Почтенные дядья Клайва, днем очень занятые делами, а вечера и праздники посвящавшие семье и светским обязанностям, уделяли своему юному родственнику, чей родитель нес службу в Индии, не больше, хоть и не меньше внимания, чем все другие богатые дядюшки в Англии. На каникулы они забирали его к себе, а когда он возвращался в школу, дарили ему на прощание шиллинги; когда он заболел коклюшем, один из младших клерков каждый день заезжал в школу Серых Монахов справиться о его здоровье; врачи порекомендовали морской воздух, и миссис Нагоном сначала забрала мальчика в Сассекс, а потом отослала к тетке Ханимен в Брайтон. Но и только. Едва привратник запирал за ним ворота, сердце миссис Ньюком тоже замыкалось, и она целиком отдавала себя тому, что происходило по сю сторону ее забора, обсаженного пихтами и лаврами. Ведь у нее были свои дети и свои заботы. Многочисленная домашняя птица, воскресная школа, парники, розы, ссоры с приходским священником, — все это требовало времени. Мистер Ньюком, вернувшись домой в субботу вечером и узнав, что мальчик уехал, говорил: "А!" — и тут же принимался расспрашивать, проложили ли новую дорожку по берегу и когда ее посыплют гравием и хорошо ли черная свинья нагуливает сало на новом Корму.
А Клайв тем временем в дядиной двуколке катил по холмам в Брайтон, где жила его тетушка со стороны матери. Тут уж он царил. Дядюшка Ханимен уступал ему свою спальню — лучшую в доме; на обед ему подавали сладкое мясо, за завтраком варенье — сколько душе угодно; в церковь можно было не ходить — мальчик слаб здоровьем; тетина служанка укладывала его спать, а наутро, стоило ему притронуться к звонку, как в комнате, сияя улыбкой, появлялась сама тетя. Его баловали, ласкали, ублажали и нежили, как маленького принца. Да он и казался мисс Ханимен маленьким принцем — ведь он был сыном кавалера ордена Бани полковника Ньюкома, славшего ей шали, шарфы, слоновой кости шахматы и коробочки благоуханного сандалового дерева; того самого полковника Ньюкома, у которого в Индии полсотни слуг, как не раз сообщала она своей служанке Ханне Хикс, в ответ на что последняя неизменно восклицала: "Батюшки, и что он делает с эдакой оравой, мэм!"; того самого полковника Ньюкома, который прислал ей чек на сто фунтов, когда после всех своих злоключений она надумала купить домик в Брайтоне и сдавать комнаты приезжим; а ее брату, мистеру Ханимену, в пору его жестоких бедствий подарил сумму еще большую. Благодарность ли за оказанную помощь или ожидание новой, родственное тщеславие или память о покойной сестре и привязанность к родной крови, — кто знает, что рождало ее нежность к племяннику? Трудно даже представить себе, сколько разных причин определяет собой каждый наш поступок или пристрастие; как часто, анализируя свои побуждения, я принимал одно за другое и, измыслив множество славных, достойных и высоких причин своего поступка, начинал гордиться собой. Но тут, откуда ни возьмись, из глубины души моей появлялся какой-то дерзкий и насмешливый чертенок и мигом опрокидывал все мои построения, — куда только девались павлиньи перья, в которые рядилось мое тщеславие! "Напрасно хвалишься, приятель! Ведь твой хороший поступок — моих рук дело. Ты доволен, что за вчерашним обедом воздержался от шампанского? Но ведь это я тебя остановил, и мое имя Благоразумие, а вовсе не Самоотречение. Ты гордишься, что подарил гинею Попрошайке? Но тобой руководило Равнодушие, а не Щедрость. Ты устоял против каких-то еще искушений и поздравляешь себя с победой? Трус! Ты всего-навсего побоялся последствий! Так скинь же свое павлинье оперенье! Ходи таким, каким тебя создала Природа, и благодари небо, что перья твои не слишком черны".
Словом, тетушка Ханимен была добрейшей души женщина, и таково уж было обаяние полковника Ньюкома, его воинских доблестей, его регалий и великодушных даров, что Клайв и в самом деле казался ей маленьким принцем. Миссис Ньюком тоже была незлой женщиной, и если б ее племянник и вправду был маленьким принцем, то он спал бы, я уверен, в лучшей спальне Марблхеда, а не в самой дальней и крохотной из детских, расположенных в боковом крыле. Тогда ему, наверное, не пришлось бы есть бульон, цыплят и сливочный пудинг, — он питался бы одними желе и шарлотками. И миссис Ньюком тотчас после его отъезда, — а уехал бы он, сами понимаете, в коляске, а не в двуколке с конюхом за кучера, — непременно послала бы письмо его матушке, вдовствующей императрице, в котором, расточая похвалы благородству мальчика, его уму и красоте, сообщала бы, что отныне навек полюбила его как родного сына. "Это ложь! — скажете вы и с гневом перелистнете страницу. — Этот циник порочит человеческую природу. Для меня, к примеру, нету разницы между богатым и бедным!" Пусть так. Пусть для вас между ними нет разницы. Но для вашей соседки — уже есть, не правда ли? Да и как могли вы подумать, что это про вас? Разве мы так невоспитанны, чтобы говорить вам о ваших слабостях прямо в лицо? Но если нам нельзя будет посудачить о тех, кто только что вышел из комнаты, о чем же тогда люди станут говорить в обществе?
