А ведь поначалу все складывалось благополучно: в двух номерах журнала «Россия» была опубликована большая часть романа. Над заключительной частью Булгаков все еще работал.
И. Лежнев, предчувствуя ужесточение литературной обстановки, торопил Булгакова с окончанием романа, но Булгакову казалось, что раз печатать начали, то уж деваться некуда — напечатают и конец. И не торопился. 7 июня 1925 года И. Лежнев написал официальное письмо: «Дорогой Михаил Афанасьевич! Вы „Россию“ совсем забыли, уже давно пора сдавать материал по № 6 в набор, надо набирать окончание „Белой гвардии“, а рукопись Вы все не заносите. Убедительная просьба не затягивать более этого дела. Я бываю в издательстве по-прежнему по средам и субботам 5–7 час веч. Можно доставить рукопись и на Полянку — когда угодно. Там всегда примут и аккуратно передадут мне. Как чувствуете себя после операции?»
Булгаков, только что перенесший операцию аппендицита, исполнил указание редактора, сдал рукопись и уехал вместе с женой в Коктебель. А в октябре, получив верстку шестого номера, Булгаков узнал, что издание журнала приостановлено, издатель З. Л. Каганский открывается издавать роман отдельной книжкой, уступив право И. Лежневу. Булгаков написал Лежневу протестующее письмо. 11 октября 1925 года И. Лежнев писал «Михаил Афанасьевич! Ваше сугубо официальное письмо я получил. Оно, однако, несколько упреждает события. При уплате векселя имеется 3-дневный льготный срок. Платеж при этой льготной отсрочке производится у нотариуса под страхом протеста. Если бы Каганский не оплатил векселя во вторник и из-за трехсот рублей допустил себя до протеста, в чем я имею полное право сомневаться, прошу сообщить мне об этом. Издавать роман отдельной книгой я не собираюсь во всяком случае. Авторскую корректуру пяти листов последней трети романа при сем прилагаю. Прошу вернуть ее в исправленном виде в среду. И. Лежнев» (ОР РГБ, ф.562, 19.37).
События приобрели острый драматический характер: издательство «Россия» закрылось. Каганский исчез, а И. Лежнев уже не в силах был печатать роман. В отчаянии М. А. Булгаков обращается в конфликтную комиссию Всероссийского союза писателей: «Редактор журнала „Россия“ Исай Григорьевич Лежнев, после того как издательство „Россия“ закрылось, задержал у себя, не имея на то никаких прав, конец моего романа „Белая гвардия“ и не возвращает мне его.
Прошу дело о печатании „Белой гвардии“ у Лежнева разобрать и защитить мои интересы. М. А. Булгаков Москва, Чистый пер, 9, кв 4. 26 октября 1925 г.» (ЦГАЛИ, ф 341, оп.1, ед. хр.257).
Конечно, ничего путного решить конфликтная комиссия уже не могла — «Кончилось тем, что я расхохотался и плюнул». (Подробнее об этом позднее Булгаков расскажет в «Театральном романе».)
М. Чудакова в «Новом мире» опубликовала 19-ю главу по сохранившейся в ОР РГБ корректуре шестого номера журнала «Россия», В. Лосев опубликовал две последние главы романа в еще более, кажется мне, ранней редакции. «Конец корректуры, возможно, был утрачен», — констатировала М. Чудакова в «Новом мире». Но журнал «Слово» и В. Лосев обнаружили этот конец романа в ранней редакции.
И вот сравнивая две публикации, прихожу к выводу, что «новомирская» редакция полнее, чем «книжная».
В частности, в публикации В. Лосева нет очень важного «кусочка»: «Деньги. Черт возьми, практика лопнула. Позвольте. Звонок. Ну-ка, Никол, открывай.
Первый пациент появился 30 января вечером, часов около шести. Вежливо приподняв шапку Николке, он поднялся с ним вместе по лестнице, в передней снял пальто с козьим мехом и попал в гостиную. Обитатели квартиры сошлись в столовой и повели тихую беседу, как всегда бывало, когда Алексей начинал принимать». Нет и фразы. «Вот видите, дермографизм у вас есть». Нет и фразы: «Однажды вечером Шервинский вдохновенно поднял руку и молвил:
— Ну-с? Здорово? И когда стали их поднимать, оказалось, что на папахах у них красные звезды.»
В публикации «Нового мира» нет существенного конца 19-й главы: «Двое вооруженных в сером толклись в передней, не спуская глаз с доктора Турбина…» и самый конец главы: «Турбин еще раз перечел подпись — „Начальник Санитарного Управления лекарь Курицький“.
