— Я питала к нему полное доверие, — с облегчением ответила г-жа Гранде, казалось, обрадовавшись возможности воздать должное г-ну Левену и тем самым выйти из состояния тягостной нерешительности, — полное доверие.
Господин Левен произнес тоном, каким говорят, когда соглашаются с неизбежным:
— Мне придется самое позднее через два дня представить господина Гранде генералу.
— Меньше месяца назад господин Гранде обедал у генерала, — обиженно заметила г-жа Гранде.
(«Я пошел по ложному пути с этой тщеславной женщиной; я считал ее менее глупой»).
— Разумеется, я не могу претендовать на то, что познакомлю генерала с особой господина Гранде. Все, кто в Париже занят крупными делами, знают господина Гранде, его способности финансиста, его роскошный образ жизни, его особняк, но главным образом он известен благодаря самой блестящей женщине Парижа, которой он имел честь дать свое имя. Сам король с большим уважением относится к нему, его мужество известно и так далее. Все, что я мог бы сказать генералу, свелось бы к двум-трем словам: «Вот вам господин Гранде, превосходный финансист, отлично знакомый с законами денежного обращения; ваше сиятельство могло бы сделать его министром внутренних дел, способным противостоять министру финансов. Я стану поддерживать господина Гранде всеми силами моего слабого голоса».
Вот что я называю представить, — пояснил г-н Левен все так же живо. — Если в течение трех дней я этого не скажу, мне придется заявить, чтобы спасти свое собственное положение: «Обсудив все, я возьму себе в помощники своего сына, если только вы захотите дать ему звание помощника государственного секретаря, и приму министерский портфель».
Неужели вы думаете, что, представив господина Гранде генералу, я способен шепнуть ему на ушко: «Не придавайте никакой веры тому, что я сейчас вам говорил в присутствии Гранде; министром хочу быть я»?
— Речь идет отнюдь не о вашей добросовестности, и вы бьете мимо цели. Вы требуете от меня необычной вещи. Вы циник, — добавила г-жа Гранде, желая смягчить этим тон своей речи. — Ваши всем известные взгляды на то, в чем заключается достоинство нашего пола, не позволяют вам оценить в должной мере всю громадность моей жертвы. Что скажет госпожа Левен? Как скрыть от нее эту тайну?
— Есть тысяча способов, например, сослаться на то, что это началось уже давно.
— Признаюсь вам, что я сейчас не в состоянии продолжать разговор. Я просила бы вас отложить решение на завтра.
— Согласен. Но буду ли я завтра баловнем судьбы? Если вам не улыбается мой план, мне придется устроить дело иначе, например, отвлечь моего сына, ради которого я стараюсь, перспективой блестящего брака. Имейте в виду, что мне терять времени нельзя. Отсутствие ответа завтра будет для меня равносильно отрицательному ответу, и вторично к этому вопросу я возвращаться не могу.
У г-жи Гранде мелькнула мысль посоветоваться с мужем.
— Господин Левен — горячо любящий отец. Главное, что заставило его вмешаться во все это дело, — это интерес, который господин Люсьен Левен проявляет к мадмуазель Раймонде из Оперы.
— Честное слово, каков отец, таков и сын.
— Мне тоже пришло это в голову, — смеясь, заметила г-жа Гранде. — Вам надо заняться этим субъектом, — прибавила она серьезнее, — иначе вы потеряете голос господина Левена.
— Голос замечательный, что и говорить.
— Я знаю, что вы обладаете остроумием, но пока этот тоненький голосок заставляет слушать себя, пока его сарказмы будут пользоваться популярностью в палате, все уверены, что он в состоянии свергнуть любое министерство и никто не решится образовать новое без его участия.
— Забавно! Банкир, родом наполовину голландец, известный своими похождениями в Опере и не пожелавший стать капитаном национальной гвардии! — прибавил г-н Гранде трагическим тоном, так как источником его честолюбия были июльские дни. — Вдобавок, — еще мрачнее присовокупил он (он пользовался большим расположением королевы), — более всего прославившийся своими гнусными издевательствами надо всем, что общество должно уважать, и т. д., и т. д.
Господин Гранде был далеко не умный, туповатый, хотя и довольно начитанный человек, который каждый вечер целый час трудился до седьмого пота, чтобы, как он выражался, быть в курсе нашей литературы. Впрочем он не мог бы отличить страницы Вольтера от страницы г-на Вьенне. Можно представить себе, с какой ненавистью он относился к остряку, пользовавшемуся успехом без всяких усилий со своей стороны. Это задевало его сильнее всего.
