Однако, каким ужасным ни казалось ему настоящее, Годфри еще больше боялся той минуты, когда откроется его страшная тайна, и поэтому мечтал лишь о том, чтобы отдалить этот роковой день, когда ему придется испытать последствия отцовского гнева за нанесенный семейной гордости удар. Тогда, по всей вероятности, он вынужден будет отказаться от наследственного почетного положения и комфорта, которые, как-никак, составляли смысл его существования, и, уходя, унести с собой уверенность, что навсегда потерял уважение Нэнси Лемметер и возможность видеть ее. Чем позднее наступит этот день, тем больше надежды освободиться хотя бы от самых ужасных последствий, которые он на себя навлек, тем больше возможностей хотя бы урывками видеться с Нэнси и убеждаться, что он ей все еще не совсем безразличен. К этой радости он стремился после того, как целыми неделями отказывал себе в ней и избегал Нэнси, недоступной далекой звезды, которая притягивала его и заставляла еще мучительнее ощущать тяжесть своих цепей. Вот и сейчас им овладело такое сильное желание увидеть Нэнси, что даже не будь у него особой причины отказаться от завтрашней охоты, все равно это желание заставило бы его скорее доверить Уайлдфайра Данстену, чем отказаться от встречи с девушкой. Особая же причина заключалась в том, что в Батерли, городке, близ которого назначен был сбор охотников, жила та несчастная, чей образ становился для него с каждым днем все более ненавистным, и ему казалось, что там он обязательно столкнется с ней. Ярмо, которое человек сам на себя надевает своими прегрешениями, порождает ненависть в самых добрых сердцах, и, когда-то мягкий, привязчивый, Годфри Кесс быстро ожесточился. У него часто возникали недобрые мысли, — они приходили, исчезали и вновь появлялись, словно демоны, нашедшие в его душе удобный приют.
Что же делать сегодня вечером, чтобы как-нибудь убить время? Разве пойти в «Радугу», послушать разговоры о петушиных боях? Там, наверное, соберутся все, делать-то нечего. Правда, ему эти разговоры о петушиных боях были ничуть не интересны. Снаф, коричневый спаниель, который уже давно сидел перед ним, не спуская с него глаз, теперь нетерпеливо вскочил в ожидании ласки. Но Годфри, даже не взглянув, оттолкнул его и вышел из комнаты, а покорный пес поплелся за ним, не чувствуя обиды на хозяина, может быть потому, что ничего другого и не ждал от него.
На следующее утро стояла холодная и сырая погода. Данстен Кесс выехал рано, чтобы не утомить лошадь быстрой ездой. Его путь лежал по дороге, которая в конце деревни проходила мимо неогороженного участка земли, известного под названием «каменоломни». Здесь стояла хижина, в которой когда-то обитал каменотес, а теперь вот уже пятнадцать лет жил Сайлес Марнер. Место это в осеннюю пору имело очень мрачный вид, сырая глинистая почва была размыта дождями, а в заброшенном карьере высоко стояла красноватая грязная вода. Об этом прежде всего подумал Данстен, приближаясь к каменоломне, а затем он решил, что у старого дурака ткача, чей станок уже стрекотал в этот ранний час, где-то припрятана немалая толика денег. Как это вышло, что он, Данстен Кесс, часто слыша разговоры о скопидомстве Марнера, до сих пор не догадался надоумить Годфри обратиться к старику? Угрозой или лаской Годфри мог бы убедить его одолжить ему денег под отличное обеспечение в виде будущего состояния молодого сквайра. Этот способ показался Данстену легким и удобным. И тут же возникла мысль, что денег у Марнера, вероятно, достаточно и для того, чтобы после покрытия неотложного долга у Годфри осталась на руках приличная сумма и он мог ссудить деньгами своего преданного брата. Подумав об этом, он чуть не повернул коня обратно к дому. Годфри, несомненно, ухватится за это предложение, — ведь оно избавит его от необходимости расстаться с Уайлдфайром! Но именно тогда, когда Данстен дошел до этой мысли, решение ехать дальше укрепилось в нем и победило. Он не хотел доставить Годфри подобное удовольствие, — он предпочитал позлить мистера Годфри. А то, что ему поручена продажа лошади, приятно щекотало тщеславие Данстена. Он мечтал о том, как, пуская пыль в глаза, обделает это дельце и, может быть, даже кое-кого надует. Сначала он получит удовольствие, продав лошадь брата, а потом с не меньшим удовольствием заставит Годфри занять деньги у Марнера. Поэтому он продолжал путь.
Брайс и Китинг уже были на месте, но в том, что они будут, Данстен и не сомневался — ему всегда везло.
— Что я вижу! — воскликнул Брайс, который давно уже приглядывался к Уайлдфайру. — Ты сегодня на лошади брата? Как это так?
— А мы с ним поменялись, — ответил Данстен, всегда любивший приврать, независимо от того, преследует ли его ложь какую-либо цель и верит ли ему собеседник. — Уайлдфайр теперь мой.
— Что? Неужели он сменял Уайлдфайра на твою клячу — эту костлявую громадину? — спросил Брайс, хотя и был уверен, что в ответ услышит новую ложь.
