— Мне это хорошо известно.
Оставшись один, Макиавелли громко рассмеялся. Разумеется, он не собирался брать эти дукаты, хотя они чертовски пригодились бы ему. И тут у него возникла прекрасная идея, и он вновь рассмеялся. Можно ведь занять деньги у Бартоломео, толстяк с радостью окажет ему услугу. Славная шутка — соблазнить жену с помощью денег мужа. Что может быть приятнее! Ему будет что рассказать по возвращении во Флоренцию. Он уже представлял, как хохочут его друзья, собравшиеся вечерком в таверне. «Ах, Никколо, Никколо! Никто не рассказывает истории лучше, чем он. Какой юмор, какие остроты! Слушая его, кажется, что сидишь в театре».
Два дня спустя он столкнулся во дворце с Бартоломео.
— Почему бы вам не зайти ко мне сегодня? — предложил Макиавелли. — Мы бы устроили вечер музыки. Бартоломео с радостью согласился.
— Правда, комната маленькая и холодная, — добавил Макиавелли, — а сводчатый потолок плохо отражает звук. Но я думаю, снаружи нас согреет жаровня, а изнутри — вино.
Макиавелли еще не закончил обедать, когда слуга Бартоломео принес ему письмо. Толстяк писал, что хозяйки дома не хотят лишать себя удовольствия послушать концерт, да и их гостиная уютнее маленькой холодной комнаты Серафины. Там есть камин, который согреет их куда лучше жаровни. И если Макиавелли и Пьеро окажут им честь и придут к ужину, они будут счастливы. Передав слуге, что они обязательно придут, Макиавелли довольно улыбнулся. «Как все просто», — сказал он себе.
Макиавелли побрился, уложил волосы и надел свой лучший костюм — длинную черную блузу из дамаста и плотно облегающий бархатный жакет с пышными рукавами. Пьеро тоже приоделся. На нем была голубая блуза, перехваченная в талии лиловым поясом, темно-синий жакет и такого же цвета чулки. Оглядев юношу, Макиавелли одобрительно кивнул.
— Ты, несомненно, произведешь впечатление на маленькую служанку. Как, ты сказал, ее зовут? Нина?
— Почему вы так хотите, чтобы я попал к ней в постель? — улыбаясь, спросил Пьеро.
— Чтобы потом ты не говорил, что поездка в Имолу прошла для тебя бесполезно. Кроме того, это нужно мне самому.
— Зачем?
— Я хочу оказаться в постели ее хозяйки.
— Вы?
Искреннее изумление Пьеро вызвало сердитый румянец на щеках Макиавелли.
— А почему бы и нет, позволь спросить?
Видя, что Макиавелли рассердился. Пьеро ответил не сразу.
— Вы же женаты и потом… такой же старый, как мой дядя.
— Глупец. Умная женщина всегда предпочтет мужчину в расцвете сил неопытному юнцу.
— Мне и в голову не приходило, что она интересует вас. Вы ее любите?
— Люблю? Я любил мать. Я уважаю жену и буду любить своих детей. А с Аурелией я хочу провести ночь. Тебе предстоит еще многому научиться. — Гнев Макиавелли быстро утих, и он потрепал Пьеро по щеке. — Бери лютню и пошли. От служанки ведь ничего не утаишь. Ты окажешь мне большую услугу, если закроешь ей рот поцелуями.
Дамы вышивали, когда Бартоломео ввел в зал Макиавелли и Пьеро.
На монне Катерине было красивое черное платье, а на Аурелии — платье из дорогой венецианской парчи. В нем она казалась еще прекрасней, даже прекрасней, чем воображал ее себе Макиавелли. «Какая нелепость, что у такой красавицы неуклюжий самодовольный муж, которому к тому же уже за сорок», — подумал он.
— Обменявшись любезностями, гости сели у камина.
— Как видите, привезенное вами полотно уже в деле, — похвастался Бартоломео.
— Вы довольны им, монна Аурелия? — спросил Макиавелли.
— Чудесное полотно, в Имоле такого не достать.
От взгляда ее больших черных глаз сердце Макиавелли учащенно забилось.
— Мы с Ниной делаем грубую работу, — добавила монна Катерина. — Снимаем размеры, кроим и шьем. А моя дочь вышивает.
— У монны Аурелии нет двух одинаковых вышивок, — заметил Бартоломео. — Покажи мессеру Никколо рисунок для этой рубашки.
— Мне кажется, это неудобно, — потупилась Аурелия.
— Ерунда. Я сам покажу.
Он взял листок бумаги и протянул его Макиавелли.
— Посмотрите, как изящно она вплела в рисунок мои инициалы.
— Это просто шедевр, — с притворным восхищением воскликнул Макиавелли, совершенно равнодушный к подобным мелочам. — Как бы я хотел, чтобы моя Мариетта обладала таким же талантом и трудолюбием.
— Моя жена — умница, — с нежностью сказал Бартоломео.
