Всю эту картину я наблюдал сквозь запотевшее стекло закрытой форточки, которое в данный момент интересовало меня больше всего.
Постучал. Никакого эффекта. Постучал сильнее. Храп чуть стих, но через пару мгновений возобновился с еще большей громкостью.
Железная дверь не поддалась. Нажав на окошко, убедился, что и оно закрыто. А как насчет покрепче? Рассмотрев повнимательнее механизм удержания рамы окошка в закрытом положении, я нашел ее оригинальной, до совершенства простой и в то же время вполне надежной. Весь замок состоял из столовой вилки, воткнутой в щель со внутренней стороны форточки. Парень знал свое дело — вилка была из нержавейки, и загнуть ее без лишнего шума было невозможно.
Ножа я не носил, а из всего, что могло бы пригодиться, в карманах я обнаружил только ключи от моего сарайчика с частичными удобствами. Голова трезвела и стала работать медленнее. Еще раз осмотрев окошко, я буквально сразу понял, что минуты через три у меня будет и закурить, и выпить, и закусить. Рама была плотно закрыта и подперта столовым прибором, это верно. Но вот начинка этой рамы — стекло, крепилось тремя гвоздиками, и эти гвоздики, вот они, снаружи, у меня перед носом.
Три гвоздя — три минуты, никакого шума, никакого сломанного инвентаря — погнутой вилки — и стекло у меня в руках. Через секунду оно утонуло в снегу на крыше палатки.
Я обчистил все в радиусе, равном длине моей руки, умноженной на два. Люблю геометрию. И рыночную экономику. Об одном пожалел: от геометрии у меня голова большая, а от рыночной экономики руки короткие. Не смог я влезть со своей головой в окошко и радиус моих действий оказался невелик: не смог дотянуться до кассы. Остатки пиршества — недопитую водку и кусок шоколада, решил оставить — пусть парнишка, когда проснется, опохмелится, а остальное уж извини, брат, разделил по-братски.
2.
Всех преступников тянет на место преступления, всем это известно с детства. Знаю об этом и я. Теперь уже не из книжек и фильмов, а по собственному опыту. Тянет, как детей к запрещенной родителями вазочке, как альпинистов к вершине, на которой уже был сломан не один человеческий позвоночник, как к любимой женщине, с которой только вчера поссорился, распрощавшись навсегда. И я, как художник, сотворивший гениальную картину и выставивший ее на всеобщее обозрение и вдруг испугавшийся, что ее не поймут, не примут, решил пойти посмотреть на реакцию зрителей, да и на свое произведение — так ли оно на самом деле совершенно.
Хоть и был уверен, что меня никто не видел, все же решил замаскироваться. Грязная рабочая телогрейка, черная вязаная шапочка, валенки и подросшая за ночь щетина составили весь мой камуфляж.
Стрельнул по дороге у мужика “Беломор”, хоть в кармане и лежал дорогой “PARLAMENT”. Береженого все бережет. Вот и мое поле деятельности. Штук пять мужиков местного прикида кучкуются, сердце у меня расходится. Но я иду, курю и, стараясь беззаботно улыбаться, протягиваю руку Женьке, моему старому дружку, одному из тех пяти.
— Что за толпа, больше трех не собираться, — плоско произношу дежурное приветствие. Мужики, все знакомые, кивнули в ответ. — Есть чего опохмелиться? — этот вопрос здесь как пароль, как ответ на вопрос о здоровье, он никого и ни к чему не обязывает, задавая его, все знают ответ: “Да откуда, сам болею”. Так было и в этот раз.
— Во, видал, Серегу бомбанули. — У Женьки все продавцы в палатках были Сереги. Считавшийся “авторитетом” среди этих пяти и еще нескольких им подобных, он не вправе был не знать “элиту” своего района, состоявшую из палаточников и продавцов продовольственных магазинов, у которых можно было взять иногда под “тады” бутылку водочки.
— Как бомбанули, когда? — удивление, как мне показалось, получилось почти настоящим, похмельным.
— Да никак, — продолжал другой из пяти, — ночью подошли четверо, в окно автомат — и все.
Теперь я удивился уж точно по-настоящему, но поймал себя на том, что это удивление, вылезшее на мое лицо, какое-то не подходящее к услышанному. Я улыбался. Взяв, как мог, себя в руки, я взглянул на ларек. Железные ставни, которые должны были спасти и уберечь от меня табачно-алкогольно-продовольственную продукцию этой ночью, были сейчас закрыты. Около железной двери стояла белая “девятка”.
— Много унесли?
— Много. Все. Весь товар и выручку — миллион двести.
— Миллион восемьсот, — с неопровержимой уверенностью вставил еще один из пяти.
— Бутылку Сереге оставили, сказали, чтоб выпил за удачу.
