Едва она проснулась, как порожденные ревностью видения настроили ее на скверный лад. Но внезапно она вспомнила, что сегодня день рождения Карлы, ей исполнилось двадцать четыре, года, и в душу ее истерическим ливнем хлынула материнская любовь. «Моя Карлотта, моя бедная Карлоттина, — думала она, чуть не плача от нежности. — Лишь она одна в целом свете любит меня». Она встала с постели, и, пока одевалась, ее не покидала мысль о Карле, которой исполнилось уже двадцать четыре года. Ей самой день рождения дочери представлялся очень грустным, трогательным событием, из-за которого впору разрыдаться. И она ни на минуту не переставала фантазировать, какие подарки принесет она сегодня своей Карлоттине и как это ее обрадует. «У нее мало платьев. Я сошью ей целых пять… И еще подарю шубу… Бедная девочка давно о ней мечтает». Где она раздобудет деньги для всех этих даров, — об этом Мариаграция не задумывалась ни на секунду. «И пусть Карла найдет себе мужа. Тогда все мои желания исполнятся». Вспомнив, что ее дочери уже двадцать четыре года, а она до сих пор незамужем, Мариаграция преисполнилась великим гневом к мужчинам. «Все эти молодые люди — сплошные кретины. Им бы только развлекаться и прожигать жизнь. А ведь должны были бы подумать и о том, что пора обзавестись семьей! Но Карла наверняка выйдет замуж. Она красива, — говорила она себе, считая на пальцах все достоинства дочери. — Я бы даже сказала — красавица. Добра, как ангел… И притом умна и образованна… Получила великолепное воспитание… Чего еще можно желать? Денег… Вот именно — ей недостает денег. Карла, в этом нет никаких сомнений, войдет в дом мужа, так же, как явилась на свет, — нагой. И единственным ее богатством будут лишь ее добродетели. Но разве так уж верно, что замуж выходят только богатые девушки? Разве недавно несколько девушек не вышли очень удачно замуж без всякого приданого?». Немного приободрившись, Мариаграция перешла из спальни в переднюю.
На большом столе лежали букет великолепных роз и картонка. В букет была вложена записка. Мариаграция прочла: «Карле, почти моей дочери. С самыми теплыми пожеланиями в день ее рождения. Лео». Она снова положила записку в розы. «Какая тонкая душа у моего Лео! — с гордостью подумала она. — Другой на его месте не знал бы, как себя вести с дочерью возлюбленной… А он сразу заставляет вас отбросить прочь все подозрения… Он относится к Карле, точно родной отец». От полноты счастья Мариаграция готова была захлопать в ладоши. Будь Лео рядом, она б его обняла. Она открыла картонку. В ней лежала вышитая шелком сумочка с замком из голубого камня. Радости Мариаграции не было предела.
Она схватила букет роз и картонку и бросилась в комнату Карлы.
— Были бы все дни года такими! — крикнула она дочери. — Смотри, что тебе принесли.
Карла сидела за столом и читала книгу. Она встала и молча прочла записку. Бесстыдство Лео, который бесцеремонно, точно полновластный хозяин, называл ее своей «почти дочерью», невольно напомнило ей и столь внезапно, что она даже вздрогнула, о постыдности ее кощунственной любовной интриги. Она подняла глаза: мать вся светилась от счастья, улыбалась и растроганно и как-то нелепо прижимала к груди букет роз.
— Весьма любезно с его стороны, — холодно сказала Карла. — А что в картонке?
— Сумочка! — с восторгом воскликнула Мариаграция. — На редкость изящная вечерняя сумочка… Она стоит не меньше пятисот лир!.. Смотри… — Она открыла картонку и протянула подарок Лео дочери. — Разве не красивая?!
— Очень красивая, — подтвердила Карла, положив сумочку на стол. Они посмотрели друг на друга.
— Так, значит, моей доченьке сегодня исполняется двадцать четыре года! — внезапно сказала Мариаграция нежным голосом… — А мне все кажется, что только вчера ты была маленькой девочкой.
— И мне самой тоже, мама, — без тени иронии ответила Карла. «Но с сегодняшнего дня я ею уже не буду», — хотела она добавить.
— Ты играла в куклы, — продолжала Мариаграция. — Убаюкивала их, показывая мне знаками, чтобы я молчала. Говорила, что они уже уснули. — Тут она прервала свои восторженные излияния и пристально взглянула на Карлу. — Будем надеяться, что однажды ты произведешь на свет живую куклу.
— Будем надеяться, — ответила Карла смущенно, испытывая мучительную жалость к своей неумной матери.
— В самом деле, Карла, — настаивала Мариаграция, точно желая убедить дочь в глубокой и важной истине. — У меня лишь одно желание, чтобы ты вышла замуж… Тогда я буду счастлива.
Карла усмехнулась: «Ты будешь счастлива, а я?» — подумала она.
— Да, хорошо бы, — сказала она, опустив голову. — Но, чтобы выйти замуж, одного моего желания недостаточно… Надо еще найти его.
— Он найдется! — уверенно воскликнула Мариаграция. — Больше того, это может показаться тебе смешным, но у меня такое предчувствие, что в новом году ты выйдешь замуж… или хотя бы обручишься… Так мне подсказывает сердце… сама не знаю почему, но ведь это и не объяснишь… Вот увидишь, моя надежда сбудется.
«Сбудется кое-что иное», — хотела ответить Карла. И она подумала о своем решении сегодня же отдаться Лео. Недогадливость и слепота матери острой болью отдавались в сердце, ясно показывая, в какую беспросветную тьму они все погружены. И к тому же без малейшей надежды на спасение. Она улыбнулась и твердым голосом ответила:
— Конечно, что-то со мной должно произойти.
— Предчувствие меня не обманывает, — убежденно повторила Мариаграция. — Хорошо, а куда же мы поставим цветы?
Они поставили цветы в вазу, и пошли в переднюю, где царил полумрак. Узкое, высокое лестничное окно было задрапировано красной гардиной. Мать и дочь сели на диван.
— Скажи, — сразу же спросила Мариаграция, — как по-твоему, выглядела Лиза? Ну, вчера вечером?
— Как выглядела? Как обычно.
— Да? — с сомнением переспросила Мариаграция. — А мне она показалась располневшей… И, пожалуй, даже… постаревшей…
— Знаешь, я не нахожу, — ответила Карла. Она сразу догадалась, куда клонила мать. «Не к Лизе тебе надо ревновать, а ко мне», — подумала она.
— А это ее платье! — продолжала Мариаграция. — Безвкуснее в жизни не видела!.. А ей, бедняжке, казалось, что она надела нечто необыкновенное.
— Откровенно говоря, — сказала Карла, — платье не показалось мне таким уж плохим.
— Не плохое, а просто безобразное, — убежденно возразила Мариаграция. На миг она уставилась широко раскрытыми глазами в пустоту, словно увидела там предмет своей ревности. Затем резко повернулась к дочери.
— Признайся, ты заметила, как Лиза прилепилась к Лео?!
«Начинается», — с тоской подумала Карла. Ей хотелось крикнуть: «Это была не Лиза, а я… Мы стояли за портьерой в обнимку…» Но вместо этого она спросила:
— Что значит прилепилась?
— Вот именно прилепилась, — повторила Мариаграция. — Как ей хотелось, чтобы Лео проводил ее домой!.. Знаешь, что я думаю… — добавила она, наклоняясь к дочери. — Она сгорает от желания снова сойтись с ним… Поэтому и строила ему глазки. Но у Мерумечи есть дела поважнее. Он о ней и не вспоминает… И потом, если б он захотел, то нашел бы тысячу женщин получше ее… При его красоте… и фигуре… Лиза лицемерна, полна зависти, говорит одно, а думает другое… Право же, я добра ко всем и в каждом нахожу что-то хорошее, я не способна обидеть даже муху. Но ее, эту авантюристку, не переношу.
— Так ведь она твоя подруга!
— Что поделаешь! — вздохнула Мариаграция. — Нельзя всегда говорить людям правду в глаза… Условности нашего круга часто заставляют поступать совсем не так, как хотелось бы… Иначе, кто знает, чем бы все кончилось.
Она всячески старалась внушить дочери: «Пойми, такова жизнь», — хмурила брови, кривила в горькой усмешке рот. Однако лицо Карлы словно окаменело, она старалась не смотреть на ее лицо-маску.
«Лучше быть хоть немного честнее!» — хотелось ей крикнуть матери.
— Но постоянную ложь, — продолжала Мариаграция, — сплошное притворство, — а Лиза только и делает, что притворяется, — вот этого я не признаю. Все, что угодно, только не это!.. К примеру, я уверена, что вчера вечером Лиза пришла не ради нас. Должно быть, она каким-то образом узнала, что у нас в гостях Мерумечи, потому и прискакала. Заметь, она ничего любопытного не рассказала. Да и посидела совсем недолго, сгорая от желания поскорее уйти!
Карла посмотрела на нее почти с состраданием. Мучительно-трудные попытки матери как-то обосновать свои пустые подозрения вызывали в душе Карлы презрительную жалость.
— Ты уверена? — сказала она, чтобы как-то поддержать разговор.
— Абсолютно, — решительно ответила Мариаграция. Она на миг задумалась. Внезапно в этой затемненной передней с бархатными портьерами ее накрашенное лицо исказилось гримасой ненависти.