За ужином Макиавелли превзошел себя. Поездка во Францию стала для него неиссякаемым источником пикантных историй о придворных дамах и кавалерах. Монна Аурелия слегка краснела, когда он переходил рамки приличий. Бартоломео гоготал, а монна Катерина весьма одобрительно встречала его шутки. Отдав должное обильному ужину, Макиавелли завел разговор о торговых делах Бартоломео, а затем предложил перейти к пению. Он настроил лютню и для начала сыграл какую-то веселую мелодию. Несколько песен они исполнили втроем. Бас Бартоломео неплохо гармонировал с баритоном Макиавелли и тенором Пьеро. Под конец Макиавелли спел одну из песен Лоренцо Медичи. Голос его был нежен, взгляд не отрывался от Аурелии. Он пел только для нее. И когда Аурелия поднимала свои прекрасные глаза и почти в то же мгновение опускала их, он льстил себе надеждой, что она догадывается о его чувствах. Это был первый шаг. Вечер пролетел незаметно. В скучной, монотонной жизни женщин он стал настоящим праздником. Глаза Аурелии сияли от удовольствия. И чем дольше Макиавелли смотрел в них, тем яснее видел: перед ним женщина, способная на истинную страсть. Надо только разбудить ее. Что ж, он ее разбудит. Прежде чем уйти, Макиавелли сделал еще один шаг к достижению желанной цели.
— Вы говорили, мессер Бартоломео, что с радостью окажете мне услугу. Ловлю вас на слове.
— Я готов на многое ради посла Республики, — ответил Бартоломео, раскрасневшийся от выпитого вина, — но ради моего друга Никколо я готов на все.
— Дело в том, что Синьория ищет священника для великопостных проповедей на следующий год. И меня попросили узнать, нет ли в Имоле достойного служителя церкви, которому можно доверить столь важное дело.
— Фра Тимотео! — воскликнула монна Катерина.
— Спокойно, дорогая теща, — перебил ее Бартоломео. — Тут нельзя принимать поспешных решений. Мы должны рекомендовать человека, достойного такой чести.
Но монна Катерина не собиралась молчать.
— В этом году на Великий Пост он произносил проповеди в нашей церкви, и весь город сбежался послушать его. Когда он описывал муки грешников, мужчины плакали, женщины падали в обморок, а одна бедняжка, которой вскорости предстояло родить, разрешилась от бремени прямо в церкви.
— С этим я не спорю. Я много повидал на своем веку и тем не менее плакал, как ребенок. Действительно, фра Тимотео очень красноречив.
— Кажется, я уже слышал это имя, — сказал Макиавелли. — Вы меня заинтриговали. Раз в год флорентийцы любят вспомнить о покаянии, чтобы в оставшееся время со спокойной совестью обманывать своих соседей.
— Фра Тимотео — наш духовник, — ответил Бартоломео. — Без его совета я ничего не предпринимаю. Несколько месяцев назад я хотел купить большую партию пряностей в Леванте. Но фра Тимотео сказал, что святой Павел явился ему во сне и предупредил о кораблекрушении у Кипра. И я отказался от покупки.
— Корабль утонул? — спросил Макиавелли.
— Нет, но из Лиссабона прибыли три каравеллы с пряностями, и цены на них резко упали. Так что я все равно потерял бы на той сделке много денег.
— Я бы хотел увидеться с этим достойным монахом.
— По утрам вы всегда найдете его в церкви. Если вдруг его там не будет, ризничий скажет, где его найти.
— Могу я обратиться к нему от вашего имени? — вежливо осведомился Макиавелли.
— Посол Республики не нуждается в рекомендациях бедного купца из Имолы, города столь незначительного в сравнении с величественной Флоренцией.
— А каково ваше мнение о фра Тимотео? — обратился Макиавелли к Аурелии. — Дело очень важное, и мне хочется знать, что о нем думают не только влиятельные мужи города, такие, как мессер Бартоломео, и рассудительные, много повидавшие женщины, как монна Катерина, но и юные невинные девушки, не знающие опасностей, таящихся за стенами дома. Ибо проповедник, которого я бы мог рекомендовать Синьории, должен не только побуждать грешников к раскаянию, но и поддерживать добродетельных в их чистоте.
— Фра Тимотео не способен на зло, — ответила Аурелия. — Я готова следовать ему во всем.
— И будешь совершенно права, — добавил Бартоломео. — Он не посоветует тебе ничего плохого.
Утром Макиавелли вместе с Пьеро пошел на рынок и купил две связки жирных куропаток и корзинку ароматных фиников из Римини, славившихся по всей Италии. И то и другое он велел Пьеро отнести мессеру Бартоломео. В перенаселенной Имоле еда стоила дорого, и он знал, что его подарок примут с благодарностью. Затем Макиавелли пошел во францисканскую церковь. Она находилась недалеко от дома Бартоломео. В церкви почти никого не было, кроме двух-трех молящихся женщин, ризничего, подметавшего пол, и монаха, бесцельно слонявшегося у алтаря. «Это, должно быть, и есть фра Тимотео», — догадался Макиавелли.
