крепко, а следом иди своей дорогой.
— Ты о чем толкуешь? — молвила она.
Он ответил, сурово прищуривши буйные свои глаза:
— Милость Божию не стал бы я удерживать, коли увидел бы, что она от меня ускользает, а потому пожми мне руку и ступай своей дорогой.
Айлин Ни Кули неловко вложила свою ладонь в его и отворотилась.
— Вот моя рука, — сказала она.
Мужчина развернулся и поспешно двинулся по тропе, какой они уже прошли; батог резко постукивал по земле, и ни разу путник не обернулся.
Не успел отойти он и на сотню шагов, начался дождь — мелкая беззвучная морось.
— Польет совсем скоро, — произнесла женщина, — побежали вдогонку за повозкой.
Быстрым движеньем набросила она шаль на голову и плечи и припустила бегом, Арт — за нею, широкими прыжками с одной ноги на другую.
Добрались они до узкой тропки, что шла под углом к основной дороге.
— Туда! — крикнул Патси, и вся компания последовала за ним, предоставив осла и повозку ненастью.
В двух минутах от дороги стоял маленький брошенный дом. Зияла черная брешь там, где было окно, а в стенах дыры. В дырах качались травы и сорняки, колыхались они и на подоконниках. Крышу покрывал бурый тростник, и росли на ней красные маки.
Патси влез в низкую оконную брешь, остальные за ним.
Имелись в доме земляной пол, четыре стены и уйма воздуха. В пустоте гуляли сквозняки, ибо откуда б ни явился ветер, везде был ему вход. Повсюду валялись камни — какие-то выпали из стен, но в основном их накидали сюда через окно ребятишки. Паутины были в том доме, весь потолок затянули — и стены тоже. Пыльный был тот дом; когда приходила сырость, дом делался слякотным, а от заброшенности и запустения сделался он затхлым.
Впрочем, компанию не огорчали ни пыль, ни камни, ни пауки. Камни раскидали по сторонам и сели на пол, где крепче всего была кровля — где когда-то был очаг, а если и забредал на кого-то паук, позволялось ему.
Патси извлек глиняную трубку и раскурил ее, Келтия вытащил из кармана трубочку с серебряным мундштуком и тоже закурил.
Дождь снаружи вдруг полил с приглушенным шумом, а в домике потемнело. Воцарилась в нем сумрачная тишина, ибо никто не беседовал: все ждали, кто заговорит первым.
Что правда, то правда: когда пришли сюда, все были разгоряченные, ибо перекошенное лицо Патси и лютые глаза Айлин Ни Кули возмутили всем кровь. Прозвучал упреждающий голос трагедии, и все выжидали, чтобы узнать, есть ли в этом спектакле какая роль у них.
Однако внезапная перемена в воздухе, будто чужеродное вещество, вторглась к ним в кровь, и звук падающего дождя пригасил всем кураж, а плесень сонного домика проникла в мозги подобно опию, тишина обволокла собою и обязала к безмолвию.
Мы существа подражающие: откликаемся на тон и цвет окружения едва ль не вопреки себе и до сих пор роднимся с хамелеоном и мотыльками; закат проливает на нас свой лучезарный покой — и мы удовлетворены; безмолвная горная вершина замыкает уста нам — и мы общаемся шепотом; облака одаряют нас весельем своим — и мы радуемся. И потому сидели они из мига в миг, борясь с тусклыми призраками брошенного дома, — со скорбными фантомами, что умерли не очень давно и потому счастливы не были, ибо смерть печальна поначалу и еще долго следом, но затем мертвые удовлетворяются и заново учатся вылеплять себя.
Патси, затягиваясь трубкой, оглядел своих.
— Эх, — воскликнул он с трудным весельем, — куда подевался тот человек — мужчина с большой палкой? Если робеет, пусть зайдет к нам, а если сердит, все равно пусть зайдет.
Айлин Ни Кули сидела рядом с Артом. Шаль с головы спустила, и волосы ее озаряли сумерки, словно факел.
— Человек тот пошел своей дорогой, Падрагь, — произнесла она, — устал от общества, подался к своим друзьям.
Патси оглядел ее сияющими глазами. В ноздрях его не осталось плесени этого дома, разом отлетело и безмолвие.
— Славное говоришь ты мне, Айлин, — сказал он, — вот еще что говори: по своей ли воле ушел тот человек или же ты его услала прочь?
— Понемножку и того, и другого, Падрагь.
— Пора добрых вестей, — сказал Патси, — когда льет дождь, а вести от тебя добрые — и дождь льет.
— Вестям нет нужды быть добрыми или злыми, лишь вестями, — отозвалась она, — на том и остановимся.
Обратился к ней Келтия:
— Хороша ли твоя жизнь, когда странствуешь по округе и водишь знакомства где пожелаешь?
— Жизнь моя такова, какую хочу я, — ответила ему она, — а хороша или нет, значения не имеет.
— Скажи, по какой причине ты не позволяешь ему любиться с тобой, когда он желает?
— Он человек властный, — ответила она, — а я гордая женщина, и мы друг дружке никогда не уступим. Когда один из нас хочет заняться чем-нибудь, второй не станет, а потому никакого житья промеж нами. Скажи я «черное» — он скажет «белое», а скажет «да» — я скажу «нет», и вот так оно у нас.
— Любит он тебя премного.
— Премного ненавидит он меня. Любит он меня так, как пес любит кость, а чуть погодя прикончит в безлюдном месте голыми руками — чтоб посмотреть, какая я в смерти.
Поворотила она лицо к Мак Канну.
— Вот какой ты мне человек, Падрагь, пусть и отличный от прочих.
— Не из таких я людей, сама ты такая. Говорю тебе: если 6 взял себе женщину, я б ей был предан, как предан был матери вот этой девицы, а если б пошла ты со мною, не было 6 у тебя отныне и вовек ни единой жалобы.
— Я знаю все до последнего, о чем толкую, — сурово отозвалась она, — и не пойду я с тобой, а пойду вот с этим юношей рядом со мной.
С этими словами положила она ладонь поверх руки Арта и там ее оставила.
Мэри Мак Канн выпрямилась — стало ей очень занимательно.
Арт повернулся и, прыснув со смеху, критически воззрился на Айлин.
— Не пойду я с тобой, — сказал он. — Ты мне нисколечко не нравишься.
Насилу улыбнувшись, она убрала руку.
— Тем хуже для меня, — молвила она, — а тебе все нипочем, юноша.
— Новый для тебя ответ, — сказал Патси, злорадно ухмыляясь.
— Так и есть — и день новый да паршивый, ибо се первый день моей старости.
— Сгинешь в канаве, — заорал Патси, — сгинешь в канаве, как старая кляча со сломанной ногой.
— Сгину, — рявкнула она, — когда
