— Давай! — приказал Агриппино.
Мы выложили яйца в золу.
— Олрайт, бойз, олрайт! — одобрительно кивали солдаты.
Хлеб поделили по-братски: кому корку, кому мякиш.
— Ух ты, какое гнездо! — восхитился Чернявый, указывая на закопченные яйца с уже потрескавшейся скорлупой.
До чего же вкусно было есть эти печеные яйца с хлебом; Гарри и Чарльзу они явно тоже понравились. Каждый прутиком подкатывал к себе яйцо, обжигая пальцы, разбивал о камень скорлупу и причмокивал от удовольствия.
Больше всех съел, конечно, Обжора, уплетая за обе щеки. В самый разгар пира я заметил, что из-за угла ветхой лачуги наблюдает за нами девушка лет двадцати.
Чернявый помахал ей, чтоб шла к нам, и, видя, что она робеет, крикнул:
— Иди сюда, тебе тоже дадим!
Все обернулись к девчонке; Агриппино, оказывается, знал, как ее зовут.
— Эй, Куколка Пеппа, ты что, меня не узнала?
Она подошла поближе, и Чарльз бросил ей лимон. Она поймала его и положила себе на макушку. А яйца есть не захотела.
— Это я вам их послала, — объяснила она этим сарацинам, которые глядели на нее из-под тяжелых полуопущенных век. — И откуда ж вы будете?
Чарльз понял, сделал рукой широкий жест, словно вся земля принадлежала ему.
— Америка, — ответил он.
Пеппа посмотрела вдаль, на горизонт, где догорала солнечная колесница, и проговорила:
— Вот оно что. А мой край зовется Сицилия.
Махнув рукой, она пошла к реке. Американец с минуту глядел ей вслед помутневшими глазами, потом поднялся и на кривых ногах потопал за ней.
— Чарльз? — окликнул его Гарри.
— Эй, влюбленный Орланд, смотри не заблудись! — загоготали мы.
Пеппа подошла к обрывистому берегу и словно растворилась в воздухе. Чарльз какое-то мгновение пребывал в нерешительности, затем, раскинув руки, спрыгнул вниз. Мы же продолжали нашу трапезу, пока Чернявый не спросил:
— А на что нам глаза-то дадены?
Мы вскочили как подброшенные и с гиканьем понеслись к реке. Только Гарри, Обжора и Карлик остались сидеть.
Осторожно, цепляясь за кустарник, мы спустились по крутизне на песчаный берег. Чернявый огляделся: ни Пеппы, ни Чарльза не было видно. Куда они могли подеваться?
— В камышах, наверно! — догадался мой хитрый братец.
Направо от нас стеной возвышались заросли камыша, и такие густые, что там целое войско могло спрятаться.
— Да разве в такой чаще чего углядишь? — усомнился я.
— А что, если тихонько обойти эти заросли? — предложил Тури.
Овраг переходил в низкий речной берег, сплошь покрытый волосатыми спутанными водорослями. А сразу за камышом начинался пологий подъем, усеянный мелкой галькой.
— Туда! — шепнул Агриппино.
— Вон они!
Мы замерли, глядя на них. Куколка шла впереди, виляя бедрами, за ней, переваливаясь и увязая в камушках, плелся Чарльз.
— Эй, гёрл, — то и дело окликал он ее гнусавым голосом.
— Тихо, не шевелиться, — приказал Тури и сам уселся на песок.
Пеппа и Чарльз, видно, только что вышли из камыша: верхушки еще слегка покачивались. Пеппа замедлила шаг.
— Так, останавливается, — догадался Агриппино.
Она села, оправила платье.
— Ну, что вам? — спросила Пеппа и бросила в воду лимон.
— Икскьюз ми, можно сесть? — пробормотал, подходя, Чарльз и тяжело плюхнулся рядом с ней.
Куколка взглянула на него и затараторила как сорока.
— Сукина дочь! — выругался Тури.
— Я, право, не знаю, что вам от меня нужно. Вы приехали издалека, а здесь все не так, как у вас, даже фонарей нет на улицах.
— Люди везде одинаковы, — отвечал американец.
— Мы ведь нищие, поглядите, в каком я платье хожу.
Но плутовка показывала ему не заштопанное свое платье, а гладкое, округлое плечо. А Чарльз только и твердил: «Гёрл, гёрл», придвигаясь к ней все ближе. И Куколка, похоже, совсем не возражала.
— Ваша Америка — далекая, чужая страна, куда нам до нее! К тому же ты небось католик, а я сарацинка.
Чарльз, не находя слов, вздыхал, пыхтел, простирал руки к небу, и в конце концов ему удалось выразить свои мысли почти толково:
— Ноу, гёрл, все люди одинаковы, я их много повидать. И зачем вам фонари, когда ты есть.
Пеппа визгливо засмеялась, обнажая белоснежные зубы, — ведьма, да и только!
— Вы, мужчины, хитрые. Наговорите сперва, а потом уходите на войну — и поминай как звали.
