«Теперь Дерунов — опора и столп, — резюмирует писатель. — Авторитеты уважает, собственность чтит, насчет семейного союза нимало не сомневается».
Его любимое занятие — плести «благонамеренные речи», выдавать себл за «радетеля» семьи, отечества и народа, причем, когда «народ», крестьяне, мужики отказываются продавать ему хлеб по назначенной им же грабительской цене, в его голосе появляется благонамеренно-полицейский металл: «Бунтовать не позволено!»
А когда «простак-рассказчик» искренне сомневается: «— Да какой же это бунт, Осип Иваныч?» — «А по-твоему, барин, не бунт! — вразумляет Дерунов наивного «простака». — Мне для чего хлеб-то нужен? сам, что ли, экую махину съем! в амбаре, что ли, я гноить его буду? В казну, сударь, в казну я его ставлю! Армию, сударь, хлебом продовольствую! А ну, как у меня из-за них, курицыных сынов, хлеба не будет! Помирать, что ли, армии-то! По-твоему, это не бунт!»
Так соединились между собой в России 70-х годов «государственный союз» и «союз собственности». Салтыков остро ощущает всю органичность и неразрывность этих уз: именно собственники, с их последовательной и абсолютной аморальностью, выступают теперь в роли первых охранителей «семейного» и «государственного» союзов, моральных и общественных основ. Что же касается государственного союза, то его предназначение собственники видят в первую очередь в охране их корыстных интересов, в охране их собственности.
В жизнь пришли новые «столпы» семьи и государственности, они пытаются гальванизировать и использовать в своих целях все ветхозаветные «основы» и «краеугольные камни», все то, что уже давно стало «призраками».
«Краеугольные камни» — о них Осип Дерунов «денно и нощно» думает. И как мила ему, близка, понятна, необходима атмосфера «обуздания» народа, растления его души; как радуется он тому, что «строгонько нонче насчет этих чтениев стало. Насчет вина свободно, а насчет чтениев строго. За ум взялись».
Не «чтениев» самих по себе боится Дерунов, он боится разбуженной мысли — самостоятельной, критической, последовательной, которая одна, по мнению Салтыкова, способна сокрушить «призраки», обнаружить истинную суть «краеугольных камней» и «благонамеренных речей», которыми прикрывает свою безнравственность и хищничество Дерунов.
Салтыков чутко уловил историческую особенность русской буржуазии, которая никогда не выступала революционно и была не в состоянии дать миру новые, самостоятельные духовные начала и идеологические концепции. Мирно врастая в феодально-крепостнический режим, она брала напрокат созданные им мифы и фетиши, обогатив ветхую «теорию союзов» лишь некоторыми вариациями одной идеи — идеи собственности.
«Собственность — это краеугольный камень всякого благоустроенного общества-с», — заявляет в очерке «Опять в дороге» один из идеологов кубышки. Впрочем, содержание очерка, равно как и «Благонамеренных речей» в целом, убеждает, что в действительной практике жизни и этот «краеугольный камень» самими же собственниками упраздняется и попирается, что в том мире, где «стригут, бреют и кровь отворяют», где не знают иных слов, кроме «урвать, облапошить, объегорить, пустить по миру», — «принцип собственности, в смысле общественной основы, играет здесь самую жалкую, почти призрачную роль». Ибо собственность, хоть она и объявляется «краеугольным камнем» «столповой морали», если и не кража, то «нечто до такой степени похожее, что самая неопределительность факта возбуждает чувство, еще более тревожное, нежели настоящая кража».
Писатель всматривается в новоявленных «столпов» отечества, казалось бы призванных вдохнуть в «краеугольные камни» новую истину, новую жизнь, — и обнаруживает лишь углубление прежнего противоречия между «видимым» и «сущим», между внешними формами жизнедеятельности и их подлинным существом. Он поверяет «новых людей» своего времени высокой просветительской мерой разума, добра и человечности, он внимательно исследует уровень и качество их нравственности, а точнее — безнравственности, не только ради обличения капитализма, но и ради истины общественного прогресса, — и приходит к самым неутешительным выводам.
Как уже сказано, с его просветительской точки зрения новые, буржуазные тенденции и веяния, которые он явственно видит в России 70-х годов, никаких залогов исторической истины в себе не несут. Напротив, человечество на этом пути, по убеждению Салтыкова, все больше и больше отдаляется от своего идеала: «свободы, равноправности и справедливости».
