Говорил Мелеагр.
Я уже было расправил крылья, собираясь взлететь, как вдруг услышал низкий, дрожащий звук свирели. Я прислушался.
— Никогда такого не слышал, — сказал я.
Конечно же, тростник этот отнюдь не был мыслящим, да и Мелеагр не особенно старался, играя на нем, но его мелодии, разносясь в вышине, отдаваясь внизу, в лощинах, проникая в самые потаенные уголки, нежно всколыхнули травы и листья.
— Что это? — спросил Аполлодор.
Я не ответил. Звук свирели окреп, стал увереннее, повинуясь, быть может, какому-то властному чувству, и с порывами ветра явственнее доносился до нас.
Аполлодор оглядывался по сторонам, думая, будто в лесу запела какая-то неведомая птица. Кто знает, возможно, это уже случалось в давние времена.
— Это отсюда! — воскликнул я.
И указал ему на лужайку и на источник.
— О-о-о! — удивился он.
С этого дня мы стали почти друзьями Мелеагра, Сенарха и Лемния.
Мы находили их в самых неожиданных местах, и если почему-либо нам не удавалось их увидеть, наша неустанная погоня за ними казалась мне ужасной глупостью, я хмурился и мрачнел.
— Летим же, ну? — говорил Аполлодор. — Какая муха тебя укусила? Вернемся в гнездо.
Чаще всего юноши направлялись к потоку или в поля, заросшие лакричником — они вырывали его из земли и высасывали сладкий сок, — или же лазали по деревьям, выискивая поздно созревшие плоды.
Сверху мы вдруг замечали их круглые головы, сплошь засыпанные листьями или кусочками коры, и, даю вам слово, это не были противные животные. А они не замечали нас, ведь долина была полна птиц, бороздивших воздух над нею.
Однажды мы обнаружили их в зарослях терновника — кто знает, что им там понадобилось. Аполлодор, до безумия боявшийся цветов терновника, уселся ко мне на спину, а я все глядел на них, и мне вдруг показалось, что я вижу какую-то новую грань бытия. Лемний меня заметил.
— Поглядите-ка! — воскликнул он.
— Что там? Что? — спросили другие двое.
— Какой огромный ястреб, — заметил Сенарх.
В испуге они пустились наутек, пробираясь под ветвями. Мы полетели вслед. Но Лемний сказал:
— Прогоним их! — и уже приготовил камни.
Это было на равнине Ваттано. Мы летели над высоченным кипарисом.
— Летим отсюда! — сказал Аполлодор. — К чему терять время?
Они стали швырять в нас острыми камешками, свистевшими в воздухе вокруг огромного дерева.
— Давай нападем на них, — предложил Аполлодор.
Один камень угодил в меня. Я взлетел выше.
— Они удирают! — крикнул Мелеагр: задрав голову, он смотрел на нас.
Я стал медленно спускаться, ввинчиваясь в воздух по спирали, и с распростертыми крыльями опустился на бугорок.
— Какой же он большой, — снова сказал Сенарх.
Лемний, самый смелый из троих, попытался ударить меня тяжелым камнем. А я, едва оторвавшись от земли, бросился к ним, словно желая вцепиться в них когтями. Они отскочили в сторону. Сенарх бросился на раскаленную солнцем землю.
— Берегитесь! — крикнул Мелеагр.
— Зачем вы бросаете в меня камнями? — спросил я.
Они растерянно взглянули на меня — думаю, удивились, услыхав, что я умею разговаривать не хуже их.
— Кто ты? — спросил Лемний.
— Апомео.
Я улетел от них, широко взмахивая крыльями, и вместе с Аполлодором удалился в сторону каменистой и бесплодной равнины Камути.
И все же мне стало веселее. Это было избавление от навязчивых идей и беспросветной тоски, которые преследовали меня так неотступно, словно были началом и концом меня самого.
Мы стали друзьями. Как я понял сразу, ничто не омрачало души этих мальчиков.
Мы встречались на равнине Ваттано, возле кипариса. Лемний привязался ко мне больше всех, а вот Сенарх поглядывал на меня с недоверием. Мелеагр приносил нам еловые шишки, груши, плоды рожкового дерева. Аполлодор подшучивал над всеми, иногда даже спрыгивал мальчикам на плечи.
Как-то утром они взобрались к нам на кипарис — а это, уверяю вас, было совсем нелегко, ведь ветки его росли так густо и все кверху, сплошь облепленные пучками хвои.
— Как это вы сумели забраться так высоко? — спросил Аполлодор, летая над остроконечной верхушкой кипариса.
— Подумаешь! — ответил Лемний.
Сенарх смотрел вниз, приглаживая свои черные волосы. Потом сказал:
— Сверху все кажется другим.
То была истинная правда, с высоты всякая вещь представлялась совсем другой, даже выжженные солнцем кусты и травы сливались в далекое желтое пятно.