А сама как бы ненароком выставила грудь и потерлась ею о плечо Чарльза.
— Ну что, вспугнем голубков, а? — сказал Нахалюга.
— Не вздумай! — в один голос воскликнули мы с Тури. — Поглядим, что будет дальше с безумным Орландом и шлюхой Анжеликой.
Пеппа так и не закрывала рта — соловьем заливалась над водой, словно окаменевшей под палящим солнцем.
— Возвращайся домой, солдатик. А то вы летаете по миру, как птицы, и нигде не свиваете гнезда.
— Я солдат, йес, но я хочет быть с тобой. Ты мне нравиться, понимай?
Они хорошо понимали друг друга. Она замотала головой и склонилась к нему, так что длинные распущенные волосы коснулись его лица. Потом вдруг скинула башмаки, и они упали в воду.
— Оставь меня, солдатик! Я простая деревенская девушка, а не какая-нибудь там принцесса… Скоро апельсины созреют, да есть их некому — хоть в землю зарывай. Вот приезжай попозже, в феврале, тогда угощу тебя апельсинами.
— Ноу, я оставайсь с тобой, голубка.
Чернявый уткнулся мордой мне в спину и раздувал щеки, будто пастух, играющий на рожке.
— Ты чего? — удивился я.
— Ой, умру, вот смеху-то! Голубка! Пиджин — помнишь, как мы изжарили того пиджина? Может, и этих голубков пощиплем?
— Заткнись, дурак! — сказал ему Нахалюга, которому очень нравился этот кукольный театр.
Пеппа опустила босую ногу в воду и стала болтать ею, поднимая волны; Чарльз тут же подполз поближе к этой сучке.
— Нет, солдатик, ничего у нас с тобой быть не может. Мы с тобой на разных берегах, а между нами река. Возвращайся-ка лучше к себе в Америку.
Ее нежный голосок, сливавшийся с журчанием воды, завораживал нас; Чернявый и тот перестал смеяться. Тури хотел было что-то сказать, но лишь разевал рот, как рыба.
— Тсс! — Нахалюга поднес палец к губам.
Мы услыхали (а может, это нам только почудилось?) тихий, жалобный напев, заставивший все вокруг: и пшеничные поля, разбросанные по склонам, и нещадное солнце над ними, и сухие травы, и звонкие воды реки — замереть в неподвижности. Вслушиваясь, мы затаили дыхание и вдруг поняли, что это поет Пеппа. Но вскоре песня оборвалась, вернее, растворилась в речном журчанье. Раздался веселый смех; Куколка вытянулась навзничь на берегу, разметав волосы и по-прежнему болтая ногами в воде.
— Ничего не поделаешь, солдатик. Вот я ненадолго задержала речку — и смотри, она опять бежит куда-то, бежит еще быстрее. Так и мы с тобой: встретились на минутку и пойдем каждый своей дорогой.
Вот чертовка, говорит о речке, а сама не забывает выставлять напоказ свои крутые бедра и груди и черные как смоль волосы.
Чернявый захохотал и, прежде чем мы успели ему помешать, метнул в воду камень. Но Пеппа этого не заметила. Я хотел было сказать: «Стой, болван, ведь самое интересное начинается!» Меня, однако, опередил второй камень, пущенный моим братом и плюхнувшийся в реку с таким шумом, будто громадная рыбина махнула хвостом.
Пеппа вздрогнула.
— Что это? Или мне показалось?
Но теперь уж мы все равно выдали себя, и на реку обрушился град камней.
— Эй вы, паршивцы! — закричала Пеппа, вскакивая. — Не прячьтесь, я вас вижу.
На краю оврага показались головы Карлика и Обжоры; оба они сразу присоединились к нашему беспощадному обстрелу.
Пеппа кинулась бежать, как быстроногая лань.
— Анжелика убегает! В погоню! — крикнул Нахалюга.
Но куда там! На нашем пути преградой встали заросли камыша, и мы только всю кожу себе ободрали.
Обжора и Карлик тоже спустились с обрыва и подбежали к нам. Но Пеппа как сквозь землю провалилась.
— Чилдрен, чилдрен, стой! — умолял Чарльз, едва поспевая за нами.
Сверху едва различимо доносились крики Гарри, который звал приятеля.
— Да, теперь нам ее не догнать, — с сожалением сказал Тури.
— Догоним, — уверенно отозвался Чернявый.
Но мы чувствовали, что время упущено: бабочка улетела — видимо, скрылась в роще, темневшей неподалеку. Мы вбежали в нее, и нам показалось, будто нас поглотила мрачная пещера.
— Тут ничего не разглядишь! — сокрушался Пузырь.
Но глаза быстро привыкли к темноте; к тому же от деревьев веяло приятной прохладой. Впереди забрезжил свет; должно быть, роща совсем небольшая, решили мы, оглядевшись.
Тури внезапно замер.
— Тихо! Наверняка она где-то здесь.
Чарльз семенил за нами, причитая:
