Все это, дорогая моя госпожа де л'Эсторад, случилось две недели тому назад, и с тех пор я ни разу не видела человека, который влюблен в меня, а ведь он воистину влюблен. Что он сейчас делает? Я хотела бы стать мухой, мышью, воробышком. Я хотела бы проскользнуть к нему в дом и взглянуть на него, но так, чтобы он меня не видел. Этому человеку я могу сказать: «Умрите за меня!» И он пойдет на смерть — во всяком случае, так мне кажется. Наконец-то в Париже появился человек, о котором я думаю, человек, чей взгляд озаряет мою душу. О! я ни за что не покорюсь этому врагу! Как?! появился мужчина, без которого я не могу жить, который мне необходим! Ты вышла замуж, а я влюблена! Не прошло и четырех месяцев, как две голубки, парившие в облаках, упали с небес на грешную землю.
Воскресенье.
Вчера, в Итальянской опере, я почувствовала на себе чей-то взгляд: словно околдованная, я взглянула в партер и там, в темном углу, увидела глаза, сверкавшие, как два карбункула. Энарес не сводил с меня глаз. Этот ужасный человек отыскал единственное место, откуда мог меня увидеть. Не знаю, чего он стоит в политике, но в любви он гений.
Вот, милая Рене, к чему мы тут пришли[58], — как сказал великий Корнель.
От госпожи де л'Эсторад к мадемуазель де Шолье
Крампада, февраль.
Милая моя Луиза, я долго ждала, прежде чем написать тебе, но теперь ради твоего счастья я должна поделиться с тобой тем, что знаю, вернее, тем, что узнала. Разница между девичеством и супружеством так велика, что девушке ничуть не легче понять, что представляет собой замужняя женщина, чем замужней женщине снова стать девицей. Я вышла за Луи де л'Эсторада, чтобы не возвращаться в монастырь. Это и так ясно. Уразумев, что, если я откажу Луи, мне придется вернуться в Блуа, я, как многие девушки, смирилась. Смирившись, я стала обдумывать свое положение, чтобы извлечь из него как можно больше пользы.
Поначалу суровость обета преисполнила меня ужасом. Однако супружество предполагает жизнь, а любовь — одни лишь наслаждения, которые скоро проходят, меж тем как супружество остается: в браке рождаются привязанности, гораздо более крепкие, нежели те, что связуют влюбленных. Поэтому, быть может, для счастливого супружества достаточно той нежной дружбы, что позволяет прощать многие недостатки. Ничто не мешает мне испытывать к Луи де л'Эстораду дружеские чувства. С тех пор как я твердо решилась не искать в супружестве тех радостей любви, о которых мы так часто и с таким опасным воодушевлением мечтали, в душе моей воцарился сладостный покой. Раз мне не суждено узнать любовь, почему бы не попытаться обрести счастье? — сказала я себе. Тем более что я любима и позволяю себя любить. В браке я всегда буду не рабой, а госпожой. Что же тут дурного для женщины, которая не хочет ни от кого зависеть?
Когда решалось самое важное меж нами, Луи обнаружил превосходный характер и добрую душу; итак, мы уговорились, что я стану его женой на словах, но не на деле. Душенька моя, мне так хотелось вечно жить в предчувствии любви, сторонясь наслаждения и лелея невинность души. Поступать не по обязанности, не по закону, но единственно по велению сердца и сохранять независимость... как это сладостно, как достойно! Покуда мы не заключили втайне от всех этот уговор, противный законам и самому таинству брака, я медлила со свадьбой. Поначалу я была готова на все, лишь бы не возвращаться в монастырь, но человеку свойственно не успокаиваться на достигнутом, а мы с тобой, ангел мой, из тех, кто не успокоится никогда. Я украдкой наблюдала за Луи и спрашивала себя: как повлияло на него несчастье — озлобило или, наоборот, сделало добрее? В конце концов я пришла к выводу, что любовь его ко мне доходит до страсти. Сделавшись его божеством, убедившись, что от первого же холодного взгляда он бледнеет и трепещет, я поняла, что могу добиться от него всего, чего захочу. Первым делом я устроила так, что мы стали совершать дальние прогулки одни, без родителей, и исподволь заставила его открыть мне свое сердце. Я разговорила его, расспросила о его мыслях, планах, о том, как он представляет себе наше будущее. Вопросы мои выдавали столько предварительных размышлений и так верно нащупывали самые больные места предстоящей нам отвратительной совместной жизни, что Луи, как он мне позже признался, испугался столь умудренной невинности. Я терпеливо выслушивала его ответы; он путался в них, как человек, парализованный страхом; в конце концов я поняла, что случай послал мне противника вдвойне слабого, ибо противник этот разглядел то, что ты так громко именуешь величием моей души. Горе и нищета подкосили его, и он считал себя конченым человеком; его терзали сомнения. Во-первых, ему тридцать семь, а мне семнадцать; он не мог без скорби думать об этой разнице в летах. Во-вторых, разделяя наше с тобой