Исторически Салтыков не имел возможности выйти за пределы того понимания капитализма, которое было свойственно «старому русскому народничеству», к которому он принадлежал. В своей критике тенденций буржуазного развития страны он исходил не из научного понимания истории, но из абстрактного гуманистического идеала утопического социализма и убеждений принципиального демократа, отрицающего все формы социального угнетения. Он верил, что придет время, когда «изноет и мироедский период»[497], но в нем самом не видел никаких залогов к тому.
Вот почему процесс капитализации страны он воспринял, как народную трагедию, — ничуть не менее страшную, чем трагедия крепостничества. Он не видел иной разницы между хищничеством ветхим и новым, кроме чисто количественного различия между ними, как «гнусностью меньшей» и «гнусностью сугубой». В развитии капитализма он видел не «прогресс», но лишь последующее усугубление все тех же безнравственных, хищных начал, которые лежали и в основе крепостничества. Усугубление это показано в классических фигурах Деруновых, Стреловых и Разуваевых, окончательно и полностью демонстрирующих своими взглядами и деятельностью исчерпанность всех ветхих «основ» и «принципов». В их обличий противоречие между «видимостью» и «сущностью» жизни в пределах официальных «основ» достигло своего апогея: «Нужды нет, что эти люди воруют самым наглым образом, — они краеугольный камень собственности; нужды нет, что они верят в наговоренные пояса, — они краеугольный камень религии; нужды нет, что семейная жизнь их есть не что иное, как сплошной разврат, — они краеугольный камень семейства; нужды нет, что своими действиями они непрерывно подрывают основы общества, — в них, и в них одних усматривается краеугольный камень общественного спокойствия»[498].
Салтыков писал свои «Благонамеренные речи», дабы обнажить этот катастрофический парадокс времени, убедить читателя в неопровержимости его, заставить задуматься о поисках выхода. Всем огромным фактическим материалом своей книги, точнее — всей действительностью 70-х годов, составлявшей предмет художественного исследования в данном цикле очерков, Салтыков заставлял читателя задумываться над основаниями жизни. Обозрев весь жизненный путь Дерунова, его нравственные нормы и жизненные принципы, писатель подводит читателя к естественному и неопровержимому итогу: «С невыносимою болью в сердце я должен был сказать себе: Дерунов — не столп! Он не столп относительно собственности, ибо признает священною только лично ему принадлежащую собственность. Он не столп относительно семейного союза, ибо снохач. Наконец, он не может быть столпом относительно союза государственного, ибо не знает даже географических границ русского государства…»
Круг замкнулся. И это был — в полном смысле слова заколдованный, проклятый круг. «Краеугольные камни», «основы», на которых покоилось русское общество, весь комплекс идей, заложенных в его основание, были, на взгляд Салтыкова, неистинны. Единственной реальной функцией всех этих «краеугольных камней», «основ» и «союзов» оставалось «обуздание» «простеца», оболванивание народных масс, дабы держать их «в узде». И только слепота и бессознательность народа, того самого «простеца», трудом которого держится земля, делают возможным существование этого безумного и бесчеловечного мира, отрицающего самого себя.
Салтыков с болью пишет о тяжелом экономическом и нравственном положении крестьянства в пореформенную эпоху, когда на него навалился двойной гнет. Для кузин Машенек, Деруновых, Тебеньковых крестьянство по-прежнему — «хамское племя», «непросвещенная чернь», «печенеги», «бунтовщики». Для Салтыкова крестьянин — единственная и главная производительная сила русской земли. Ему как бы «от бога назначено, чтобы завсегда в труде время проводить».
Трагедия народа — не только в непосильном труде и варварской эксплуатации со стороны старых и новых «столпов» общества. Трагедия его, выраженная Салтыковым в знаменитой концепции «глуповцев», — в неразвитости его самосознания, в его забитости, невежестве, темноте. Тяжелый экономический гнет, вся система «призраков», «краеугольных камней» мешают прозрению «простеца», затуманивают его сознание. Мы не встретим на страницах «Благонамеренных речей» ни одного крестьянского характера, который свидетельствовал бы о пробуждающейся социальной, революционной энергии народных масс. Таково было убеждение Салтыкова, которое он пронес через все 60-е и 70-е годы, — «общественная забитость» народных масс превратила русский народ в того самого «простеца», который даже не попытался разорвать «узду», надетую на него «дирижирующими классами». Всем своим творчеством писатель предостерегал от каких бы то ни было иллюзий в отношении революционных возможностей того реального крестьянина, которого он видел, знал, исследовал в пореформенную эпоху.