Мы потом еще много раз встречались на этом дереве. Когда налетал порыв ветра, они раскачивались взад-вперед, вправо-влево — просто так, ради удовольствия.
— Как хорошо! — восклицали они.
Лемний однажды сказал мне, что ему часто хотелось летать и он думал отрезать крылья у какой-нибудь птицы и приделать их себе. Я засмеялся, услыхав это. Аполлодор тоже.
— Ничего не выйдет, — сказал он, — Вы животные совсем другой породы.
Мальчик обиделся на нас; сам того не замечая, он слегка отворачивал голову, а потом почти повернулся к нам спиной. С одной стороны мы видели долину Инкьодато, с другой — гору Минео, всю залитую светом. И тут Аполлодора, как всегда, осенило.
— Апомео, ты ведь сильный, — сказал он мне. — Посади их к себе на спину.
— Да ты что? Разве это так просто?
— Хи-хи, — усмехнулся Аполлодор. — А ты попробуй.
Первым захотел прокатиться Лемний. А я подумал, что буду смешон, если превращусь в жалкое вьючное животное, и уже хотел взвиться и улететь к Треццито, к пологим склонам, поросшим оливами.
— Стой, куда ты? — крикнул Лемний.
Мелеагр сомневался в успехе этой затеи.
— Не стоит, не надо, — уговаривал он.
В конце концов я согласился. Лемний весил немало, поэтому я напряг спину и старался летать невысоко, выполняя все маневры ловко и осторожно.
Потом я медленно, на небольшом размахе крыльев стал спускаться. Лемний обхватил меня за шею и смеялся, видя, как земля словно раздвигается и приближается к нам; затем я улетел с ним в глубь равнины, так далеко, что остальные, ожидавшие нас на кипарисе, скрылись из виду.
Аполлодор летел сзади, крича:
— Прекрасно, замечательно!
И тут же:
— Видишь, вон там?..
И указывал мне на ящерицу, мелькнувшую среди цветов и ягод ежевичного куста.
— Чи-чи, чи-чи!
Не знаю, что означало это восклицание: насмешку надо мной или размышления вслух о нечаянно увиденном.
Я вернулся назад, не скрою, очень усталый. Сенарх тоже захотел полетать. Я понес его к Сантарпинуцце, где на глинистом участке между холмом и долиной цвели огромные агавы. Аполлодор смеялся, летя за моим хвостом, радуясь или, быть может, потешаясь надо мной, и сообщал мне — сам я этого видеть не мог, поскольку мне трудно было повернуть голову, — что наше подобие ложится тенью на озаренные светом поля.
Последним на полет решился Мелеагр. Но ему было не по себе, он ни разу не взглянул вниз и крепко держался за мою шею.
— А красиво здесь, наверху, — заметил он.
Мы сделали небольшой круг над равниной Ваттано, пролетели меж верхушек олив, над редко разбросанными виноградниками. На этот раз Аполлодор остался сидеть на кипарисе: становилось жарко и дышать было все тяжелее.
— Почему бы тебе не сыграть на свирели? — сказал я Мелеагру.
Я поднялся выше обычного. Жаворонки, завидев нас, разлетались с полей. И вот Мелеагр заиграл. Он задул в свирель вначале робко, от боязни высоты, затем все более уверенно и точно. Мелодия была нежная и веселая.
— Хорошо! — сказал я.
На равнине было тихо, только свирель звучала в вышине, и звук этот должен был разнестись далеко и замереть где-то там в лесах или лощинах, радостно мчась то в одну сторону, то в другую, — чистейший бесплотный звук, освобождавший травы, камни, деревья от собственной их тяжести.
Я неподвижно парил в воздухе, словно во сне.
Мелеагр позабыл, что сидит у меня на спине, над пустым пространством, он был поглощен этими мелодиями, как будто искал в них некое единение с миром.
На самом же деле он не искал ничего, уверяю вас. Просто певучая свирель дарила всему одушевленному и неодушевленному сладостное познание сна.
Сенарх и Лемний не слышали нас, а то они бы откликнулись.
Игры эти длились недолго. Аполлодор заявил, что мы проводим время как тупые животные; и все же он не захотел покинуть нас. Вопреки себе он пренебрегал радостями чувств и нередко, чтобы побыть возле нас, покидал чащу кустарника с цветами, обрызганными прохладной росой.
Мальчики очень скоро привязались к нам. Если мы почему-либо не встречались, они отправлялись искать нас и звали, завидев в небе:
— Апомео! Аполлодор!
Однажды, не видя нас несколько дней подряд, они запечатлели наши имена на стволах деревьев с затейливыми росчерками — думаю, так они хотели показать, какими извилистыми путями носятся из одного места в другое. Они сдирали кору с деревьев и вырезали наши имена заостренными камешками, причем проделывали это даже с хрупкими молоденькими деревцами, близкими к цветению.
