два человека, можно было бы счесть это за обман зрения и посмеяться. Однако надгробие видели всё. Так что ни о каком наваждении речи идти не могло. Я смешался с толпой растревоженных крестьян, и мы отправились на кладбище.
Прежде всего мы тщательнейшим образом осмотрели подножие холма и его склоны. Надгробия нигде не было. Потом поднялись к самому кладбищу и стали проверять, все ли надгробия на месте. Ни одна из могил не была потревожена. Крестьяне разволновались ещё больше.
— Ты видел?
— Видел.
— А ты видел?
— Видел.
Вот так, бесконечно повторяя один и тот же вопрос и один и тот же ответ, мы спешно сбежали вниз. Мнения крестьян совпали: это предзнаменование чего-то ужасного. Это чьё-то проклятие — то ли местного бога, то ли какого-то духа, то ли покойника. И нужно устроить моление. И нужно устроить на кладбище обряд изгнания злых духов, чтобы от проклятия избавиться.
Собрали деревенских девушек. Их набралось около двух десятков. Перед наступлением темноты крестьяне окружили их плотным кольцом и отправились к холму. Разумеется, и я присоединился к ним.
В самом центре кладбища девушки построились в ряд, седовласый старец встал перед ними и торжественно произнёс: «О вы, чистые девственницы, смейтесь во весь голос, чтобы Животы надорвались. Смейтесь над тем, кто посылает в нашу Деревню несчастье, смейтесь, смехом своим да изгоните его». И тут старик засмеялся сам: «Ха-ха-ха-ха-ха!» Во всю мочь своих здоровых лёгких девственницы стали вторить ему: «Ха-ха-ха!» Захваченный их громогласием, я вдруг тоже присоединился к взрывам хохота, катившегося по склону. «Ха-ха-ха-ха-ха!»
Кто-то из деревенских собрал сухой травы с ветками и запалил костёр. Девушки закружились вокруг адских языков пламени, попадали на землю. Они держались руками за животы, волосы — распущены. Слёзы, выступившие после первых раскатов хохота, высохли, глаза таинственно засверкали. Я подумал, что следовавшие один за другим страшные раскаты могут стереть эту землю в прах. Неистовый танец, белый оскал звериных зубов. Какая страшная дикарская пляска!
Сердца людей, которые хохотали не на жизнь, а на смерть, теперь сияли небесным светом. Вдруг я замолк. Я стоял на коленях перед могильным камнем, освещаемым языками яркого пламени.
— Боги, я чист!
Это был рыдающий от смеха голос, исходивший откуда-то — из места, названия которого я не знал. Крестьяне смеялись вместе с девушками, их хохот накрыл собой весь холм.
— Ха-ха-ха-ха-ха!
Вот девушка уронила гребень. Кто-то втоптал его в землю. С ещё одной свалился пояс, другая запуталась в нём и упала. Огонь перекинулся на него.
[1926]
«Ну что, сестрица? Не знаю уж, зачем я это делаю, но только довожу до твоего сведения, что перестал считать тебя своей женой. Допускаю — моё обращение покажется тебе странным. Ведь, наверное, и ты знаешь, что моя настоящая сестра умерла. И хоть лично я не говорил тебе о её смерти, но ты должна была хоть как-то почувствовать, что потеряла дорогого когда-то человека. Перед самой смертью она ездила к тебе. Вообще-то, это ты должна была поехать к ней. Она знала, что смерть близко, и известила тебя, что хочет повстречаться. Но ты не поехала. Ты знала, что она всё время лежит и умрёт скоро — всё, не будет её… И всё равно не поехала. Это очень нехорошо с твоей стороны. Не ты к ней поехала, а она к тебе. Показывать свой характер перед тем, кто находится на пороге смерти, — это позор. Запомни это. Запомни, что покойница хотела увидеть тебя, а ты к ней не поехала. Если хочешь, чтобы тебя любили, люби и ты. А если в тебе одна злоба — злобой же и вернётся.
Ты всегда была жестокосердна. Ты как будто забыла, что тебе тоже суждено умереть. Вообще-то, я хотел написать тебе о том, что случилось во время похорон. Но перед этим поведаю ещё об одном любопытном деле. Когда сестра умерла, я тут же стал искать её фотографию — чтобы поставить на алтарь. Из недавних нашёл только такую, где вы с ней вдвоём. Все говорили, что нужно тебя от этой фотографии отрезать, но я настаивал, чтобы на могилу поставили фотографию, как она есть. Говорил, что если фотографию разрезать, в рамку её вставлять будет не с руки. В общем, решили тебя на этой фотографии траурной лентой скрыть. Сделали всё аккуратно — чтобы никто не догадался, что под лентой кто-то там ещё есть. Можно истолковать всё это и по-хорошему. Ты ведь знала сестру такой, какая она и есть на этой фотографии. Вот и получается, что будто бы ты тоже на похороны пришла. Раз уж вы такой крепкой связью связаны. Даже родители про свою нелюбовь к тебе позабыли. Надо, говорят, чтобы вместе были. Но сам я по-другому думаю. Лучше бы по отдельности. Потому что в жизни вы порознь были. Это простое соображение, но оно самое сильное. Именно поэтому я думаю, что умереть для неё было правильно.