Не будем описывать встречу полковника с сыном. С какой неизменной нежностью он думал о нем все эти годы, как тяжело ему было расставаться с этим прелестным мальчуганом семь с лишним лет тому назад! А маленький Клайв, через каких-нибудь полчаса после того, как отец, простившись с ним, грустный и одинокий, сел в шлюпку, чтобы вернуться на берег, уже играл на залитой солнцем палубе с дюжиной своих маленьких попутчиков. Когда же склянки дважды пробили к обеду, они гурьбой ринулись в кают-компанию и принялись за обе щеки уписывать все, что было на столе. Зато какой печальной была в тот день трапеза их родителей! Все мысли их были там, в широком океане, по которому плыли беззаботные детишки — да хранят их материнские молитвы! Сильные мужчины становятся на колени и, с полными слез глазами, прерывающимся голосом просят господа защитить малышей, совсем недавно лепетавших рядом с ними. Еще долго после того, как дети, счастливые и беззаботные, покинули дом, все здесь будет напоминать его обитателям о милом прошлом и ранить душу — цветы, которые они посадили в своих крохотных садиках, игрушки, в которые они играли, пустые кроватки, в которых засыпали, благословляемые взглядом отца. Те из нас, кому минуло сорок, знают, как могут растревожить душу подобные воспоминания, и не осудят моего славного полковника за преданность и чувствительность его сердца.
Этот мужественный человек со свойственным ему постоянством ни на минуту не переставал думать о своем далеком сыне и жестоко тосковал по нем. Он не оставил заботами ни одну из темнокожих нянюшек Клайва, ни одного из слуг, нянчивших его, и одарил их так щедро, что им, наверно, хватило денег до конца дней, — ведь эти туземцы весьма скромны в своих потребностях! Если в Европу отплывал корабль или отправлялся кто-нибудь из знакомых, Ньюком непременно посылал гостинцы или какие-нибудь безделушки сыну, а также стоившие немалых денег знаки любви и внимания всем, кто был добр к ребенку.
История наших завоеваний в Индии имеет для меня свою особую печальную сторону. Кроме той официальной истории, которая заполняет наши газеты, украшает наши знамена перечнем славных побед и заставляет моралистов и наших врагов кричать о грабеже, а патриотов — похваляться несокрушимостью британского духа; кроме покоренных земель и престижа империи, кроме богатства и славы, увенчанных дерзаний и побежденных опасностей, богатых трофеев и крови, обильно пролитой из-за них, — разве не должны мы помнить и о пролитых слезах? Помните о легионах британцев, сложивших свои головы на несчетных полях сражений, от Плесси до Мени, и обагривших их crore nostro; [16] но не забудьте и то, какую невольную лепту внесли наши жены в историю этих побед. Почти каждый солдат, отплывая к чужим берегам, оставляет в скорби свой дом. Завоеватели дальних стран находят себе там жен, — но их детям не выжить под чужим солнцем. И они приводят их на берег моря и расстаются с ними. Эта разлука неизбежна. Цветы жизни увядают и гибнут, если долго остаются в чужой почве. В Америке смерть отрывает ребенка от груди нищей рабыни; в Индии — уносит из пышных губернаторских чертогов.
Скорбь разлуки, пережитая полковником, сделала еще нежнее его и без того доброе сердце и породила в нем такую привязанность к детям, что он стал предметом постоянных шуток для всех старых дев, холостяков и просто рассудительных людей и кумиром всех малышей, одинаково им любимых, — были ли то ухоженные юные отпрыски сборщика налогов, или детишки сержанта, шнырявшие по всему поселку, или темнокожие чада его слуг-туземцев, ютившихся в хижинах у его ворот.
Достоверно известно, что на свете нет другого такого места, где бы женщины были так обворожительны, как в Британской Индии. Возможно, всему виной жаркое солнце — оно воспламеняет сердца, которые, быть может, бились куда спокойнее в родном климате. Чем еще объяснить, что не успела мисс Браун и десяти дней пробыть в Калькутте, как уже стала невестой? А мисс Смит, та не прожила на территории поста и недели, как получила шесть предложений руки и сердца! И не только холостяки пользуются здесь расположением юных дев; вдовцы тоже в цене. Поэтому можете не сомневаться, что такой обаятельный человек, как майор Ньюком, — благородный, статный, обходительный, уважаемый и вполне обеспеченный — словом, завидный жених, — в два счета сыскал бы себе подругу жизни, пожелай он найти заместительницу покойной миссис Кейси.