— Ну, у нас были кое-какие счеты, — беззаботно ответил Данстен, — и Уайлдфайром он рассчитался со мной. Я согласился взять лошадь, хотя мне не очень хотелось; я облюбовал тут одну кобылу из конюшни Джортина — лошадь таких кровей редко встретишь. Но раз уж я взял Уайлдфайра, теперь ни за что не расстанусь с ним, хотя на днях один человек из Флиттона предлагал мне за него сто пятьдесят фунтов — он покупает лошадей для лорда Кромлека. Вы, наверно, видели его — такой косоглазый, в зеленом жилете. Но я не собираюсь продавать Уайлдфайра — такого скакуна не скоро раздобудешь! Кобыла лучших кровей, но у нее круп слабоват.
Брайс, конечно, сразу догадался, что Данстен хочет продать лошадь, и Данстен знал, что Брайс об этом догадался (барышничество — лишь один из видов торговли, требующих таких искусных маневров). Оба понимали, что купля-продажа еще не вышла из первой фазы, и Брайс ответил с насмешкой:
— Ты меня удивляешь. Сомневаюсь, чтобы ты не хотел расстаться с Уайлдфайром, ибо нет такого человека, который не хотел бы продать лошадь, если ему предлагают в полтора раза больше ее настоящей цены. Хорошо, если тебе дадут и сотню.
Тут к ним подъехал Китинг, и торг несколько усложнился. Он закончился тем, что Брайс купил лошадь за сто двадцать фунтов, которые обязался выплатить, когда Уайлдфайра, живого и невредимого, доставят в батерлийские конюшни. У Данси мелькнула мысль: не лучше ли отказаться от охоты, незамедлительно направиться в Батерли и, дождавшись возвращения Брайса, нанять лошадь, которая доставила бы его домой с деньгами в кармане. Но преодолеть желание участвовать в быстрой скачке, подкрепленное верой в свою неизменную удачу и глотком бренди из карманной фляги после состоявшейся сделки, было нелегко, особенно когда под ним был конь, способный брать любые препятствия, к восторгу всех охотников. Однако на этот раз Данстен слишком погорячился, и лошадь напоролась на высокий частокол. Его собственная злосчастная особа, которую и на рынке не сбыть, осталась целехонька, а бедный Уайлдфайр, не понимая, как дорого он стоит, упал на бок и в муках испустил дух. Незадолго до этого Данстен вынужден был спешиться, чтобы поправить стремена, а когда, наконец, крепко выругавшись, он мог вновь двинуться в путь, оказалось, что он отстал от охотников как раз в ту минуту, когда слава была совсем близка. Со злости он начал перескакивать через изгороди как попало и уже совсем было поравнялся с гончими, когда произошел роковой эпизод. Таким образом, Данстен очутился между передними всадниками, которые рвались вперед, не глядя, что происходит позади, и отставшими охотниками, которые могли проехать совсем стороной от того места, где упал Уайлдфайр.
Данстен, который всегда прежде всего старался уйти от ближайших неприятностей и мало заботился о более отдаленных последствиях, встал на ноги и, убедившись, что с Уайлдфайром все кончено, сразу с удовлетворением подумал, что никто ничего не видел. Подкрепившись после своего падения новым глотком бренди и целым потоком отборных ругательств, он поспешил в рощицу, справа от него, через которую надеялся дойти до Батерли, не встретив кого-нибудь из участников охоты. Сначала он намеревался нанять в Батерли лошадь и на ней поехать домой, ибо, как и другие тщеславные молодые люди его круга, считал невозможным пройти пешком несколько миль по обыкновенной проселочной дороге без ружья в руке. Его не особенно смущало, что он принесет Годфри печальное известие, так как он тотчас предложит брату воспользоваться деньгами Марнера. А если Годфри станет брыкаться, как всегда, когда предстоит очередной заем, от которого ему самому будет ничтожная польза, — пусть поупрямится — ведь это ненадолго. Данстен был уверен, что, пользуясь безвыходным положением Годфри, заставит его сделать что угодно. Теперь, когда необходимость в деньгах Марнера становилась все более насущной, мысль о них обрисовывалась весьма ярко, перспектива же появиться в Батерли в заляпанных грязью сапогах, свидетельствующих о том, что он шел пешком, и выслушивать там расспросы ухмыляющихся конюхов, совсем не привлекала Данстена, — ему не терпелось возвратиться в Рейвлоу и осуществить свой удачно задуманный план. Раздумывая об этом, он машинально сунул пальцы в жилетный карман, но нащупал там всего лишь несколько мелких монет. А он знал, что они не покроют того маленького долга, до уплаты которого содержатель конюшен отказался иметь дело с Данси Кессом. И, кроме того, расстояние, отделявшее его в настоящую минуту от дома, было лишь немногим больше расстояния до Батерли. Но Данси, который никогда не отличался сообразительностью, пришел к этому выводу, лишь постепенно осознавая другие более веские причины для такого неслыханного дела, как возвращение домой пешком. Было уже около четырех часов, поднимался туман. Чем скорее он выберется на дорогу, тем лучше. Данстен вспомнил, что за несколько минут перед падением Уайлдфайра он пересек проезжую дорогу и видел путевой столб. Поэтому, застегнув редингот, плотно намотав ремень охотничьего хлыста на рукоятку и с независимым видом похлопав ею по голенищам сапог, будто стараясь уверить себя, что неожиданность не захватила его врасплох, он двинулся вперед с таким чувством, словно совершает необыкновенный подвиг. При случае он расскажет об этом приключении в «Радуге», разумеется приукрасив и преувеличив его для избранного круга слушателей.