мнение, что я очень хороша собой, Луи с грустью сознавал, как сильно состарили его перенесенные страдания. Наконец, он считал, что я, как женщина, гораздо выше его, как мужчины. По этим трем причинам он утратил веру в себя; он страшился, что не сможет дать мне счастье, и понимал, что я соглашаюсь на брак с ним за неимением лучшего. «Если бы не мысль о монастыре, вы не вышли бы за меня», — робко сказал он мне однажды вечером. «Вы правы», — отвечала я очень серьезно. И тут, дорогая моя, я впервые испытала тот трепет, который вызывают в нашей душе мужчины. Когда две крупные слезы скатились по его щекам, у меня сжалось сердце. «Луи, — сказала я сочувственно, — в вашей власти превратить этот брак по расчету в брак по любви. Чтобы выполнить то, чего я от вас потребую, вам понадобится самоотвержение, превосходящее безропотную покорность влюбленного, которую вы мне так искренно обещали. Сможете ли вы возвыситься до дружбы, как понимаю ее я? Всякому суждено иметь всего одного настоящего друга, и я хочу стать для вас этим единственным другом. Узы дружбы связуют две родственные души, сплоченные, но свободные. Будьте же мне другом и сподвижником. Предоставьте мне полную независимость. Я не запрещаю вам пытаться пробудить в моей душе такую же сильную любовь к вам, какую, по вашим словам, вы питаете ко мне; но я не хочу становиться вашей женой по обязанности. Внушите мне желание отречься от моей свободы — и я тотчас поступлюсь ею. Таким образом, я не запрещаю вам вносить в нашу дружбу страстность, смущать ее голосом любви; что до меня, то я постараюсь, чтобы союз наш был безоблачным. Главное, позаботьтесь, чтобы о странном положении, в каком мы окажемся, никто не знал. Я не хочу прослыть капризницей и недотрогой, ибо я отнюдь не такова; я считаю вас человеком порядочным и потому предлагаю вам сохранять видимость супружеской четы». Мое предложение, дорогая, привело его в восторг; никогда еще я не видела такого счастливого человека: глаза у него горели; пламя радости осушило слезы. «Учтите, — сказала я в заключение, — что в моей просьбе нет ничего странного. Я ставлю это условие лишь затем, что всей душой желаю заслужить ваше уважение. Будете ли вы счастливы, если я стану вашей единственно потому, что так велят закон и религия? Если, не испытывая никаких чувств и лишь безропотно подчиняясь вам, как советует моя почтенная матушка, я произведу на свет ребенка, буду ли я любить его так же сильно, как любила бы дитя взаимной страсти? Пусть супругам и не обязательно нравиться друг другу так, как нравятся любовники, согласитесь, сударь, что необходимо не вызывать друг у друга отвращения. Примите в соображение, что страсти переменчивы, а в деревне, где нам предстоит жить, это особенно опасно. Разве мудрые люди не могут уберечь себя загодя от несчастий, которые влечет за собой непостоянство?» Он был до крайности поражен моей рассудительностью и рассудочностью, но торжественно обещал выполнить мою просьбу; в награду я нежно пожала ему руку.
В конце недели нас обвенчали. Уверенная в своей свободе, я с легким сердцем предстала перед алтарем и от души повеселилась на свадьбе; я получила право быть самой собой и, возможно, показалась кому-нибудь «бесстыдницей», как говорили у нас в Блуа. Меня приняли за умудренную женщину, а я была просто-напросто молоденькой девушкой, которую восхищает необычное и многообещающее положение, созданное ее собственными руками. Дорогая, передо мной словно по мановению волшебной палочки предстали все ожидающие меня трудности, и я искренно пожелала сделать этого человека счастливым. В такой глуши, как у нас, супружество очень скоро становится невыносимым, если женщине не удается взять бразды правления в свои руки. Она должна соединять в себе прелести любовницы с добродетелями супруги. Разве тень неуверенности не продлевает иллюзию блаженства и не тешит самолюбие, которое так сильно и так властно тревожит души всех людей? Супружеская любовь, как я ее понимаю, делает женщину источником надежды, наделяет ее верховной властью, неисчерпаемой силой и сердечной теплотой, от которой расцветает все вокруг. Чем независимее женщина, тем легче ей сохранить любовь и счастье в семье. Но я с самого начала потребовала, чтобы уговор наш оставался в глубочайшей тайне. Мужчина под каблуком у жены — предмет вполне заслуженных насмешек. Влияние женщины должно быть незаметным; в этом, как и во всем, тайна женщине на руку. Моя цель — поднять дух этого несчастного человека, вернуть блеск его природным достоинствам, но преображение Луи должно казаться его собственной заслугой. Задача достаточно трудная, чтобы решение ее покрыло меня славой. Я почти горжусь тем, что у меня есть тайная цель жизни, план, выполнению которого я отдам все силы и о котором не будет знать никто, кроме тебя и Господа.
