В последнюю минуту она отозвала Анну Сильвестр в сторону, чтобы поговорить с ней наедине. Анне в ту пору было двадцать два года, Бланш только что исполнилось пятнадцать.
— Анни, милая, — просто начала леди Ланди, — я должна сказать тебе одну вещь, которую не могу сказать ни сэру Томасу, ни Бланш. Я уезжаю в Индию с тяжелым сердцем. Я знаю, что никогда больше не вернусь домой. Когда меня не будет, сэр Томас, конечно, женится. Много лет назад твоя матушка говорила мне перед смертью, как она боится за твое будущее. И вот сейчас я в таком же страхе за будущее Бланш. Я обещала любимой подруге, что заменю тебе мать. И это успокоило ее. Успокой и ты меня, обещай, что всегда будешь любить Бланш как родную сестру.
Леди Ланди протянула руку, Анна с переполненным сердцем поцеловала ее и свято обещала исполнить просьбу.
9
А через два месяца тяжелое предчувствие, томившее леди Ланди, сбылось. Она умерла на борту парусника и была похоронена в море.
Через год сбылось и второе предчувствие. Сэр Томас женился во второй раз. Он привез свою новую жену в Англию на исходе тысяча восемьсот шестьдесят шестого года.
На первых порах никакие перемены, казалось, не грозили установившемуся быту семейства сэра Томаса. Он помнил, как доверяла его первая жена Анне Сильвестр, и распорядился оставить в доме все, как есть. Леди Ланди-вторая, благоразумно согласуя свои желания с желаниями мужа, даже не пыталась изменить заведенный порядок. В начале тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года между Анной и Бланш были отношения сестринской любви и преданности. Будущее казалось лучезарным.
К этому времени из всех участников драмы, разыгравшейся на вилле в Хэмпстеде двенадцать лет назад, троих уже не было на белом свете, четвертый влачил жизнь в добровольной ссылке. На сцене остались Анна и Бланш, которые были тогда детьми, и преуспевающий стряпчий мистер Деламейн, обнаруживший изъян в брачном контракте Ванборо и ставший теперь лордом Холчестером.
Весной одна тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года жили в некоем графстве Северной Англии две достопочтенные Белые Совы.
Они обитали в ветхой заброшенной беседке. Беседка стояла в парке, а парк был частью богатого пертширского поместья, именовавшегося Уиндигейтс.
Местоположение Уиндигейтса выбрано было весьма удачно: оно находилось там, где плодородная равнина постепенно сменялась предгорьем. Особняк был построен с умом и толком и роскошно обставлен. Просторные конюшни образцово проветривались. Парк и цветник вокруг дома удовлетворили бы даже королевский вкус.
Обладая на заре своего существования такими достоинствами, Уиндигейтс, однако, с течением времени, стал понемногу ветшать. Над домом и землей нависло проклятие многолетней тяжбы. Более десяти лет нескончаемый судебный процесс сжимался петлей вокруг поместья, так что в нем нельзя было не только жить, но и просто подойти близко. Дом был заперт. Сад и огород заросли сорняками. Беседка снаружи была увита плющом. А внутри в ней жили ночные птицы.
Многие годы обитали Совы на земле, которой владели, пользуясь древнейшим правом — правом захватчика. Днем они важно и миролюбиво дремали, смежив веки, под сенью побегов сливаясь с серой прохладной мглой. На закате два мудрых молчальника неспешно пробуждались, охорашивались и летели бесшумно вдоль спящих проселков, высматривая добычу. Иногда скользили над полем туда-обратно, подобно английскому сеттеру, и вдруг камнем падали вниз, заметив оплошавшую мышь. А то призрачным видением парили над черной гладью воды — прогулки ради они долетали до озера — окунь на их вкус был не хуже полевой мыши. Их католический желудок с равным успехом переваривал и крысу, и кузнечика. Случались в их жизни минуты, наполнявшие сердца гордостью, — когда удавалось схватить спящую птичку прямо из родного гнезда. Чувство превосходства над пернатой мелочью, хорошо знакомое всем крупным хищникам, горячило их холодную кровь, и они летели дальше, оглашая тишину ночи ликующими криками.
Так было многие годы: днем Совы спали, видя счастливые сны, ночью наполняли желудки легкой и скорой добычей. Беседкой они завладели вместе с плющом. Стало быть, и плющ имел на нее конституционные права. Но хранителями конституции вовеки пребудут Совы. Существуют люди, разительно похожие на этих Сов: так же рассуждают и так же по праву сильного пожирают птах помельче.