Госпожа Гранде знала, что она ничего не добьется от мужа, пока он не исчерпает всех своих красивых, заранее заготовленных фраз, которые, как он полагал, должны быть высказаны им при первом же удобном случае. Беда была в том, что одна фраза влекла за собой вторую: г-н Гранде привык плыть по течению, рассчитывая в конце концов оказаться остроумным, и он был бы прав, если бы вместо Парижа жил в Лионе или в Бурже.
Когда г-жа Гранде своим молчанием подтвердила свое согласие с мужем в том, что касалось всех слабостей г-на Левена, — а на эту богатую тему ушло добрых двадцать минут, — она сказала:
— Вы теперь вступили на путь высокого честолюбия. Помните ли вы фразу, сказанную канцлером Оксеншерной своему сыну?
— Крылатые слова великих людей — моя настольная книга. Эта фраза вполне применима к данному случаю: «Сын мой, вы узнаете, как мало надо таланта, чтобы руководить важными делами в этом мире».
— Так вот, для человека, подобного вам, господин Левен является только средством. Что нужды в его личных достоинствах? Если палата, состоящая из простаков, развлекается его плоскими шутками и принимает его разглагольствования на трибуне за глубоко значительное красноречие настоящего государственного деятеля, какое вам до этого дело? Вспомните о том, что слабая женщина, госпожа де М…, обратившись к другой слабой женщине, королеве (Анне) Австрийской, добилась введения в совет знаменитого кардинала де Ришелье.
Что бы ни представлял собою господин Левен, надо поддакивать его прихотям, пока палата будет иметь слабость восхищаться им.
Но я спрашиваю у вас — вы ведь вращаетесь в политических кругах и трезво глядите на все происходящее, — действительно ли господин Левен пользуется влиянием? Потому что с моими высокими взглядами на правдивость не вяжется давать обещания и не выполнять их свято. — Она с досадой прибавила: — Это было бы мне вовсе не к лицу.
— Ну что ж, да, — недовольно ответил г-н Гранде, — господин Левен в настоящее время пользуется безусловным влиянием. Прибаутки, отпускаемые им с парламентской трибуны, нравятся решительно всем. В отношении литературных вкусов я совершенно согласен с моим другом Вьенне, членом Французской академия: мы переживаем полный упадок. Генерал выдвигает господина Левена, потому что прежде всего нуждается в деньгах, а господин Левен, правду сказать, не знаю как и почему, представляет собою биржу. Он развлекает старого генерала своими шуточками дурного вкуса. Нетрудно быть приятным собеседником, когда позволяешь себе говорить все. Король, несмотря на свой безупречный вкус, не отвергает остроумия господина Левена; по слухам, он один скомпрометировал бедного де Веза в глазах короля.
— Правду сказать, господин де Вез, ведающий делами искусства, — зрелище уж очень забавное! Ему предлагают приобрести для музея картину Рембрандта, а он пишет на полях доклада: «Доложить мне, что выставил господин Рембрандт в последнем салоне».
— Да, но господин де Вез безупречно вежлив, а Левен ради красного словца не пощадит никого.
— Отважитесь ли вы взять господина Люсьена Левена, молчаливого сына столь болтливого отца, на должность генерального секретаря?
— Как? Уланский корнет в должности генерального секретаря? Да это бред! Это вещь невиданная! Где же в нем необходимая серьезность?
— Увы! Серьезности нет нигде. Наши нравы утратили всякую серьезность. Это плачевно. Предъявляя мне свой ультиматум, свое conditio sine qua non [44], господин Левен не был серьезен. Подумайте, сударь, о том, что если мы дадим обещание, его придется сдержать.
— Взять на должность генерального секретаря мелкого притворщика, который тоже забрал себе что-то в голову! Он будет играть при мне роль, которую господин де N. играл при господине де Виллеле. Я не хочу иметь внутреннего врага.
Госпоже Гранде пришлось еще минут двадцать сносить досаду и глубокомысленно-остроумные замечания глупца, старавшегося подражать Монтескье, но совершенно не разбиравшегося в своем положении: его сто тысяч ливров годового дохода застилали ему глаза на все. Пылкая реплика г-на Гранде, исполненная, по его мнению, глубокого интереса, как две капли воды походила на газетную статью г-на Сальванди или г-на Вьенне, и мы избавим от нее читателя, который, вероятно, уже прочел сегодня утром что-нибудь в этом роде.