— Вот тебе и кит и кот, — возмущенно и вслух сказал Николка».
Вот почему и 19-я глава публикуется по «книжной» публикации, а в сносках даются разночтения по «новомирской» редакции.
Надеюсь, что текстологи, готовящие академическое издание романа, предложат читателям оптимальное решение этого сложного вопроса.
Далее в «новомирской» публикации следует: «И я, в сущности, симпатичен. Но горе в том, что я некрасив. Эх… Эх».
Далее в «новомирской» публикации: В общем, это бывало с доктором Турбиным редко, в общем, он был человек мягкий, совершенно излишне мягкий.
Здесь тоже есть несколько мелких разночтений, которые можно указать при подготовке академического издания романа.
Здесь кончается «новомирская» публикация.
Возможно, прочитав эти строчки про ЧК в рукописи, переданной в редакцию журнала «Россия», чекисты и нагрянули с обыском к M. А. Булгакову: 7 мая 1926 года у Булгаковых были чекисты, забрали рукопись «Собачьего сердца», три тетради дневников, стали внимательно следить за ним.
«МХАТ узнал Булгакова в 1925 году, — писал П. Марков — Уже первая встреча с ним оставила впечатление необыкновенное — острого, оригинального и в то же время предельно глубокого человека. Его роман „Белая гвардия“ появился в одном из толстых журналов, и театр задумался над возможностью сделать из романа пьесу. Булгаков охотно принял предложение театра… Первый вариант инсценировки „Белой гвардии“ представлял собой довольно пухлый том именно „инсценированного“ романа. Инсценировка включала, насколько помнится, тринадцать или четырнадцать картин; но каждая из них обнаруживала острый взгляд драматурга, умение в диалоге раскрыть образ, глубину характеристик. Было ясно — Булгаков в этом первом варианте дал меньше того, что он, как драматург, способен дать. Театр стал любовно и страстно работать с писателем над углублением и усовершенствованием инсценировки…» (См: Михаил Булгаков. Пьесы, М., издательство «Искусство», 1962, с. 9)
В апреле 1925 года Булгаков начал работу над пьесой, а 15 августа уже представил в театр. Автор прочитал пьесу в сентябре, артисты одобрили, но тут-то и начались осложнения; нарком Луначарский прочитал рукопись и дал убийственно-отрицательный отзыв, отметив несколько «живых сцен», нарком пришел к выводу, что вся пьеса «исключительно бездарна». «Все остальное либо военная суета, либо необыкновенно заурядные, туповатые, тусклые картины никому не нужной обывательщины». Все это получилось, по мнению Луначарского, «вероятно, от полной драматической немощи или крайней неопытности автора».
14 октября репертуарно-художественная коллегия МХАТа постановила: «Признать, что для постановки на Большой сцене пьеса должна быть коренным образом переделана. На Малой сцене пьеса может идти после сравнительно небольших переделок. Установить, что в случае постановки пьесы на Малой сцене она должна идти обязательно в текущем сезоне, постановка же на Большой сцене может быть отложена и до будущего сезона. Переговорить об изложенных постановлениях с Булгаковым».
15 октября 1925 года Булгаков в категорической форме писал одному из руководителей театра В. В. Лужскому: «Глубокоуважаемый Василий Васильевич. Вчерашнее совещание, на котором я имел честь быть, показало мне, что дело с моей пьесой обстоит сложно. Возник вопрос о постановке на Малой сцене, о будущем сезоне и, наконец, о коренной ломке пьесы, граничащей, в сущности, с созданием новой пьесы.
Охотно соглашаясь на некоторые исправления в процессе работы над пьесой совместно с режессурой, я в то же время не чувствую себя в силах писать пьесу наново.
Глубокая и резкая критика пьесы на вчерашнем совещании заставила меня значительно разочароваться в пьесе (я приветствую критику), но не убедила меня в том, что пьеса должна идти на Малой сцене.
И, наконец, вопрос о сезоне может иметь для меня только одно решение сезон этот, а не будущий.
Поэтому я прошу Вас, глубокоуважаемый Василий Васильевич, в срочном порядке поставить на обсуждение в дирекции и дать мне категорический ответ на вопрос:
Согласен ли 1-ый Художественный Театр в договор по поводу пьесы включить следующие безоговорочные пункты:
1. Постановка только на Большой сцене.
2. В этом сезоне (март 1926).
3. Изменения, но не коренная ломка стержня пьесы.
В случае, если эти условия неприемлемы для Театра, я позволю себе попросить разрешения считать отрицательный ответ за знак, что пьеса „Белая гвардия“ — свободна.