Конституция существовала незыблемо до весны тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года, пока за стенами дома не послышались грозные шаги Прогресса, для которого, как известно, нет ничего святого.
И первый раз издревле почитаемые привилегии Сов оказались под угрозой внешней опасности.
В один ничем не примечательный день на пороге летнего домика появились два бесперые существа, оглядели плющ, имеющий закрепленное конституцией право гражданства, и сказали: «Это надо убрать». Посмотрели в окно на мерзкий солнечный свет и сказали: «А это впустить». Затем незваные гости ушли, но, уходя, согласно решили: «Завтра же и приступим».
Совы изрекли: «Не за тем мы столько лет оказывали честь своим присутствием этому месту, чтобы в конце концов сюда ворвался мерзкий солнечный свет. Достопочтенные лорды! Достопочтенные джентльмены! Конституция в опасности!»
И приняли соответствующую резолюцию, как водится в таких случаях. Затем опять смежили веки и погрузились в благодетельный сон с приятным сознанием исполненного долга.
Той же ночью, пролетая мимо большого дома, они с отвращением заметили во всех окнах свет. Что бы это могло значить?
А это значило многое. Тяжба наконец кончилась, и хозяин Уиндигейтса, нуждаясь в деньгах, решил сдать поместье. Съемщик очень скоро нашелся. И немедленно приступил к приведению в порядок и дома, и всего, что было вокруг. В ту ночь Совы летали над проселками с тревожным уханьем. А упав на зазевавшуюся мышь, промахнулись.
Наутро крепко спящие хранители конституции пробудились от громких голосов — беседка была полна отвратительных бесперых существ. Они открыли глаза, выразив этим протест, и увидели идущее полным ходом истребление плюща. То здесь, то там в замшелую тьму врывался яркий солнечный свет. Но Совы не падали духом. Взъерошив перья, они бросили клич: «Не сдаваться!» А бесперые существа, продолжая свое дело, задорно кричали: «Реформа!» Цепляющиеся за стены плети валились на землю, в беседку лились потоки яркого света. Совы едва успели принять новую резолюцию: «Будем верны конституции», как солнечный луч брызнул им в глаза, Совы тяжело расправили крылья и полетели из домика укрыться под ближайшей тенью. Сели на сук и сидели там, моргая глазами, пока беседка стряхивала тяжелые путы, душившие ее много лет. Наконец воздух и свет разогнали затхлую темень, свежая древесина заменила трухлявые доски. Увидев обновление, люди сказали: «Теперь тут можно жить!» А Совы опять зажмурились, помянули блаженной памяти тьму и пробормотали сквозь сон: «Достопочтенные лорды! Достопочтенные джентльмены! Конституция погибла!»
Кто осуществил эту реформу летнего домика? Новые хозяева Уиндигейтса. А кто эти новые хозяева? Сейчас все узнаем.
Весной тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года беседка была унылым обиталищем четы белых сов. Осенью того же года беседка стала излюбленным местом гостей, съехавшихся в Уиндигейтс. Его хозяева устроили многодневное увеселение на зеленых лужайках.
Забавы только что начинались, на происходящее было любо глядеть — столько кругом света, движения, красоты. Внутри беседки переливались всеми цветами радуги легкие, как крылья бабочек, наряды дам, скрашивая мрачное однообразие современного мужского одеяния; отсюда сквозь три высокие арки открывалась прекрасная перспектива: обширный зеленый луг завершался клумбами; а дальше сквозь деревья виднелся сложенный из камня особняк, перед которым искрились на солнце струи фонтана.
Гости болтали, серебряными колокольчиками рассыпался смех, веселье было в самом разгаре. И тут чей-то уверенный звонкий голос, возвышаясь над всеми другими, повелительно потребовал тишины. В круг перед беседкой вышла молодая девушка и обвела взглядом гостей, как генерал свое войско перед боем.
Она была юна, розовощека, белолица, словом, прелестна. Устремленные на нее глаза ничуть не смущали ее. Одета она была по самой последней моде. На лоб надвинута плоская как блин шляпка, чудом держащаяся на высоко взбитых светло-каштановых волосах. На грудь ниспадает каскад драгоценностей, в ушах — два эмалевых майских жука, устрашающе похожие на живых. Юбки цвета небесной лазури открывают лодыжки, обтянутые чулками в блестящую полоску. На ножках туфли с такими высокими каблуками, что любой мужчина, увидев их, вздрогнет от сострадания и спросит себя: «Неужто это прелестное существо так и ходит все время на согнутых коленках?»