— Милиция приезжала?
— Какая милиция, вон машина стоит, хозяева приехали — Принц Витька, никакой милиции не надо. — Женька знал не только Серег-продавцов, но и всех Принцев. Я тоже знаю Майка Тайсона. И он меня. Но мы просто об этом молчим.
Вышел Серега (пусть будет Серега), я его не узнал, а скорее почувствовал как родного, с которым был разлучен долгие годы. Выражение его физиономии было однозначно: нервный стресс вследствие испуга. Не думаю, что он так сильно испугался тех четверых, державших его на мушке сегодня ночью, хотя все восприняли это именно так. Я был склонен думать либо о его хороших актерских способностях, либо о страхе перед своим Принцем, что для меня было более очевидно.
— Мужики, есть чего закурить?
Во, даже сигарет не оставили, бессовестные! Я, у которого на душе уже стало легко и спокойно, совсем расслабившись, достал пачку “парла” и угостил погорельца, закурил сам, предложил Женьке. Четверо затянулись “Примой”.
— Блин, первый раз под дулом был. Думал, хана. Ведь как хозяина просил дать пистолет, отстрелялся бы. А то теперь спрашивает, как выглядят. А черт его знает, все в масках. Да тоже сам сглупил, надо было закрыться да спать, да ведь ему норму подавай.
Ну Серега, ну молодец. И руки дрожат, и волосы дыбом, и язык не слушается. Напугали.
У меня тоже такое бывает. С перепоя.
— Нет ничего выпить, братки?
Нет, Серега, это не ко мне. Я бы с радостью, у меня полно, но я тебе не дам. Не потому, что я жадный, нет. Ты бы понял, я знаю, ты ведь сам такой. Спроси у хозяина в качестве возмещения морального и психического ущерба, а мне пора. Отозвав Женьку в сторону, предложил ему выпить. Отказаться он не мог. Привычка. Дают — бери.
С Женькой я знаком уже лет десять. Он года на три старше меня по возрасту и лет на пятнадцать по стажу употребления винно-водочного ассортимента, и, наверное, поэтому, хотя он и выше меня на полголовы, в драках я его побиваю. Все считают нас братьями, какими-то там юродными, мы не отрицаем, и даже как-то во время очередного загула решили это закрепить. Мы резали друг другу руки тупым ножом, соединяли кровоточащие раны и целовались, называя себя кровными братьями и торжественно повторяли какие-то клятвы…
— А ведь это я палатку взял, — совершенно спокойно, не понижая голоса, затягиваясь сигаретой, как бы мимолетом сказал я Женьке по дороге ко мне домой.
— Ладно, давай, — усмехнувшись и с небрежной повелительностью махнув рукой, ответил Женька. — Молчи громче, — взял. Слушай, ко мне вчера Макс приезжал, на работу к себе зовет… — дальше пошел знакомый уже, женькин монолог, в котором меняются со временем только имена работодателей, о том, что его зовут в какую-то фирму, президентом которой его приятель, что он подумает об этом предложении, так как есть другие. Мне стало еще легче, Женька не поверил, да, наверное, просто не мог себе и представить, что такое крутое дельце мог сделать я без него. Убеждать я его не собирался.
3.
Сначала я почувствовал ужасную резь в районе почек, потом начал просыпаться от боли в моей единственной нижней челюсти, а полностью проснулся — от удара по моему красивому затылку.
Нет, я уже не спал и, судя по тому, что я ощущал, понял — меня били. Били сильно, точно и молча. Очень больно. Кто и за что? Я лежал на полу лицом вниз и старался подтянуть ноги к груди, локтями закрыть почки, ладонями виски. Но удары сыпались в таком порядке и с такой интенсивностью, что все мои попытки защиты еще более возбудили этих садистов. Что надо мной трудился не один человек — это я уже просек. Единственное, что просек. Все остальное для меня было покрыто не туманом, как у всех нормальных, еще живых тварей, а жидкостью красно-бурого цвета, маслянистой на ощупь, с запахом человеческой плоти с температурой выше комнатной при нормальном отоплении и с учетом заделки оконных щелей на 10-15 градусов по Цельсию.
Ой, попали в глаз. Промахнулись, значит, по челюсти-то. Да и то верно, били бы с двух сторон, а то ей, бедной, и осталось только что вылететь.
— Хорош пока, парни!
Ну наконец-то, хоть я узнал, что это люди. Человеки. Да вообще-то, кто же другой еще так может. Порадовало, что “хорош”, сгрустнулось после “пока”.
— Э, придурок, вставай.
Если это мне, так скажите тогда, какому месту первому вставать. Сначала все мои внутренности и внешности разбросали по углам, а теперь “вставай”. Соберете — встану.
